Проклятая игра - Клайв Баркер

Он выключил телевизор. Он не хотел больше смотреть матчи. Его голова была наполнена жужжанием — белый шум был и в ней.

Он плюхнулся в кресло и опрокинул вторую банку пива два глотка. Образ Уайтхеда и Кэрис вновь стал четким. «Уходи», — сказал он ему, но тот продолжал мигать. Может быть, он хотелее? Может быть, это беспокойство можно утихомирить, если он затащит ее как-нибудь утром в голубятню и достанет так, что она будет умолять его не останавливаться? Эта грязная мысль вызвала в нем еще большее отвращение; он не сможет заглушить эти мысли порнографией.

Когда он открыл третью банку, то обнаружил, что его руки вспотели — липкий пот, который он всегда воспринимал как болезнь, как первые признаки гриппа. Он вытер влажные ладони о джинсы и поставил банку. Было еще что-то большее, чем безрассудная страсть, что питало его нервозность. Что-то было не так. Он поднялся и подошел к окну. Он всматривался в непроницаемую тьму за окном, когда внезапно понял что именно здесь было не так. Фонари на лужайках и внешней ограде не были включены на ночь. Ему надо сделать это. Впервые, за время прошедшее с его прибытия в дом, снаружи была настоящая ночь, намного более темная, чем можно было ожидать в это время года. В Вондсворте всегда было светло — светильники на стенах включались еще до заката. Но здесь, без уличного освещения, снаружи была только черная ночь. Ночь и белый шум.

26

Хотя Марти предполагал обратное, Кэрис не было на ужине. Свобода, предоставляемая ей, была невелика, но она всегда могла отказаться от приглашения. Она вынесла целый день его слез, внезапных обвинений и сомнений. Ей было тяжело от этого груза. Поэтому сегодня она приняла дозу больше, чем обычно, мечтая о забвении. Все, что она хотела сейчас, это лечь и уйти в небытие.

Как только она положила голову на подушку, что-то, или кто-то, прикоснулось к ней. Она в испуге вскочила, оглядываясь вокруг. Спальня была пуста. Свет был включен, и занавески опущены. Никого не было; это была только шутка ее чувств. Хотя, она по-прежнему ощущала, как подрагивают ее нервные окончания сзади на шее, где, как казалось, было прикосновение, реагируя, как анемоны, на вторжение. Толчок на время отодвинул летаргию. Не было смысла вновь класть голову на подушку, пока ее сердце не перестанет бешено колотиться.

Сидя, она задумалась, где сейчас может быть ее бегун. Наверное, на ужине, вместе со всем остальным двором папы. Им бы понравилось это: иметь среди них кого-то, до кого можно было бы снисходить. Она уже не думала о нем, как об ангеле. В конце концов, у него уже есть имя и история (Той рассказал ей все, что знал). Он уже потерял свою божественность. Он был тем, кем был — Мартином Френсисом Штрауссом — человеком с серо-зелеными глазами, со шрамом на щеке и с руками, столь выразительными, что они могли бы быть руками актера, кроме того, она не думала, что он был бы хорош как профессиональный обманщик — его бы выдавали глаза.

Затем прикосновение повторилось, и в этот раз она отлично почувствовала пальцы на своей шее, как будто кто-то очень, очень легко сдавливал ее позвонок большим и указательным пальцами. Это была абсурдная иллюзия, но, тем не менее, слишком реальная, чтобы прогнать ее.

Она села за свой столик у кровати и почувствовала, как мерные толчки распространяются по ее телу. Может быть, это результат плохой дозы? До этого у нее никогда не было проблем: героин, который покупал Лютер у своих стратфордских поставщиков, был всегда высочайшего качества — Папа обеспечивал это.

Возвращайся и ложись, сказала она себе. Даже если не сможешь спать, ложись. Но кровать, когда она встала и повернулась к ней, отдалилась от нее, все предметы в комнате сжались в угол, словно они были нарисованы штрихами, которые стягивала от нее какая-то невидимая рука.

Затем она вновь почувствовала пальцы у себя на шее, теперь они были более настойчивыми и уже прокладывали путь внутрь нее. Она дотянулась и энергично ударила себя по шее сзади, громко проклиная Лютера за то, что он принес ей плохой порошок. Возможно, он покупал героин не чистый, а смешанный с чем-то, прикарманивая себе разницу. Ее злость на несколько секунд очистила ее голову, или так ей казалось, поскольку больше ничего не случилось. Она направилась прямо к кровати, ориентируясь по разукрашенной цветами стене, за которую она держалась, пока шла. Вещи встали на свои места, комната вновь приобрела первоначальный вид. Облегченно вздыхая, она легла, не сняв покрывало, и закрыла глаза. Перед глазами запрыгали странные фигуры, которые сформировывались, рассыпались и сформировывались снова. Они не имели никакого смысла — просто вспыхивали и разваливались, лунатичное граффити. Она наблюдала за ними внутренним глазом, очарованная их непрестанными трансформациями, едва сознавая в своем очарованном состоянии, что невидимые пальцы снова нашли ее шею и постепенно вползали в нее с утонченным мастерством умелого массажиста.

Затем — сон.

Она не слышала, как начали лаять собаки: услышал Марти. Поначалу это было несколько одиночных звуков, где-то к юго-востоку от дома, но сигнал тревоги был почти сразу же подхвачен хором из других голосов.

Он пьяно поднялся из кресла перед мертвым телевизором и подошел к окну.

Поднялся ветер. Может быть, он отломил несколько сухих веток, которые попадали на землю и встревожили собак. Он отметил несколько высохших вязов, которые надо было бы срубить, в углу поместья; возможно, один из них упал. Все же ему следует взглянуть. Он прошел в кухню и включил видео-экраны, просматривая от камеры до камеры внешнюю ограду. Смотреть было не на что. Но, когда он приблизился к востоку от леса, изображения исчезли. Белый шум заменил залитую светом траву. Три камеры абсолютно не работали.

«Дерьмо», — выругался он. Если упало дерево, а такое было более вероятно, чем просто неработающие камеры, все равно разбираться с этим придется ему. Хотя было странно, что не сработала тревога. Любая неисправность, которая отключила три камеры, должна была вывести из строя всю систему ограды — но звонок не звонил, и сирены не визжали. Он снял свой анорак с крюка у двери, прихватил фонарь и вышел наружу.

Огни ограды мерцали по всему периметру, который он видел, и быстро оглядев их, он не заметил ни одного отключенного. Он отправился по направлению собачьего шума. Ночь была мягкой, несмотря на ветер — первые ощутимые признаки весеннего тепла. Он был рад идти, прогуливаясь, хотя это, может быть, и было дурацким походом. Возможно, это было совсем не дерево — просто замыкание. Сломаться может все, что угодно. Дом остался позади него, светлые окна померкли. Теперь вокруг него была одна темнота. Он был на расстоянии двух сотен ярдов от огней изгороди и примерно на таком же от дома — полоса безлюдной земли, по которой он ковылял. Фонарь слабо освещал впереди дерн на расстоянии нескольких шагов. В деревьях ветер иногда поднимал небольшой шум; в остальном же была тишина.