Кровопролития на Юге - Александр Дюма

Но рубашечники были не в силах дать отпор столь многочисленному отряду, и Франсезе сам подал сигнал к отступлению, вскричав: «Спасайся, кто может!» и выпрыгнув из окна, находившегося на высоте в двадцать футов; Пьер Брен прыгнул следом и приземлился рядом с ним, не причинив себе никакого вреда. Тут же оба бросились бежать через поле, полагаясь один на свою силу, а другой на проворство; двое других хотели убежать через дверь, но их догнали и схватили.

Тогда все усилия драгун обратились на Брена и Франсезе; швейцарцы погнались за ними пешком, и началась изумительная погоня, потому что двое беглецов, молодые, сильные, ловкие, казалось, забавлялись этим бегством; иногда, видя, что достаточно опередили преследователей, они останавливались и разряжали свои ружья в тех, кто подбегал ближе других, причем Франсезе, оправдывая свою репутацию, ни разу не промахнулся; затем они снова припускались бежать, на бегу перезаряжали ружья, перепрыгивали то через ров, то через реку и, пользуясь тем, что швейцарцам и драгунам приходилось огибать препятствия, давали себе минутную передышку вместо того, чтобы добраться до какого-нибудь укрытия, где бы они оказались в безопасности. Два-три раза Брен чуть было не попался, но каждый раз того швейцарца или драгуна, который подбегал к нему ближе всех, настигала неизбежная пуля Франсезе. Погоня продолжалась четыре часа. В течение четырех часов пять офицеров, в том числе двое старших, тридцать драгун и пятьдесят швейцарцев охотились на двух человек, из которых один был почти мальчик: Франсезе еще не исполнилось и двадцати одного года. За эти четыре часа пали пятнадцать драгун: четверых убил Брен, одиннадцать Франсезе. Затем двое рубашечников, у которых кончились порох и пули, назначили друг другу встречу в одной из деревень, где надеялись увидеться, и с легкостью оленей бросились в разные стороны, принудив преследователей разделиться.

Франсезе с такой быстротой унесся в сторону Мило, что даже драгуны, пустив лошадей в галоп следом за ним, начали отставать. Франсезе был уже вне опасности, но тут крестьянин по имени Ла Бастид, рыхливший землю мотыгой и следивший за поединком с тех пор, как погоня открылась его взгляду, заметил, что беглец направился к пролому в стене; он прокрался вдоль стены и, когда тот с быстротой молнии пробегал мимо, обрушил ему на голову такой тяжкий удар мотыгой, что железо рассекло череп и беглец простерся на земле, обливаясь кровью.

Драгуны, видевшие издали все происшедшее, подбежали и вырвали Франсезе из рук крестьянина, который наносил ему удар за ударом, желая его прикончить. Пленника, потерявшего сознание, перевезли в Мило, где ему перевязали рану и привели в чувство, влив в рот и в ноздри водку.

Его приятелю Брену поначалу посчастливилось больше: на пути он не встретился ни с какими препятствиями и скоро оказался вне пределов досягаемости и даже вне пределов видимости своих преследователей. Падая с ног от усталости и после предательства, которое его постигло, не решаясь никому довериться, он спрыгнул в ров и уснул. Драгуны, продолжавшие поиски, нашли его там, как загнанного кабана, бросились на него спящего и схватили, не встретив ни малейшего сопротивления.

Когда обоих доставили к губернатору, Франсезе в ответ на его вопросы объявил, что скажет только одно: с тех пор как умер брат Катина, у него нет другого желания, кроме как принять такую же мученическую смерть и чтобы его прах смешался с прахом Катина; а Брен отвечал, что счастьем и гордостью для него будет умереть за дело Божье вместе с таким доблестным товарищем, как Франсезе, Такая система защиты вела прямым ходом на допрос с пристрастием и на костер; нашим читателям уже известно, что такое эта двойная казнь. Франсезе и Брен претерпели и то, и другое 30 апреля, не дав никаких показаний и не проронив ни единой жалобы.

Оставался Боэтон, в чьем доме зародился заговор; донес на него Виллас, который оказался слишком слаб для пытки и избавился от нее ценой этого разоблачения.

Боэтон, умеренный, но стойкий и преисполненный веры протестант, по своим принципам близкий к квакерству, вовсе не желал пускать в ход оружие, но согласился помогать делу всеми прочими средствами с присущим ему спокойствием, опиравшимся на веру в Бога, и ждал дня, на который намечено было исполнение заговора, как вдруг в дом к нему ночью ворвались королевские солдаты. Убежденный миротворец, он не оказал никакого сопротивления и протянул руки навстречу веревкам, которыми его связывали; затем его с торжеством повезли в Ним, а оттуда — в цитадель Монпелье. По дороге его нагнали жена и сын, которые направлялись в Монпелье просить за него. Они ехали вдвоем на одной лошади, а, подъехав, спешились, преклонили колени прямо на дороге и испросили благословения у своего мужа и отца. Солдаты, хоть были людьми совершенно бесчувственными, все же остановились и позволили Боэтону остановиться. Тогда пленник простер связанные руки и призвал на жену и сына благословение, о коем они просили; а потом барон де Сен-Шатт, растроганный этой сценой (между прочим, он был с Боэтоном в свойстве), разрешил пленнику поцеловать обоих; затем Боэтон сам дал сигнал с отправлению, вырвался из мучительных для него объятий, наказал жене и сыну молиться за г-на де Сен-Шатта, позволившего им это последнее утешение, и подав им пример, сам, по своему желанию, затянул псалом, который пел в продолжении всего пути.

На другой день после прибытия в Монпелье Боэтон, несмотря на мольбы жены и сына, был приговорен к смерти через колесование после допроса без пристрастия и с пристрастием; спокойствие и мужество не изменили ему, когда он услышал столь суровый приговор; он сказал, что готов претерпеть все мучения, какие Господу угодно послать ему, дабы испытать прочность его веры.

В самом деле, Боэтон перенес пытки с такой твердостью, что г-н де Бавиль, присутствовавший при допросе, чтобы выслушать его признания, владел собою, казалось, много хуже, чем истязуемый; он настолько потерял самообладание, что, позабыв о священном долге судьи, ударил и оскорбил осужденного. Тогда Боэтон, не ответив г-ну Бавилю ни словом, возвел глаза к небу и воскликнул: «Господи, Господи, доколе будешь ты терпеть торжество нечестивца? Доколе будешь позволять ему пить невинную кровь? Эта кровь вопиет к тебе о мщении; доколе же будет медлить твое правосудие? Разбуди же свой древний гнев, дай волю сочувствию!» И г-н де Бавиль удалился, приказав вести его на казнь.

На Эспланаде был возведен эшафот; то был, как всегда при подобных казнях, помост высотой в пять-шесть футов, на котором был укреплен плашмя крест св. Андрея, представлявший собой два бруса, скрепленных посредине и перекрещивавшихся наискосок. В каждом из четырех ответвлений имелось по две выемки на расстоянии около фута одна от другой, чтобы руки и ноги, привязанные не к ровным брусьям, легче ломались в этих местах, и наконец, рядом с этим крестом в одном из углов эшафота на оси было прикреплено небольшое колесо от кареты, с отпиленной верхней выступающей частью ступицы. На это ложе страданий клали жертву, чтобы зрители насладились ее последними содроганиями, когда палач уже сделал свое дело, и теперь только смерти оставалось сделать свое.

Боэтона отвезли на казнь в телеге под барабанный бой, чтобы заглушить его увещевания. Однако голос его обладал такой мощью, что все время перекрывал дробь барабанов: он увещевал братьев по вере быть стойкими в верности Иисусу Христу.

Примерно на полпути к Эспланаде на дороге случайно оказался один из друзей осужденного; боясь, что ему не достанет сил вынести подобное зрелище, он бросился в лавку по соседству; однако, поравнявшись с дверью, Боэтон распорядился остановить телегу и попросил у прево дозволения сказать другу два слова; прево разрешил. Тогда он попросил вызвать его из лавки, где тот укрылся, и когда друг, рыдая, вышел, Боэтон сказал ему: «Почему вы от меня убегаете? Не потому ли, что видите меня в том облике, в каком был Иисус Христос? Почему вы плачете, когда он явил мне свою милость, призывая меня к себе? Ведь теперь мне, недостойному, позволено будет кровью своей скрепить защиту дела Господня!»

Тогда друг бросился ему в объятия, все окружающие умилились, и прево приказал поскорее ехать дальше; Боэтон продолжил свой путь, ни единым ропотом не посетовав на жестокость, с какою было пресечено это последнее свидание.

Когда телега завернула за угол, он увидел эшафот, немедля воздел руки к небу и, просияв, радостно воскликнул:

— Мужайся, душа моя! Вижу место твоего торжества, и скоро, освободясь от горестных пут, ты воспаришь на небо.

Очутившись у подножия эшафота, он не мог взойти на него без посторонней помощи, ибо ноги, истерзанные испанским сапогом во время пытки, не держали его; покуда ему помогали подняться, он увещевал и утешал протестантов, плакавших навзрыд. На помосте он лег на крест св. Андрея, но тут палач сказал ему, что надобно раздеться; Боэтон с улыбкой приподнялся, и подручный палача снял с него камзол и короткие штаны; затем, поскольку на нем уже не было чулок, а были только куски ткани, обмотанные вокруг его израненных ног, палач снял эти повязки, закатал ему рукава до локтя и в таком виде велел ему лечь на крест. Боэтон все так же спокойно лег; тогда подручный привязал веревками к кресту его руки и ноги; покончив с этими приготовлениями, он удалился. Теперь приблизился сам палач с четырехгранным железным прутом толщиной в полтора пальца, длиной в три фута и с закругленной рукоятью. При виде палача Боэтон затянул псалом, но пение тут же оборвалось тихим вскриком: палач перебил ему кость правой руки, но почти сразу же он продолжил псалом и пел, не умолкая, покуда истязатель ломал ему ноги в бедре и в голени и каждую руку в двух местах. Затем палач схватил этот бесформенный и истерзанный, но все же живой обрубок, не перестававший славить Господа, и, отвязав его от креста, поместил на колесо, согнув так, что пятки истязуемого касались затылка; и покуда совершалась эта гнусная церемония, все время слышался набожный голос жертвы, певшей хвалу Всевышнему.