Течет река Эльба - Алексей Филиппович Киреев

подую в ваш милый носик, Коста. — Она начала усиленно дуть в лицо, Вилков довольно мотал головой, держа Марту за руки, другие в это время шутили:

— Надувай его, Мартик, надувай.

— Не лопнет, Коста, не лопнет.

— Целуй ей ручки, Коста, она этого хочет.

— Ха-ха-ха!

Костя поцеловал руку Марты, Курт деланно нахмурился, крикнул:

— Обер-лейтенант, вызову на дуэль!

— У русских тоже есть опыт, — отшутился Костя и отпустил руки Марты.

— Ага, струсил! — подбежал к Вилкову Кока. — Струсил?

— Кто, я? — отстранил его Костя. — Отмерь двенадцать шагов. И к барьеру! — Вилков встал и указал Курту, куда пройти.

— Давайте мировую, — подняла бокал Марта. — Будем считать, что дуэль окончилась вничью.

Костя подошел к чучелу ворона:

— Говоришь, Петкер, украшает твое житье-бытье? — Вилков щелкнул по клюву.

— Украшает, Коста, украшает. Да ты садись, садись. — Петкер взял Вилкова за плечи и подвел к столу.

— Ворон — это чепуха на постном масле. Костя и на медведя ходил, на куропаток, на кабана. О, кабан хитрый зверюга. И страшный. Рассвирепеет — хана. Без прописки — на тот свет.

— Что, и на кабана приходилось? — спросил Курт.

— Кабан, братцы, страшная зверюга. У-у-у, такая страшная — мурашки по коже. Я охотился, Курт, и не где-нибудь, а вот в этих местах. В этом лесу охотился. — Костя прикурил от спички, бросил ее в пепельницу, сунул коробок в карман. — Пошли мы на уток. С дружком одним. Не охотник, а так себе. Ружьишко у него еще допотопных времен — курковое. Идем, вдоль канала идем. Смотрим, утки. Черным-черно. Чтобы не соврать, сотни две с половиной. Нет больше, сотни этак три. Ну, зарядили ружья «тройкой» — это дробь утиная, начали подкрадываться. Метров двести почти ползком подбирались. До уток — рукой подать. Слышно, как они плещутся, покрякивают от удовольствия. — Костя заметил, что папироса погасла, протянул руку к Ромахеру, попросил: — Дай, Курт, прикурить... Но тут мой дружок как крикнет: «Костя, смотри!» Посмотрел я и глазам своим не поверил. Из лесочка бежит огромный кабан-секач, а за ним — маленькая черненькая такса: «тяв-тяв», «тяв-тяв». Кабан, конечно, огрызается. Но она, проказница, такая юркая, что просто диву даешься — шмыг ему под брюхо, шмыг еще. Не верите? Честное слово охотника! Шмыг, значит, ему под брюхо, хвать его за ляжку и опять: «тяв-тяв», «тяв-тяв».

— Как в басне: «Ай, Моська, знать, она сильна, коль лает на Слона», — вставил Кока. — Я эту басню с детства помню.

— Ты прав, как в этой самой басне. — Костя толкнул Коку в плечо и расхохотался. — А кабан действительно был со слона. Ну, не со слона, а с нашего «москвича» наверняка, знаете нашего «москвича»? Секач был!.. Клыки у него — во-о. — Костя показал рукой. — Глазищи кровью налились от злобы: такая, мол, маленькая, а больно кусает. Бежит, бежит секач — и прямо на нас. Только канал разделяет. И это; слава аллаху, хорошо. Безопасно. Когда раненый кабан бежит на человека — все, хана, без прописки — на тот свет.

Залегли мы. Я кричу дружку: «Перезаряжай «восьмеркой»!» Дробь такая, кабанья. Он только глазами хлопает: «Нет, мол, у меня «восьмерки». Ничего себе, собрался на охоту! Говорил я вам: не охотник, а пустое место. Тогда я заряжаю в оба ствола «восьмерку». Лежим, ждем. Утки раз — и взлетели. Значит, думаю, зверюга к каналу подошел. Высунул я голову из-за бугра — не видно. Может быть, обратно повернул? Какое там обратно!

Костя посмотрел на Курта, продолжал:

— Какое там обратно, Курт! Нежданно-негаданно секач вырос прямо перед носом моего дружка да как чихнет. Тут, конечно, у моего дружка душа в пятки. Закрыл он от страха глаза — ни дыхнуть, ни охнуть: все, мол, хана, без прописки — на тот свет. Но тут он все же опомнился немного, нажал на крючок — ружье ахнуло прямо под ноги секачу.

— Ха-ха-ха, — захохотал Курт. — В самом деле стрелок дрековый.

— Курт смеется, а ведь я ни капельки не вру, честное слово охотника, — сделал серьезный вид Костя. — Значит, как ахнет под ноги секачу, но тот, дьявол, только презрительно фыркнул и пошел наутек. Вот тут-то и вступил в свои права я. Приподнялся на колено, прицелился, выстрелил. Попал. Кабан юлой завертелся на месте, оборотов десять дал — и опять наутек. Снова прицелился — бабах. Попал. Опять, стерва, завертелся юлой и скачками пошел по полю. Вдогонку выпалил еще два раза — хоть бы что. Побежал я за секачом. Тяжело. Ноги вязнут в пашне. Сбросить сапоги? Холодно. Вот как был, так и бегу за ним. Смотрю, в стороне два камрада работают, земляки ваши. Увидали кабана — тоже за ним. Один камрад с железной лопатой. Наперерез так и бегут. «Ну, — думаю, — зря они это делают. Сомнет он их. Ведь озверел секач-то». И гляжу, кабан с ходу налетел на одного камрада, подмял его под себя и начал своими клычищами, как мячик, подбрасывать. Раз подбросил, другой, третий. Подбежал второй камрад — и лопатой, лопатой, зверюгу, по башке. Да острием, да острием. Очумел, видать, секач, повертел своей мордой, злобно рявкнул и побрел к лесу. Тут-то я его и настиг. Выстрелил. Кабан упал, дернулся несколько раз — и на жаркое.

— А как же тот камрад? — спросила Марта, слушавшая Костю с открытым ртом.

— Помял он его, но не очень. Подошли ко мне, завалили мы кабана в телегу и отправили в гасштет Петкеру. До сих пор спасибо говорит: выручил, мол. Не так ли, Петкер?

— Так, Коста, так: отменные были котлеты из кабана.

— А как дружок ваш себя чувствовал? — спросил Кока.

— Что с ним? — Костя повернулся к Коке. — Ничего. Только заикаться стал.

— Ведь заливаешь, Коста? — сквозь смех спросил Курт. — Охотники любят заливать.

Но Костя будто не расслышал вопроса.

— Может, за это бок-бир? — спросил Петкер. — Как, Курт?

— Меня можно не спрашивать, шеф, — ответил Ромахер, — какой вечер без пива.

— «О,