Броненосец - Уильям Бойд

Лоример увидел слезы в глазах Ринтаула — слезы отчаяния и бессилия. Или, может быть, это невольная реакция на порыв пронзительного ледяного ветра? Ринтаул колебался, понял Лоример, желание отомстить заглохло, его зажали две противонаправленные силы — собственная ярость, желание нанести удар, с одной стороны, и внезапное осознание страшного могущества тех, кто стоит за спиной Лоримера, с другой.

Ринтаул повернулся и зашагал прочь, странно приподняв одно плечо, как будто у него была кривая шея. Лоример ощутил нечто вроде жалости к нему: мелкий воришка, столкнувшийся нос к носу с настоящим матерым преступником; начинающий грабитель, наскочивший на чемпиона мира по кик-боксингу. Странным образом Лоример и себя почувствовал запятнанным. Он редко прибегал к формальным контругрозам, обычно его отлаженный образ действий делал это попросту излишним; но сейчас он ненадолго соприкоснулся с миром Ринтаула, с миром, где «одна собака пожирает другую» или, скорее, большая собака пожирает малую, — и, схлестнувшись с ним на равных, заговорил на том языке несправедливости и неправедности, которым Ринтаул владел в совершенстве.

Но расслабляться нельзя: вряд ли он теперь в полной безопасности. Ринтаулу ничего не стоит подкараулить его темной ночью и напасть исподтишка, — в конце концов, Лоример Блэк был его единственной зацепкой, олицетворял все его несчастья… Лоример подумал, не стоит ли рассказать об этом Хоггу, не настало ли время для «смазки», выражаясь языком «Джи-Джи-Эйч», — еще одного источника спасения для попавших в беду или перепуганных сотрудников, оказавшихся на линии огня. «Смазка рыбьим жиром» была безотказным средством, отпугивавшим хулиганов; подробностей он толком не знал, потому что это была исключительная прерогатива Хогга. «Значит, тебе понадобилась доза рыбьего жира, — улыбнется Хогг, — от простуд и насморков. Предоставь это дядюшке Джорджу». Лоример посмотрел, как сгорбленная фигура Ринтаула исчезает в конце улицы, и подумал, что, может быть, такие меры все-таки не понадобятся. Зато теперь он знал, кто насыпал песок на капот его машины.

— Пошли, старина, — сказал он Юпитеру, который терпеливо сидел на прежнем месте. — Пойдем домой.

208. Иногда ты чувствуешь, что работа пачкает тебя, тебе неприятны те двуличные манипуляции, которых она от тебя требует. Ты чувствуешь себя по уши в дерьме, и в такие минуты кажется, что весь мир — клоака, где хорошо живется только могущественным и беспощадным и где идеи справедливости и честной игры, чести и порядочности, отваги и доброты — не более чем детские фантазии.

Что ты сделал в последний раз, когда тебя угнетали подобные мысли? Ты отправился к Хоггу.

«Значит, тебе нужно утешение? — спросил Хогг с преувеличенной, насквозь фальшивой жалостью. — Тебе кажется, что мир — это такое место, где лишь злодейство и подкуп помогают тебе достичь цели?»

«Да, иногда мне так кажется», — согласился ты.

Тогда Хогг сказал: «Все зависит от твоей позиции. Давай-ка я тебе кое-что расскажу: в мире всегда было больше порядочных людей, чем мерзавцев. Гораздо больше. Мерзавцы всегда составляли меньшинство. А происходит следующее: мерзавцы кучкуются в определенных местах, в определенных профессиональных сферах. Мерзавцы предпочитают общество мерзавцев, им нравится иметь дело с другими мерзавцами, — тогда они легко находят общий язык. Проблема для людей вроде тебя — и вроде меня — заключается в том, что ты, порядочный человек, вынужден жить и работать в мире мерзавцев. Это нелегко. Куда бы ты ни взглянул — мир кажется тебе клоакой, и возникает ощущение, будто у тебя есть всего два выхода: либо самому сделаться мерзавцем, либо сдаться и впасть в отчаяние. Но все это происходит оттого, что ты находишься внутри тесного мирка мерзавцев. А за его пределами — большой мир, настоящий мир, населенный множеством порядочных людей и живущий по законам, принятым среди порядочных людей. У нас же на одну квадратную милю приходится чересчур много мерзавцев, и потому-то тебе туго приходится. Но отойди в сторонку, измени точку зрения, — и ты увидишь, что не все так мрачно. Ты увидишь в мире и хорошие стороны. Это помогает».

Ты увидишь в мире и хорошие стороны. Да, это помогает, — вернее, это помогало тебе некоторое время, пока ты не задался вопросом — а верит ли сам Хогг хоть одному своему слову?

Книга преображения

«Кафе Греко» оказалось небольшим сумрачным местом: узкий темный прямоугольник, вклинившийся между конторами, где принимали ставки, и винным магазином. В дальнем конце находилась стойка и кофеварочный аппарат «Gaggia», а вместо столиков вдоль стен тянулись полки, за которыми посетители стоя пили кофе, а потом быстро уходили. Еще в зале имелось три табурета, но все они были заняты, когда Лоример пришел сюда в 6.15.

Он заказал эспрессо и принялся раздумывать, что означал выбор такого места для встречи. «Кафе Греко» никогда не попало бы в его коллекцию «британской кафешки» из-за своей второсортной «европейскости» и нарочитой, даже вымученной «модности»: черные стены, слишком знакомые репродукции знаменитых черно-белых фотографий, голый пол, звуки латиноамериканской сальсы, льющиеся из стереосистемы. Здесь подавали только разные виды кофе и безалкогольные напитки в банках; под прозрачным пластиковым колпаком были выставлены какие-то пирожные, а еще предлагался довольно скудный выбор panini[17]. Нет, декор с его претензиями не говорит совершенно ни о чем, понял Лоример с усталой искушенностью, значит, тут важно само устройство этого кафе. Это место для коротких встреч. Парочки, встречавшиеся в заведении, где было принято перекусывать стоя, не задерживались здесь надолго. Да, признал он, это, пожалуй, благоразумно со стороны Флавии; на ее месте он поступил бы точно так же.

Свою одежду он тщательно продумал. Кольцо-печатку снял, надев тонкий серебряный браслет. Под старой черной кожаной курткой на нем был зеленый спортивный джемпер с капюшоном, свисавшим на воротник куртки, как пустой мешочек, а под джемпером — белая майка, видневшаяся сквозь небрежно оттянутый вырез горловины. Он надел черные джинсы, от стирок уже приобретшие неровный серый цвет, и простые черные башмаки на тяжелой каучуковой подошве. Волосы он нарочно слегка взъерошил и опять-таки нарочно не стал бриться. Он просчитал, что двусмысленности и контр-сигналы достаточно удачно уравновешены: стиль — и в то же время отсутствие стиля; дороговизна чувствуется, но не поддается точному определению. С виду он мог быть кем угодно — работать в книжной лавке или в баре, быть видео-монтажером или почтальоном, актером из театра-кабачка или производственным менеджером из студии звукозаписи. Он выглядит абсолютно демократично, рассуждал Лоример, ничто не должно удивить Флавию, никаких невольных улик.

В 6.35 Лоримера начали одолевать сомнения. Сказав себе, что, скорее всего, для ее опоздания имеются уважительные причины, он заказал себе еще кофе и стал читать, страница за страницей, оставленный кем-то «Стэндард». В семь часов он попросил в баре ручку и взялся за отгадывание кроссворда.

— Лоример Блэк?

Она пришла — и стояла перед ним. На ней была просторная стеганая куртка и шарф ажурной вязки цвета овса, несколько раз обмотанный вокруг шеи. Ее волосы были другого цвета — темнее, чем в прошлый раз, почти баклажанного оттенка, или цвета темнейшей бычьей крови. В руках она держала нечто, похожее на отпечатанный сценарий. Лоример предложил ей свой табурет, и губы его сами собой расплылись в глупой улыбке.

— Вы ждали, — сказала она безо всяких извинений. — Значит, у вас были серьезные намерения.

— Да. Что вам заказать?

Он принес им обоим по капуччино и встал возле ее табурета, а она тем временем шарила в карманах, не находя сигарет. Сердце бешено колотилось у него в груди. Он молчал, ему достаточно было просто находиться рядом с ней, наслаждаться шансом рассматривать ее вблизи.

— У вас нет сигаретки? — спросила она.

Белые ровные зубы. Что же она сделала с волосами?

— Я не курю.

Едва заметная неправильность прикуса придавала ее красоте несколько задиристый вид, нижняя челюсть слегка выпирала вперед. Он предложил купить ей сигарет, но она отказалась:

— Ничего, переживу как-нибудь.

Сильные брови, невыщипанные, густые. Эти карие глаза.

— Итак, — проговорила она, поставив на стол кофейную чашку, — мистер Лоример Блэк.

Он спросил ее — из вежливости и просто чтобы как-то начать разговор, — чем она занималась, и она ответила, что только что была на читке пьесы своего приятеля.

— Откровенно говоря, дрянь, а не пьеса. У него таланта ни на грош.

Наконец-то она сняла куртку, и наконец-то он смог взглянуть — на сей раз внимательно — на ее грудь. Судя по приятным выпуклостям и вогнутостям, образованным пунцовым воротником «поло», груди ее были совершенного среднего размера, но, по-видимому, почти плоские, а не торчащие, — скорее половинки грейпфрута, чем сосновые шишки. Он был рад удовлетворить это свое атавистическое, но важное мужское любопытство и теперь снова полностью отдался созерцанию живой и светозарной красоты ее лица, все еще не в силах поверить в эту несказанную удачу; а она продолжала в пух и прах разносить никчемные претензии своего бездарного друга-драматурга.