Том 2. Баллады, поэмы и повести - Василий Жуковский

Цеикс и Гальциона*

Цеикс, тревожимый ужасом тайных, чудесных видений,Был готов испытать прорицанье Кларийского бога —В Дельфы же путь заграждали Форбас и дружины флегиан.Он приходит к своей Гальционе, верной супруге,Ей сказать о разлуке… сказал… ужаснулась, и хладомГрудь облилася, бледность ланиты покрыла, слезамиОчи затмились, трикраты ответ начинала — трикратыСкованный горем язык изменял; наконец возопила,Частым рыданием томно-печальную речь прерывая:«Милый супруг мой, какою виной от себя удалилаЯ твое сердце? Ужели не стало в нем прежней любови?Ты равнодушно теперь покидаешь свою Гальциону;Путь выбираешь дальнейший; я уж милей в отдаленье.Странствуй ты по земле — тогда бы сердце не зналоСтраха в печали; была бы тоска без заботы… но моря,Моря страшусь; ужасает печальная мрачность пучины;Волны — я зрела вчера — корабельны обломки носили;Здесь не раз на гробницах пустых имена я читала.Друг, не вверяйся надежде бесстрашного сердца; не льстисяДружбой родителя, бога Эола, могущего силуВетров смирять и море по воле мутить и покоить.Раз овладевши волнами, раскованны ветры не знаютБуйству границ; и земля и моря им покорны; сгоняютТучи на небо и страшным огнем зажигают их недра.Ах! чем боле их знаю (а знать их должна; я младенцемЧасто в жилище отца их видала), тем боле страшусь их.

Если ж ни просьбы, ни слезы мои над тобою не властны,Если уж в море далекое должно, должно пускаться,Друг, возьми с собою меня: мы разделим судьбину;Зная, чем стражду, менее буду страдать; что ни встретим,Всё заодно; без разлуки неверным волнам предадимся».Тронутый жалобной речью супруги, сын ЛюциферовДолго безмолвствовал, в сердце тая глубокое горе.Но, постоянный в желанье, он вверить своей ГальционыВместе с собой произволу опасного моря не смеет.Хочет ее убедить ободрительным словом… напрасно!Нет убежденья печальной душе. Наконец он сказал ей:«Долго разлука и краткая длится; но я ЛюциферомСветлым клянусь возвратиться, если допустит судьбина,Прежде чем дважды луна в небесах совершиться успеет».Сим обетом надежду на скорый возврат ожививши,Он повелел спустить на волны ладью и, не медля,Снасти устроить и всё изготовить к далекому бегу.Видит ладью Гальциона и, вещей душой предузнавшиБудущий рок, содрогнулась, слезы ручьем полилися;Нежно прижалась к супругу лицом безнадежно печальным;Томно шепнула: «прости!» — и пала без чувства на бреге.Медлит унылый супруг; но пловцы уж рядами взмахнулиВесла, прижав их к могучим грудям, и согласным ударомВспенили влагу. Тронулось судно. Она отворилаВлажные очи и видит его у кормы… Удаляясь,Знаком прощальным руки он последний привет посылает;Тем же знаком она отвечала. Дале и далеБерег уходит, и очи лица распознать уж не могут;Долго, долго преследует взором бегущее судно;Но когда и оно в отдаленье пространства пропало,Силится взором поймать на мачте играющий парус;Скоро и парус пропал. И безмолвно в чертог опустелыйТихо пошла Гальциона и пала на одр одинокий…Ах! и чертог опустелый, и одр, и все раздражалоГрустное сердце, твердя о далекоплывущем супруге.Судно бежит. Вдруг ветер шатнул неподвижные верви;Праздные весла к бокам ладии прислонив, корабельщикВолю дал парусам и пустил их свободно по мачте:Полные ветром попутным, шумя, паруса натянулись.Море браздя, половину пути уж ладья совершила;Берег повсюду равно отдален, повсюду невидим.Вдруг перед ночью надулися волны, море белеет;

Сильный порывистый ветер внезапно ударил от юга.«Свить паруса!» — возопил ужаснувшийся кормщик… напрасно!Ветра могучий порыв помешал повеленье исполнить;Шумом ревущей волны заглушило невнятное слово.Сами гребцы на работу бегут; один убираетВесла, другой чини́т расколовшийся бок, тот исторгнутьСилится парус у ветра; а тот, из ладьи выливаяВ трещины бьющую воду, волны волнам возвращает.Всё в беспорядке, а буря грозней и грозней; отовсюдуВетры, слетаяся, бьются, и море, вздымаяся, воет;Кормщик бодрость утратил, и сам, признавая опасность,Где они, что им начать, от чего остеречься, не знает.Властвует буря, ничтожны пред нею искусство и опыт;Вихорь, вопли гребцов, скрыпенье снастей, непрерывныйПлеск отшибаемых волн и гром отовсюду… ужасно!Воды буграми, и море то вдруг до самого небаРвется допрянуть и темные тучи волнами обрызгать;То, подымая желтый песок из глубокия бездны,Мутно желтеет; то вдруг чернее стигийския влаги;То, опадая и пеной шипящей разбившись, белеет.Мчится трахинское легкое судно игралищем бури;Вдруг возлетит и как будто с утесистой горной стремниныСмотрит в глубокий дол, в глубокую мглу Ахерона;Вдруг с волной упадет и, кругом взгроможденному морю,Видит как будто из адския бездны далекое небо.Страшно гремит ладия, отшибая разящие волны:Так раздаются удары в стене, тяжелым тараномГлухо разимой иль брошенным тяжким обломком утеса.Словно как пламенный лев свирепеет, теснимый ловцами,Бешен встает на дыбы и грудью кидается в копья:Так яримая ветром волна, бросаясь на мачты,Судно грозится пожрать и ревет, над ним подымаясь.Киль расшатался; утратив защиту смолы, раздалисяБренные сшивы досо́к, и вторглась губящая влага;Вдруг облака, расступившись, дождем зашумели; казалось,Небо упало на море и море воздвиглося к небу.Взмокли все паруса, смешались с водами пучиныВоды небес, и казалось, что звезды утратило небо.Темную ночь густила темная буря; но частоМолнии быстрым, излучистым блеском, летая по тучам,Ярко сверкали, и бездна морская в громах загоралась.

Вдруг поднялся и бежит, раскачавшись, ударить на судноВал огромный. Подобно бойцу-великану, которыйДерзко не раз набегал на раскат осажденного града,Сбитый, снова рвался, наконец, окрыляемый славой,Силой взбежал на вершину стены один из дружины:Так посреди стесненных валов, осаждающих судно,Все перевыся главой, воздвигся страшный девятый;Хлещет, бьет по скрыпучим бокам ладии утомленной,Рвется, ворвался и вдруг овладел завоеванным судном.Волны частью толпятся на приступ, частью вломились;Все трепещет, как будто во граде, когда уж в проломыБросился враг и стена за стеною, гремя, упадает;Тщетно искусство; мужество пало; мнится, что с каждойНовой волною новая страшная смерть нападает.Нет спасенья! тот плачет; тот цепенеет; тот мертвымВ гробе завидует; тот к богам посылает обеты;Тот, напрасно руки подъемля к незримому небу,Молит пощады; тот скорбит об отце, тот о брате,Тот о супруге и чадах, каждый о том, что покинул;Цеикс о милой своей Гальционе: одной ГальционыИмя твердит он, тоскует по ней, но, тоскуя, утешенТем, что она далеко; хотел бы к домашнему брегуРаз оглянуться, раз хотел бы лицом обратитьсяК милому дому… но где же они? разъяренная буряВсе помутила; сугубою мглою черные тучиНебо всё обложили, и ночь беспредельная всюду.Вихорь вдруг налетел… затрещав, подломилась и палаМачта за край, и руль пополам. И, встав на добычу,Грозен, жаден, смотрит из бездны вал-победитель.Тяжкий, словно Афос, могучей рукою с подошвыСорванный, словно Пинд, обрушенный в бездну морскую,Он повалился. Корабль, раздавленный падшей громадой,Вдруг потонул. Одни из пловцов, захлебнувшисьВ вихре пенных валов, не всплыли и разом погибли;Часть за обломки ладьи ухватились. Цеикс руками,Некогда скипетр носившими, стиснул отбитую доску;В помощь отца, в помощь Эола, водою душимый,Часто зовет он, но чаще зовет свою Гальциону;С нею мысли и сердце; жаль ее, а не жизни;Молит он волны: тело его до очей ГальционыМилых донесть, чтоб родная рука его схоронила;Он утопает, но только что волны дыханье отпустят,

Он Гальциону зовет, он шепчет водам: «Гальциона!»Вдруг горой набежала волна, закипела и, лопнув,Пала к нему на главу и его задавила паденьем…Мраком задернувшись, в оную ночь был незрим и незнаемСветлый Люци́фер: невластный покинуть вершины Олимпа,Он в высоте облаками закрыл печальные очи.Тою порою Эолова дочь, об утрате не зная,Ночи свои в нетерпенье считает, готовит супругуПлатья, уборы готовит себе, чтоб и ей и ему нарядитьсяВ день возврата, ласкаясь уже невозможным свиданьем.Всех богов призывая, пред всеми она зажигаетЖертвенный ладан, Юнону ж богиню усерднее молит,Молит, увы! о погибшем, навек невозвратном супруге;Молит, чтоб он был здоров, чтоб к ней возвратился, чтоб, верный,Сердца не отдал другой… из стольких напрасных желанийТолько последнее слишком, слишком исполнено было.Но мольбы Гальционы о мертвом тревожат Юнону:Жертву и храм оскверняет рука, посвященная тени.«Вестница воли богов (сказала Юнона Ириде),Знаешь, где Сон обитает, безмолвный податель покоя.К этому богу лети от меня повелеть, чтоб, не медля,В образе мертвого Цеикса призрак послал ГальционеИстину ей возвестить». Сказала… Ирида, в одеждеЯркостью красок блестящей, дугой в небесах отразившись,Быстро порхнула к обители бога, в скалах сокровенной.Есть в стороне киммериян пустая гора с каменистойМрачной пещерой; издавна там Сон обитает ленивый.Там никогда — ни утром, ни в полдень, ни в пору заката —Феб не сияет; лишь тонкий туман, от земли подымаясь,Влажною стелется мглой, и сумрак сомнительный светит.Там никогда будитель пернатых с пурпуровым гребнемДня не приветствует криком, ни пес — сторожитель молчаньяЛаем своим не смущает, ни говором гусь осторожный;Там ни птицы, ни зверя, ни легкой ветки древеснойШорох не слышен, и слова язык человечий не молвит;Там живет безгласный Покой. Из-под камня сочася,Медленной струйкой Летийский ручей, по хрящу пробираясь,Слабым, чуть слышным журчанием сладко наводит дремоту;

Вход пещеры обсажен цветами роскошного макаС множеством трав: из них усыпительный сок выжимая,Влажная Ночь благодатно кропит им усталую землю.В целом жилище нет ни одной скрыпучия двери,Тяжко на петлях ходящей, нет на пороге и стража.Одр из гебена стоит посредине чертога, задернутТемной завесой; наполнены пухом упругим подушки.Бог, разметавшись на ложе, там нежит расслабленны члены.Ложе осыпав, Сны бестелесные, легкие ГрезыТихо лежат в беспорядке, несчетны, как нивные класы,Листья дубрав иль песок, на бреге набросанный морем.Входит в пещеру младая богиня, раздвинув рукоюВход заслонявшие Сны. Сиянье небесной одеждыБыстро темный чертог облеснуло. Встревоженный блеском,Бог медлительно поднял очи и снова закрыл их;Силится встать, но слабость голову сонную клонит;Нехотя он приподнялся; шатаясь, оперся на руку;Встал. «Зачем ты?» — спросил он богиню. Ирида сказала:«Сон, живущих покой! о Сон, божество благодати!Мир души, усладитель забот, усталого сердцаНежный по тяжких трудах и печалях дневных оживитель,Сон! повели, чтоб Мечта, подражатель обманчивый правде,В город Ираклов Трахины под видом царя полетелаТам сновиденьем погибель супруга явить Гальционе.Так повелела Юнона». Окончив, Ирида младаяБога покинуть спешит: невольно ее покорялаСонная сила, и тихо кралось в нее усыпленье.Снова лазурью по радуге светлой она полетела.Бог из несметного роя им порожденных виденийВыбрал искусника, всех принимателя видов Морфея:Выдумщик хитрый, по воле во всех он является лицах,Всё выражает: и поступь, и телодвиженья, и голос,Даже все виды одежд и каждому свойственны речи;Но способен он брать лишь один человеческий образ.Есть другой — тот является птицей, зверем, шипящимЗмеем, слывет на Олимпе Икелос, а в людях Фоветор.Третий, мечтательный Фа́нтазос, дивным своим дарованьемВ камни, волны, пригорки, пни, во все, что бездушно,С легкостью быстрой влетает. Они царям и владыкамЧудятся ночью; другие ж народ и гражда́н посещают.

Бог, миновав их, из легкого сонмища вызвал МорфеяВолю Ириды свершить; потом, обессилен дремотой,Голову томно склонил и в мягкий пух погрузился.Тихо Морфей на воздушных, без шороха веющих крыльяхМраком летит; он, скоро полет соверша, очутилсяВ граде Гемонском, и крылья сложил, и Цеиксов образПринял: бледен, подобно бездушному, наг, безобразен,Он подошел к одру Гальционы; струею лиласяВлага с его бороды; с волос бежали потоки.К ложу тихо склонившись лицом, облитым слезами,Он сказал: «Я Цеикс; узнала ль меня, Гальциона?Смерть ужель изменила меня? — Всмотрися — узнаешь;Или хоть призрак супруга вместо супруга обнимешь.Тщетны были моленья твои, Гальциона: погиб я.В море Эгейском южный порывистый ветер настигнулНашу ладью, и долго бросал по волнам, и разрушил.Мне в уста, напрасно твое призывавшие имя,Влага морская влилась. Не гонец пред тобой, Гальциона,С вестью неверной; не слуху неверному ныне ты внемлешь:Сам я, в море погибший, тебе повествую погибель.Встань же, вдова; дай слез мне, оденься в одежду печали.О! да не буду я в Тартаре темном бродить неоплакан!»Так говорил Морфей, и голос его был подобенГолосу Цеикса; очи его непритворно слезамиПлакали; даже и руки свои простирал он как Цеикс.Тяжко во сне Гальциона рыдала; сквозь сон протянулаРуки; ловит его, но лишь воздух пустой обнимает.«Стой! — она возопила. — Помедли, я за тобою».Собственный голос и призрак ее пробудили; вскочилаВ страхе; ищет, очами кругом озираясь, тут лиВиденный друг?.. На крик ее прибежавший невольникПодал светильник — напрасно! нигде его не находит.С горя бьет себя по лицу, раздирает одежду,Перси терзает и рвет на главе неразвитые кудри.«Что с тобой, Гальциона?» — спросила кормилица в страхе.«Нет Гальционы, — она возопила, — нет Гальционы!С Цеиксом вместе она умерла; оставь утешенье;Он погиб: я видела образ его и узнала.Руки простерла его удержать, напрасно — то былоТень; но тень знакомая, подлинный Цеиксов образ.Правда, почудилось мне, что в милом лице выражалось

Что-то чужое, не прежнее: прелести не было прежней.Бледен, наг, утомлен, с волосами, струящими влагу,Мне привиделся Цеикс, и там стоял он, печальный!Вот то место… (и мутно глаза привиденья искали).Друг! Не того ли страшилося вещее сердце, когда яТак молила тебя остаться и ветрам не верить?К смерти навстречу спешил ты… почто ж ГальционуЗдесь ты покинул? Вместе нам все бы спасением было.Ах! тогда ни минуты бы жизни розно с тобоюЯ не утратила: смерть постигла бы нас неразлучных.Ныне ж в отсутствии гибну твоею погибелью; мореВсе мое лучшее, всю мою жизнь в тебе погубило.Буду безжалостней самого моря, если останусьТяжкую жизнь влачить, терпя нестерпимое горе.Нет! не хочу ни терпеть, ни тебя отрекаться, о милый,Бедный супруг мой; все разделим; пускай нас в могилеЕсли не урна одна, то хоть надпись одна сочетает;Розно прахом, будем хотя именами не розно».Тут умолкла: печаль оковала язык, и рыданьеДух занимало, и стоны рвалися из ноющей груди. —Было утро; она повлеклася на тихое взморье,К месту тому, откуда вслед за плывущим смотрела.Там стояла долго: «Отсюда ладья побежала;Здесь мы последним лобзаньем простились». Так повторяяПрошлое думою, взор помраченный она устремлялаВ даль морскую. Вдали, на волнах колыхаясь, мелькаетЧто-то, как труп, — но что? Для печального взора не ясно.Ближе и ближе, видней и видней; уже ГальционаМожет вдали распознать плывущее мертвое тело.Кто бы ни был погибший, но бурей погиб он; и горькоПлача об нем, как бы о чужом, она возопила:«Горе, бедный, тебе! и горе жене овдовевшей!»Тело плывет, а сердце в ней боле и боле мутится.Вот уж у брега; вот и черты различает уж око.Смотрит… Кто ж? Цеикс. «Он! — возопила терзаяПерси, волосы, платье. С берега трепетны рукиК телу простерла. — Так ли, мой милый, так ли, несчастный,Ты возвратился ко мне?..» В том месте плотина из камняБрег заслоняла высокой стеной от приливного моря,В бурю же ярость и силу напорной волны утомляла.С той высокой стены в пучину стремглав Гальциона

Бросилась… Что же? о чудо! она взвилась, и над морем,Воздух свистящий внезапно-расцветшим крылом разбивая,Вдоль по зыбучим волнам полетела печальною птицей.Жалобно в грустном полете, как будто кого прикликая,Звонким щелкая носом, она протяжно стенала;Прямо на труп охладелый и бледный она опустилась;Нежно безгласного юным крылом обняла и как будтоСилилась душу его пробудить безответным лобзаньем.Был ли чувствителен Цеикс, волны ль ему, колыхаясь,Подняли голову, — что бы то ни было — он приподнялся.Скоро, над их одиночеством сжалясь, бессмертные богиВ птиц обратили обоих; одна им судьба; и понынеВерны бывалой любви; и поныне их брак не разорван.Поздней зимней порою семь дней безбурных и ясныхМирно, без слета сидит на плавучем гнезде Гальциона;Море тогда безопасно; Эол, заботясь о внуках,Ветры смиряет, пловца бережет, и воды спокойны.

Пери* и ангел*