Течет река Эльба - Алексей Филиппович Киреев
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Значит, говоришь, влюбился, — задумчиво сказал Курт. — В такую можно влопаться. Язык подвешен. Шутки-прибаутки, да и сама смазливая.
Марта зло взглянула на Ромахера: «Старый, косой черт, а туда же — смазливая». Вслух она сказала:
— Такой облезлый ей не нужен.
Курт не обиделся, он наступал на Коку:
— А она, она-то как?
— Выполняет наши советы. Не форсирует. Тише едешь — дальше будешь.
— Побольше его накачивать надо, — сказал Курт. — Что у трезвого на уме — у пьяного на языке.
— Ловит она, ловит его промашки.
Курт выпрямился:
— Хорошо. А теперь, друзья, есть очень серьезное задание. Коммунисты наступают, и широким фронтом.
— Я что-то не замечаю, — сказала Марта.
— Послушай, Мартик. — Курт потрепал ее за челку. — Ты хорошая, но сейчас лучше помолчи. Коммунисты взялись за митинги, а это сильное оружие.
— Поговорят да разойдутся, — сказал Кока.
— Не перебивай! На митингах выступают не только штатные ораторы, — продолжал Курт, — но и простые люди. Как ты говоришь, Кока, работяги.
— Здорово придумали, — сказал Кока.
— То-то и оно, — поддержал его Курт. — Обычные люди и говорят с трибуны на всю страну, их слова тут же разносит радио, печатают газеты. Это колоссальный пропагандистский заряд.
Марта, очевидно уставшая слушать Курта, украдкой зевнула. Ромахер заметил, любя дернул ее за ухо:
— Не грусти. Скоро будет митинг в городе на площади Нации. Там выступит и Эрна Пунке... Да, Кока, она. Ты разве не знал? Вот тебе и жених! Не знает, что у него под носом делается. — Курт захохотал, но смех казался искусственным.
— Бываю я у нее, вчера был, но она ничего не говорила, — оправдывался Кока. — Я заметил, что Эрна какая-то праздничная, веселая. Даже бок-бир поставила и сказала: «Выпшей, Кока, за мое здоровье». Выпил. Пригреть хотел, ускользнула.
— Такая пригреет, — сказал Курт и посуровел. — Ее пригрели другие. Учительница в школе, говорят, то и дело судачит об освободительной миссии русских. Перековалась. А ведь тебе, Кока, поручали приглянуть за ней. Прозевал, чурбан. На митинг вылезет. Они умеют людей опутывать. Вот что, Кока. Раз не сумел обработать бабу, пеняй на себя. В субботу, когда Пунке будет выступать на митинге, ты проделаешь одну небольшую операцию. Крикнешь: «Не слушайте ее, у нее муж был фашистом» — и скроешься. Это же просто, очень просто.
— Курт! — Кока скрестил на груди руки. — Избавь, богом прошу.
— Не ной, Кока. Ты убережешь Пунке от заразы, которая затягивает ее в трясину. — Курт вынул бумажник, пошуршал марками, отсчитал несколько ассигнаций, протянул Коке: — Возьми, только не трясись.
Кока сунул деньги в карман, допил пиво.
Курт сказал:
— После митинга встречаемся в «Поплавке», в двадцать один час. Да, Вальтраут передай: пусть жмет на Косту, прибирает его к рукам. Он, видать, податливый.
— Будет сделано, Курт.
На стадионе раздался свисток. Начинался футбольный мачт между командами «Форвердс» и «Мотор». Курт предложил посмотреть матч, и через несколько минут Марта и Кока, надрывая глотки, болели за «Мотор». Ромахер сидел безучастный, погруженный в свои думы: «Коста, забулдыга, будет наш, обязательно будет наш. Да и организаторы митинга почувствуют наш ударчик. Не так ли, друзья?» Курт посмотрел на Марту и Коку, но те, не замечая его, громко приветствовали футболистов «Мотора», которые только что забили гол. Ромахер вдруг хлопнул ладонью Коке по шее и тоже закричал во все горло: «Мотор»! «Мотор»! «Мотор»! «Мотор»!..»
Но тут же смолк, словно проглотив язык: заметил, как на него посмотрели сразу десятки глаз...
ГЛАВА ВТОРАЯ
Василий Григорьевич Цинин нажал кнопку, и через минуту дверь в кабинет открылась, вошел дежурный.
— Пригласите, пожалуйста, старшего лейтенанта Вилкова.
Цинин встал из-за стола, прошелся по кабинету, выглянул в окно. На дворе буйствовала весна. В саду цвели вишни и яблони. Тихий ветерок срывал лепестки с деревьев, и они, кружась в воздухе, мягко опускались на газон, похожий на белоснежное покрывало.
Цинин открыл окно. Вместе с лучами солнца в кабинет ворвался аромат весны, запах меда. Василий Григорьевич глубоко вздохнул, подумал: «Весна, май... Который это уже май после нашей победы? Седьмой? Эх, время, время! Бежишь ты неумолимо, и все вперед, вперед. В мае сорок пятого, когда грохотали орудия и кончалась война, так же буйно цвели черемуха, сирень... Но воздух был вперемешку с пороховым дымом, с запахом тротила.
Победа! Победа! Как радовались этому слову люди, как они обнимали друг друга в те майские дни. Тогда казалось, что борьба окончилась надолго, может быть навсегда, и можно жить спокойно. Но вышло гораздо сложнее: без отдыха, без передышки многие пошли в новый бой, тайный, такой же опасный, как во время войны. Германия разделена на зоны. Здесь образовалось народное государство — Германская Демократическая Республика. Там — совсем другое: у власти капиталисты остались. Козни строят против своих же, восточных, немцев. И нас, русских, не щадят, подсовывают таких «друзей» — держи порох сухим.
Цинин отдернул занавеску, посмотрел на карту, провел карандашом по ниточке, обозначавшей границу. «Тут проходит граница двух миров, — подумал он. — И очень удобно работать в ГДР западной разведке: всю территорию можно пересечь за несколько часов. Утром агент — в Лейпциге, вечером — в Западном Берлине. Ищи-свищи ветра в поле».
В кабинет постучали.
— Войдите!
— Старший лейтенант Вилков прибыл по вашему приказанию.
— Давненько мы с вами не виделись. — Цинин протянул Косте руку. — Садитесь, пожалуйста.
Василий Григорьевич и сам сел в кресло.
— Как живется, Константин Петрович? — спросил Цинин и пододвинул Вилкову пачку папирос. — Курите.
— Спасибо. — Костя взял папиросу, но не закурил. Он положил ее на край стола на суконную зеленую скатерть.
— Радиостанция, говорят, неплохо пищит, — пошутил Цинин. — Мне недосуг слушать, но народ доволен. Особенно концертами по заявкам.
— Письмами заваливают, — сказал Костя. «Голубку» десять
