Кровопролития на Юге - Александр Дюма

Он пробыл там уже час, и никто из любопытных, заглянувших на него посмотреть, еще его не признал, как вдруг один из посетителей перед уходом заметил, что этот человек, по его мнению, изрядно смахивает на Катина; эти слова услышали дети и начали кричать, бегая по улицам: «Катина попался! Катина попался!» Эта новость мгновенно собрала изрядную толпу перед кордегардией; в толпе был человек по имени Англежас, который, поглядев на арестованного вблизи, сказал, что узнает его и что это в самом деле Катина.

Стражу тут же усилили, задержанного обыскали. Сборник псалмов с серебряной застежкой и письмо, адресованное «Г-ну Морелю, он же Катина», найденные у него, окончательно рассеяли сомнения; к тому же задержанному наскучил обыск, и чтобы его сократить, он признался, что он и есть Катина собственной персоной.

Немедля он был под изрядной охраной препровожден в суд, где г-н де Бавиль и местные судьи разбирали дело Раванеля, Вилласа и Жонке. Услышав новость, интендант так обрадовался, что, не сразу поверив в задержание столь важного лица, встал и пошел ему навстречу, дабы своими глазами убедиться, что это и впрямь Катина.

Из зала суда Катина доставили к герцогу Бервику, который задал ему различные вопросы, на которые пленник ответил; потом Катина в свой черед сказал маршалу, что имеет сообщить ему с глазу на глаз нечто важное. Герцог совершенно не опасался остаться наедине с Катина; велев все же покрепче связать ему руки и приказав Сандрикуру не уходить далеко, он дал согласие на беседу, о которой просил пленник.

Когда Катина остался один с маршалом и Сандрикуром, он попросил, чтобы его обменяли на маршала де Тайада, который томился в Англии в качестве военнопленного; он говорил, что в случае, если они на это не согласятся, с г-ном де Тайадом будут обходиться так же, как обойдутся с ним, Катина. Герцог Бервик с его аристократическими воззрениями, усвоенными с колыбели, нашел это предложение столь дерзким, что немедленно ответил: «Если это все, что ты можешь предложить, обещаю тебе, что через несколько часов тебя уже не будет в живых».

В соответствии с этим обещанием маршал отправил Катина обратно в суд, где ему в самом деле вскорости вынесли приговор. Суд над тремя остальными пленниками уже свершился, оставалось лишь вынести им приговоры. Катина и Раванеля как главных виновников присудили к сожжению живьем. Несколько судейских советников настаивали, что Катина следует привязать к четырем коням, чтобы они разорвали его на части, но большинство высказалось за костер, потому что это казнь более долгая, более суровая и более мучительная, чем разрывание на части.

Виллас и Жонке были осуждены к колесованию живьем с тою только разницей, что последнего следовало затем бросить, еще живым, в тот же костер, на котором сожгут Катина и Раванеля. Кроме того, приговор гласил, что каждый из осужденных должен быть подвергнут пытке обычной и чрезвычайной. Катина, человек неистового нрава, вытерпел пытку мужественно, но осыпая палачей проклятиями. Раванель перенес все мучения со сверхчеловеческой стойкостью, так что мучители выбились из сил прежде него. Жонке рассказал немногое, и все это были сведения, не имевшие большого значения. А Виллас показал, что заговорщики составили план похищения маршала и г-на де Бавиля, когда те поедут на прогулку, и добавил, что заговорщики собирались дома у некоего Боэтона из Сен-Лоран-д'Эгозра, проживающего в Мило в приходе Руэрг.

Между тем пытки и допросы затянулись; костер был сложен, эшафот построен, но уже наступала ночь, поэтому маршал отложил казнь на следующий день, не желая, чтобы столь важное действо свершилось при свете факелов и чтобы, по словам Брюе, злоумышленники из чцсла реформатов не могли потом утверждать, как уже бывало, будто осужденные, коих ведут на казнь, — не те, за кого их выдают власти; ему хотелось, чтобы весь народ при свете дня видел, что казнят именно Катина, Раванеля, Вилласа и Жонке. Однако наиболее вероятным представляется, что герцог Бервик и Бавиль опасались мятежа: не случайно они не стали устраивать казнь на обычном месте, а возвели эшафот и сложили костер у самого здания суда, напротив гласиса крепости, чтобы солдаты гарнизона могли быстро прийти на помощь в случае беспорядков.

Катина посадили в одиночку, откуда до зари раздавались его проклятия и жалобы. Раванеля, Вилласа и Жонке заперли вместе; всю ночь они пели псалмы и читали молитвы.

На другой день, 22 апреля 1705 года, их выволокли из тюрьмы и в двух телегах повезли к месту казни, потому что они не могли идти после допроса с пристрастием, во время которого им раздробили кости ног. Их разделили по видам казни, Катина ехал с Раванелем, Виллас с Жонке; для Катина и Раванеля был сложен один общий костер; Вилласа и Жонке ждали два колеса.

Сначала Катина и Раванеля привязали спина к спине к одному и тому же столбу, причем Катина поместили с подветренной стороны, чтобы его казнь продлилась подольше, и подожгли костер со стороны Раванеля.

Как и предвидели, эта мера предосторожности пришлась как нельзя более кстати любителям казней; дул ветерок, и пламя разгоралось наискосок, так что огонь медленно стал лизать ноги Катина, который, по утверждению автора «Истории рубашечников», переносил эту пытку с некоторым нетерпением. Раванель же до конца остался героем и распевал псалмы, прекращая пение только затем, чтобы подбодрить своего товарища по смерти, которого он не мог видеть, однако слышал его проклятия и стоны, а потом снова принимался петь и пел, покуда не задохнулся в пламени. В тот миг, когда он испустил дух, Жонке сняли с колеса; его перебитые руки и ноги безжизненно свисали; еще живого, его, словно бесформенный мешок, швырнули в полуугасший костер. Тогда Жонке крикнул Катина из пламени: «Мужайся, Катина! До свидания в небесах!» Несколько мгновений спустя столб, к которому был привязан истязаемый, прогорел снизу и рухнул, а Катина упал навзничь на горящие угли и вскоре задохнулся. Это обстоятельство нарушило план казни; к большому неудовольствию присутствующих она продлилась всего-навсего три четверти часа.

Виллас прожил на колесе еще три часа и умер, не проронив ни единой жалобы.

Через день состоялся новый суд, на котором еще шестеро были приговорены к смерти, а один человек к галерам. Эти шестеро были Ализон и его родственник, у которых были схвачены Раванель, Виллас и Жонке; Алегр, коему вменялось в вину то, что он укрывал Катина и был казначеем рубашечников; Ружье, оружейных дел мастер, обвинявшийся в том, что чинил ружья мятежникам; Жан Лоз, хозяин постоялого двора, приготовивший трапезу для Раванеля; Ла Женес, проповедник, изобличенный в том, что произносил проповеди и пел псалмы, и, наконец, Жан Делакруа, по молодости своей, а вернее благодаря показаниям, которые он дал, был приговорен всего-навсего к галерам, где много лет отбывал наказание, а затем вернулся в Арль, где его унесла эпидемия чумы 1720 года.

Все эти приговоры исполнялись со всей строгостью.

Как видим, мятеж был подавлен лучше некуда; изо всех вождей рубашечников уцелели лишь двое молодых людей, бывшие офицеры Кавалье и Кастане, одного из которых звали Пьер Брен, а другого Франсезё. Не обладая ни талантам, ни влиянием Катина и Раванеля, оба они тем не менее представляли серьезную опасность: один — своей необычайной силой, другой — ловкостью и проворством; о Франсезе говорили, что он никогда не промахивался при стрельбе, а однажды, преследуемый драгунами, спасся от погони, перепрыгнув с одного берега Гардона на другой, причем река в этом месте достигала двадцати футов в ширину.

Их уже давно разыскивали, но все поиски оставались безуспешны, покуда жена одного мельника по имени Семлен, у которого прятались Пьер Брен и Франсезе вместе с двумя-тремя товарищами, не ушла из дому якобы за покупками, а на самом деле — с доносом к маркизу де Сандрикуру.

Сообщение было встречено с восторгом и благодарностью, подтверждавшими какое значение придавал губернатор Нима поимке этих двух последних вождей. И впрямь, женщине посулили пятьдесят луидоров в случае, если мятежники будут схвачены; для поимки этих четверых отрядили шевалье де Ла Валла, Грандидье и пятьдесят швейцарцев, майора сен-серненского полка, капитана и тридцать драгун.

Когда они подъехали на четверть лье к мельнице, шевалье де Ла Валла, возглавлявший экспедицию, выспросил у мельничихи необходимые топографические сведения. Узнав, что у мельницы, помимо того пункта, который он намеревался атаковать, имеется еще один-единственный выход, представляющий собой мост через Вистр, он приказал десяти драгунам и пяти швейцарцам захватить этот мост, покуда сам он вместе с остальными силами не подойдет прямо к мельнице. Едва заметив их, четверо рубашечников решили убежать через мост, но один из них забрался на мельницу, желая убедиться, что с той стороны их не поджидает никакая засада, и тут же спустился, крича, что мост охраняется. При этом известии рубашечники поняли, что они пропали; они решили по крайней мере оказать отчаянное сопротивление и дорого продать свои жизни. Едва приблизился королевский отряд, как грянули четыре выстрела; два драгуна, швейцарец и одна из лошадей упали на землю. Г-н де Ла Валла немедленно приказал галопом скакать на приступ, но прежде чем они добрались до ворот мельницы, раздались еще три выстрела, и еще два человека упали.