К востоку от Эдема - Джон Стейнбек

Не знаю, останется ли так и дальше. В мире происходят чудовищные изменения, и нам неведомо, какие черты обретет будущее под нажимом созидающих его сил. Среди этих сил, как нам кажется, есть и силы зла, хотя, может быть, зло не в них самих, а в их стремлении уничтожить то, чуждое им, что мы почитаем за благо. Да, действительно, вдвоем можно поднять камень, который одному не сдвинуть. Группа людей построит автомобиль быстрее и лучше, чем один человек, а хлеб, выпекаемый огромным заводом, стоит дешевле и не так разнится по форме и вкусу. Но коль скоро и наша пища, и наша одежда, и наше жилье становятся продуктом сложного массового производства, тот же массовый метод должен неизбежно вторгнуться и в наше мышление, уничтожив возможность мыслить нестандартно. Массовый, или, как его ещё называют, коллективный, метод уже вошел в экономику, в политику и даже религию, отчего иные народы подменяют понятие Бог понятием Коллектив. Этим-то и страшно время, в которое я живу. Небывалая напряженность, нарастая, подводит мир к критической точке, людям неспокойно, они растеряны.

И я думаю, в такое время уместно и полезно спросить себя: «Во что же я верю? За что я должен бороться и против чего?»

Мы — единственный на земле биологический вид, наделенный даром творить, и наше единственное орудие творчества — разум индивидуума, душа отдельной личности. Нет изобретений или идей, рожденных двумя людьми. Сотворчество никогда не достигает подлинных вершин ни в одной области, будь то музыка, или живопись, или математика, или философия. Когда чудо уже свершилось, когда идея рождена, группа может взять её за основу, может что-то добавить или расширить, но изобрести группе не дано. Потому-то и бесценен разум личности.

Но силы, сплотившиеся вокруг теории о превосходстве группы, вознамерились уничтожить это сокровище, объявили ему жестокую войну. Чтобы подавить, сковать, притупить и одурманить независимый мятежный разум, его унижают, морят голодом, преследуют, насилуют, истязают беспощадными запретами и ограничениями.

Итак, во что же я верю? Я верю, что вольный, пытливый разум индивидуума есть величайшая ценность на свете. За что я готов идти в бой? За право разума прокладывать себе дорогу в любом угодном ему направлении, свободно и самостоятельно. Против чего я должен бороться? Против любых идей, религий и правительств, ограничивающих или разрушающих в человеке личность. Таковы мои убеждения, и в этом я весь. Я понимаю, почему система, построенная по шаблону, стремится сокрушить свободный разум — потому что только он способен сокрушить такую систему, постигнув её суть. Да, конечно, я это понимаю, понимаю и ненавижу, и буду бороться против посягательств на свободу человеческого разума, чтобы сберечь то единственное, что отличает нас от лишенных творческого дара животных. Если в нас погасят искру, рождающую озарение, мы пропали.

Адам Траск вырос в сером мире, жизнь его была словно занавешена пыльной паутиной, дни монотонно тянулись, заполненные лишь огорчениями и кислым недовольством, но вот появилась Кэти, и с ней пришло озарение.

Неважно, что Кэти была, как я это называю, монстр. Вероятно, нам Кэти не понять, хотя, с другой стороны, от любого из нас можно ждать чего угодно, мы способны как на поступки удивительно благородные, так и удивительно низкие. Да и найдется ли человек, втайне не помышлявший вкусить запретного?

Возможно, каждый скрывает в себе некую темную заводь, где плодится зло и прочая гнусь. Но заводь эта огорожена, и, пытаясь выбраться наружу, её обитатели скатываются по скользкой стенке обратно. И всё же разве не может так случиться, чтобы у какого-нибудь человека колония в заводи, окрепнув, перебралась через стенку и выползла на волю? Не такой ли человек становится, по нашему определению, монстром и не сродни ли он нам всем, с нашими скрытыми заводями? Было бы нелепо, если бы мы понимали только ангелов: ведь дьяволов придумали тоже мы.

Кем бы ни была Кэти, ангелом или дьяволом, но она всколыхнула жизнь Адама, и он познал озарение. Душа его обрела крылья и воспарила, вырвав Адама из плена страха, тоски и горьких воспоминаний. Озарение заливает мир светом и преображает его, как вспышка ракеты преображает поле боя. Может быть, Адам видел перед собой вовсе не Кэти, так ослепителен был ореол, в котором она предстала его взору. В сознании Адама сиял образ, исполненный прелести и красоты; воплощение нежности и доброты, создание чистое и любящее, дороже которого нет ничего на свете — такой была Кэти в его глазах, и что бы она ни сказала, что бы ни сделала, та Кэти, которую видел Адам, всё равно бы не померкла.

Она говорила, что не хочет в Калифорнию, но он не слушал, потому что его Кэти уже взяла его под руку и двинулась в путь. Озарение было столь ярким, что он не замечал, как подавлен и страдает его брат, как недобро поблескивают его глаза. Он по дешевке продал Карлу свою долю в ферме, прибавил эти деньги к тем, что получил в наследство, и чувствовал себя свободным и богатым.

Братья теперь были друг другу чужими. На станции они пожали руки, поезд тронулся, и, провожая его взглядом, Карл долго тер шрам на лбу. Затем пошел в салун, выпил подряд четыре стопки и, пошатываясь, поднялся на второй этаж. Как положено, заплатил девице вперед, но потом ничего не смог. И плакал у неё в объятиях, пока она его не выгнала. Свою ярость он обрушил на ферму: он выжимал из земли все соки, он прикупал новые участки, он бурил колодцы, он содержал хозяйство в идеальном порядке и расширял границы своих владений. Он не знал ни покоя, ни отдыха, он богател, но богатство не приносило ему радости, и, хотя его уважали, друзей у него не было.

Чтобы приодеть себя и Кэти, Адам задержался в Нью-Йорке, но едва все покупки были сделаны, молодожены сели в поезд, и он повез их на другой конец континента. Как они оказались в Салинас-Валли, понять нетрудно.

В те годы железнодорожные компании — набиравшие силу, дравшиеся между собой, стремившиеся обскакать друг друга и подмять конкурентов — шли на всё, лишь бы увеличить приток пассажиров. Не довольствуясь обычной рекламой в газетах, они выпускали ещё и брошюры, а также плакаты, наглядно изображавшие красоту и изобилие американского Запада. Чего только не сулили рекламы, но богатства того края действительно были безграничны! Компания «Южная Тихоокеанская Дорога» (ЮТД) благодаря неукротимой энергии своего президента Лиленда Станфорда начинала главенствовать на Тихоокеанском побережье не только в сфере транспорта, но и в политике. Её рельсы подползали и к долинам. Возникали новые города, осваивались и заселялись новые районы, потому что для роста перевозок компания должна была обеспечить себя пассажирами.

Не осталась без внимания и вытянувшаяся меж гор долина Салинас-Валли. Если верить красочному плакату, который Адам долго и внимательно изучал, рай был лишь жалким подобием этой долины. Ну, а после ознакомления с соответствующей литературой, обосноваться там не захотел бы разве что сумасшедший.

Приобретать участок Адам не спешил. Он купил бричку и, разъезжая по Долине, беседовал с теми, кто жил тут давно, интересовался, какая здесь земля и вода, расспрашивал о климате, об урожаях, о ценах. Любопытство его не было праздным. Ведь он приехал сюда, чтобы пустить корни, чтобы жить здесь со своей семьей и, может быть, основать династию.

Полный радостных надежд Адам объезжал ферму за фермой, мял в руках комочки земли, вел обстоятельные разговоры, строил планы и мечтал. Жителям Долины он понравился, они были довольны, что он здесь поселится, потому что сразу распознали в нём человека солидного.

Если что и печалило Адама, то только состояние Кэти. Она чувствовала себя неважно. Вместе с Адамом она колесила по Долине, но ничто её не трогало и не радовало. Однажды утром Кэти пожаловалась, что нездорова, и осталась в Кинг-Сити, а Адам поехал осматривать фермы один. В гостиницу он вернулся только под вечер, когда Кэти уже почти умирала от потери крови. По счастью, доктор Тилсон в этот день ужинал дома, и, не дав ему доесть ростбиф, Адам вытащил его из-за стола. Быстро осмотрев Кэти, доктор повернулся к Адаму.

— Вы бы подождали внизу.

— Но она поправится?

— Да-да, я вас скоро позову.

Адам потрепал Кэти по плечу, и она в ответ улыбнулась. Закрыв за Адамом дверь, доктор Тилсон вернулся к кровати. Лицо его пылало гневом.

— Почему вы это сделали?

Кэти сжала губы в узкую полоску.

— Ваш муж знает, что вы беременны?

Она медленно покачала головой.

— Чем вы это сделали?

Глаза её застыли.

Доктор оглядел комнату. Шагнул к низкому комоду, протянул руку и, повернувшись к Кэти, потряс у неё перед лицом вязальной спицей.

— Как же, как же… эта старая негодяйка давно нам знакома, — сказал он. — Дура вы, и больше никто. Чуть себя в могилу не свели, а ребенка не скинули. И небось ещё всякую дрянь глотали, камфорой травились, керосином, красным перцем… Боже мой! До чего вы, женщины, иногда доходите! Взгляд её был холоден, как стекло. Доктор придвинул стул ближе к кровати и сел.