В плену орбиты - Мартин Кэйдин

Один из журналистов остановился. Его спутник остановился тоже, удивленный внезапной переменой выражения его лица.

- Джон, ты ведь был здесь, когда полетел Эл Шепард?

Журналист кивнул и ждал, что еще скажет его друг.

- Я вот сейчас шел и думал,- сказал тот и снова зашагал.-Я думал... что самым сильным впечатлением от этого полета было не то, что произошло на Мысе. Самое интересное было здесь, именно здесь, в этом городе. Вот на этих улицах.

- Я что-то не совсем тебя понимаю...

- Тед Маккой тогда не поехал с нами на Мыс. Он писал репортаж отсюда, из Кокоа-Бич. Понимаешь-отклик простых людей. Он говорил с местными жителями, интересовался их реакцией, спрашивал, что они думают о человеке, взлетающем в космос. О первом американце. Понял?

- Да. А какое...

- Погоди минуту,- перебил он, отирая пот со лба.- Тед рассказывал нам, что никогда не видел ничего подобного. Все приемники и телевизоры были включены. Когда обратный отсчет близился к моменту взлета, все замерло. Все пешеходы остановились, все замолкли. Даже машины остановились, люди в них ждали, когда отсчет дойдет до нуля, и, чтобы не упустить момента, смотрели на север. Отсюда они могли увидеть взлет ракеты "Редстоун" над горизонтом - через каких-нибудь несколько секунд после старта. Тед рассказывал, что видел мужчин, женщин, детей: они стояли и смотрели вверх, на ракету. И тут же, тут же молились за малого, который был в той ракете. Тед говорил, что некоторые падали на колени и молились. Прямо здесь, на тротуаре, на улице. Им было все равно, они думали только об одном человеке и молились за него. Он...

Журналисты обменялись взглядами, молча повернули за угол и зашагали по направлению к белому шпилю церкви.

В церковь нельзя было войти. Жители флоридского городка заполнили все скамьи и проходы, а тот, кто не попал в церковь, опускался на колени на траву или на песок у лестницы. Некоторые уходили, другие приходили.

Оба журналиста молча присоединились к молящимся...

* * *

"Мастиф"(MASTIF- Multi-Axis Spin Test Inertia Facility (англ.)инерционная)-это гигантское отродье ярмарочного аттракциона- он может вертеть человека вокруг трех осей тренировочная установка многоосевого вращения.Прим. ред.) одновременно, кувыркая, швыряя, крутя его так свирепо и так беспорядочно, что Дик Пруэтт не мог себе представить ничего подобного и с первого знакомства получил все основания питать к этой махине крайнюю неприязнь. Правда, стенд "Альфа" на воздушной подушке тоже был для Пруэтта нов и необычен, и все же Дик быстро укротил его.

Но этот чудовищный "Мастиф", установленный в исследовательском центре Льюиса, был зверем совсем иного рода. Он дремал в огромной камере, и едва Пруэтт взглянул на него, ему сразу же пришло в голову, что эту махину могли создать только какие-нибудь свихнувшиеся и обиженные судьбой отщепенцы касты механиков, да и то в припадке белой горячки. Основу "Мастифа" составляли три гигантских колеса, помещенных одно внутри другого. Внешняя оболочка шестиметровая решетчатая сфера - была укреплена на карданных подвесах и свободно кувыркалась самым беспардонным образом. Внутри нее размещалась еще одна рама, тоже на карданах, но она уже вращалась вокруг вертикальной осини дать ни взять мусульманский дервиш в ритуальной пляске. И наконец самая внутренняя, третья клетка напоминала недостроенную капсулу. Можно было подумать, что строителям внезапно стало противно смотреть на собственное детище, и они ушли, бросив работу недоделанной. Эта клетка тоже вертелась-вокруг третьей оситочно футбольный мяч от резаного удара.

Когда Пруэтт услышал жалобный вой чудовища, он понял, что опасался не напрасно. Электромоторы, приводившие ротор в движение, издавали стонущий, скрежещущий звук. Пруэтт сидел внутри, окруженный паутиной пересекающихся огромных металлических обручей. Он очень быстро понял, почему техники привязали его так, что он едва мог шевелиться. Стоило только ротору начать свой причудливый танец, как он почувствовал давление лямок, которыми был прочно привязан к контурному креслу.

Джим пришел поглазеть на эту "поездку" и, смеясь, объяснил Пруэтту, что он, Дагерти, хочет быть поблизости, когда желудок Пруэтта начнет неистово выбрасывать все, что не успел переварить.

- Ну, дружище, на этой чертовой карусели тебе придется расстаться со всем, что ты ел на первое, второе и на третье,- шутил Дагерти.- А мне будет что рассказать внукам. Как сам Великий Пруэтт извергал содержимое своего желудка по всем трем осям координат, а потом два дня оттирал "Мастиф" тряпкой...

- Заткнись,-огрызнулся Пруэтт. Дагерти только ухмыльнулся в ответ.

В камере Пруэтта и Дагерти ждал Джо Вителло, гражданский летчик-испытатель из НАСА, для которого "Мастиф" со всеми его фокусами стал вторым домом. Хотя Вителло и не входил в группу космонавтов, он на этом огромном чудовище разве что фокстроты не мог играть. Этот коренастый итальянец был для новичков самым авторитетным советчиком. А когда Вителло сам садился в кресло машины, он управлял силами, воздействовавшими на него, с мастерством канатоходца, выполняющего свой номер под ураганным ветром' и одновременно раскуривающего трубку.

Перед отъездом в Льюис Пруэтт и Дагерти узнали, что второму поколению космонавтов уже не суждено целиком вкусить все "прелести" ротора. Опыт первых четырех орбитальных полетов со всей очевидностью доказал, что мучения, претерпеваемые в роторе, бессмысленны - они просто не имеют ничего общего с условиями реального полета. Так что Пруэтт был удостоен чести последним изведать все сверхъестественные возможности этой машины. Впрочем, он почему-то не очень этому радовался.

Когда ротор нес его круг за кругом, выписывая бесконечную спираль, он не испытывал особо неприятных ощущений. Это чем-то напоминало ряд последовательных горизонтальных бочек на истребителе, хотя Пруэтт в душе признался себе, что ему ни разу не приходилось выдерживать пятьдесят бочек в минуту. Но тут все-таки было известное утешение - на самолете он мог потерять управление и разбиться, а уж ротор-то никогда не разобьется, он просто будет продолжать безжалостно выворачивать внутренности седока наизнанку.

Своим головокружительным вращением ротор развенчал уже не одного летчика, добровольно залезшего в это чудовище. Они пытались вопить: "Остановите, выпустите!", но, кроме сдавленного гортанного хрипа, не могли издать ни звука - желчь у них поднималась по пищеводу и обволакивала все в горле. Но Пруэтт любил "штопорить". Влюбленный в высший пилотаж, он сотни раз падал в штопоре, опустив нос, задрав хвост самолета и вертясь, виток за витком, навстречу несущейся на него земле. Ему просто нравилось это состояние, и даже когда поверхность земли сливалась в сплошную мелькающую рябь от скорости вращения, он умудрялся спокойно отсчитывать оборот за оборотом. Он мог выйти из штопора, выровнять самолет и тут же войти в штопор в обратном направлении. Товарищи Пруэтта говорили, что у него не желудок, в котором есть нервные окончания, а плавильная печь, набитая чугунными чушками.