Кризис власти - Ираклий Церетели

Путиловцы послали делегатов в ЦИК, а сами расположились вокруг дворца на улице и в саду, заявив, что не уйдут до тех пор, пока Совет не согласится взять власть в свои руки.

Вооруженные путиловцы вошли в зал заседания Исполнительного Комитета Советов. Один из них вскочил на ораторскую трибуну и, дрожа от волнения, потрясая винтовкой, кричал: „Товарищи! Долго ли терпеть нам, рабочим, предательство? Вы собрались тут, рассуждаете, заключаете сделки с буржуазией и помещиками. Занимаетесь предательством рабочего класса. Так знайте, рабочий класс не потерпит. Нас тут, путиловцев, тридцать тысяч человек, все до одного. Мы добьемся своей воли. Никаких чтоб буржуев! Вся власть Советам! Винтовки у нас крепко в руке. Керенские ваши и Церетели нас не надуют…“ Чхеидзе сунул в руку рабочему бумажку – воззвание Исполнительного Комитета и просил не мешать занятиям, прибавив: „Тут все сказано, что надо“.

А в воззвании было сказано, что все вышедшие на улицу должны отправляться по домам, иначе они будут предателями революции».

Описанная сцена произошла на моих глазах, и я могу засвидетельствовать, что речь путиловского делегата передана в цитированной книге почти со стенографической точностью. И это неудивительно, так как автор книги заимствовал изложение этой речи у Суханова, который имел обыкновение заносить в свою записную книжку характерные эпизоды Февральской революции, очевидцем которых ему приходилось быть.

В данном случае Суханов совершил только ту ошибку, что отнес выступление путиловских делегатов к заседанию ЦИК, имевшему место 4 июля, тогда как оно произошло накануне, на заседании, начавшемся поздно ночью 3 июля. Левидова исправляет эту ошибку, но совершенно обходит молчанием то впечатление, которое слова Чхеидзе произвели на членов большевистской делегации. А впечатление было таково, что произошла внезапная и полная метаморфоза в поведении большевистских делегатов. Представитель путиловцев, только что в самых резких выражениях предъявивший собранию ультимативное требование образовать Советскую власть, требование, подкрепленное угрозой пустить в ход оружие, вдруг осекся, лишился всякого апломба и, взяв врученное ему Чхеидзе воззвание, с опущенной головой направился к выходу в сопровождении пришедших вместе с ним делегатов. Интересно отметить, как заканчивает описание этого инцидента «левый оппозиционер» Суханов, которого Ф. А. Степун в своих воспоминаниях верно характеризует как интересного мемуариста, но никчемного политика:

«Растерявшийся санкюлот (так Суханов называет рабочего, говорившего от имени путиловцев), не зная, что ему делать дальше, взял воззвание и затем без большого труда был оттеснен с трибуны. Скоро „убедили“ оставить залу и его товарищей. Порядок был восстановлен, инцидент ликвидирован… Но до сих пор стоит у меня в глазах этот санкюлот на трибуне „белого зала“, в самозабвении потрясающий винтовкой, в муках пытающийся выразить волю, тоску и гнев подлинных пролетарских низов, чующих предательство, но бессильных бороться с ним. Это была одна из самых красивых сцен революции. А комбинация с жестом Чхеидзе одна из самых драматических» (Суханов Н. Записки о революции. Кн. 4.).

Еще больший конфуз произошел с делегацией 1-го пулеметного полка. От имени этой делегации слово попросил одетый в солдатскую форму человек, назвавший себя представителем пулеметного полка и требовавший в резких и бессвязных фразах ареста десяти министров-капиталистов и провозглашения Советской власти. «То, что сегодня происходит, – сказал этот делегат, – совершается во имя революции, во имя всего революционного Интернационала». Развязный тон этого оратора, угрожавшего пустить в ход пулеметы в случае неисполнения предъявленных им требований, вызвал в собрании общее негодование. Один из самых левонастроенных членов советского большинства, с.-р. Саакьян, который на другой день после провала июньского заговора большевиков выступал в пользу политики «умиротворения» заговорщиков, взял теперь слово, чтобы самым резким образом протестовать против попыток навязать силой власть высшему советскому органу с помощью «штыков и пулеметов, принадлежащих народу, а не отдельным воинским частям». Среди остальных членов делегации пулеметчиков выступление их «представителя» вызвало крайнее смущение. Они заявили, что этот оратор никому из них не известен и они не знают, кто уполномочил его говорить от имени пулеметного полка. А когда «представителя» пулеметчиков спросили, кто его уполномочил выступать и есть ли у него документ, удостоверяющий его принадлежность к пулеметному полку, он ответил, что полномочие он получил от члена Военной организации прапорщика Семашко, являющегося председателем большевистского коллектива 1-го пулеметного полка, и что документы свои он передал тому же Семашко. Сейчас же после этих объяснений Чернов взял слово, чтобы публично отметить этот инцидент.

«Предлагаю, – сказал Чернов, – у всех выступающих от имени воинских частей требовать удостоверение об их полномочиях. Выступавшего представителя 1-го пулеметного полка присутствующие пулеметчики не знают. Он заявил, что отдал документ прапорщику Семашко. А Семашко, вы все знаете, – это известный дезертир» (Хроника событий. Т. III. С. 137).

То обстоятельство, что партийное издательство (Истпарт) воспроизвело в своей «Хронике» без всяких изменений приведенное заявление Чернова, объясняется, вероятно, тем, что в момент выхода в свет указанного III тома «Хроники» (1923) Семашко уже был объявлен большевиками «предателем», так как в 1922 г., добившись назначения первым секретарем «полномочного представительства» в Латвии, сбежал с этого поста и скрылся «где-то за границей», как об этом пишет в своих воспоминаниях Ильин-Женевский,[7] сотрудник Семашко по работе в пулеметном полку. Но в дни июльских выступлений Семашко был в большевистской среде на вершине своей популярности, как признанный вождь пулеметного полка. И тем не менее ни один из делегатов этого полка не попытался заступиться за «вождя», и все они, смущенные и растерянные, с опущенными головами, покинули собрание.

Так закончились в эту ночь выступления делегаций от манифестантов перед центральным органом советской демократии. После этого главная масса демонстрантов разошлась, и их примеру последовала также и та часть путиловцев, которая расположилась было «для ночлега» в саду Таврического дворца. Дольше всех бесчинствовали в эту ночь носившиеся по городу автомобили с повстанцами, стремившимися избежать отобрания у них автомобилей и оружия.

Вот как на следующий день «Новая жизнь» описывала подвиги этих автомобилистов:

«…Эти бешено мчащиеся по городу автомобили, нагруженные и перегруженные солдатами с винтовками, штыки которых взъерошенной щетиной направлены были на ничего не понимающих людей… Эти пулеметы (по 3, по 5, по 6 штук на автомобиле!), своими дулами направленные на обалдевших обывателей… Эти дрожащие пальцы на курках винтовок и затворах пулеметов, эти вытянутые в пространство руки с револьверами… Этот бесшабашный и дикий свист с автомобилей… В чем дело? в кого должны были стрелять эти пулеметы? и разве не могли они сами начать стрельбу, если дрожат от страсти руки?.. И ночью эта стрельба была. Мы не знаем, кто ее начал, мы не знаем, сколько крови пролито в душную июльскую ночь на улицах Петрограда. Но мы знаем одно: эта кровь, если она пролита, пролита не в жертву разума и свободы, не в жертву великой революции».

Так писала «левооппозиционная» «Новая жизнь», выражавшая сочувствие требованию перехода всей власти Советам и ставившая одной из главных своих задач защиту большевистской партии от нападок советского большинства. Если даже такой орган так резко клеймил поведение большевистских манифестантов, легко себе представить то возмущение, которое «мирная демонстрация» большевиков вызывала в широких слоях столичной демократии.

Сами демонстранты чувствовали бессмысленность попытки угрозами навязать ЦИК, представлявшим огромное большинство всероссийской советской демократии, волю меньшинства столичных солдат и рабочих. Все наши товарищи, наблюдавшие поведение манифестантов, констатировали упадок настроения и их растерянность. Соединенное собрание Исп. К-тов вынесло резкое порицание кровавой авантюре, предпринятой большевиками, требуя раз навсегда прекращения подобных, позорящих революционный Петроград выступлений.

В этих условиях перед ЦК большевистской партии встал вопрос: объявить ли «мирную демонстрацию» законченной или призвать своих сторонников к продолжению уличных выступлений на следующий день.

Большевистская партия выбрала, конечно, это второе решение. ЦК и ПК большевистской партии, собравшись при участии большевистской Военной организации, а также представителей Междурайонной организации (Троцкий), ночью с 3 на 4 июля составили следующее воззвание, которое они распространили среди своих сторонников по казармам и заводам с раннего утра 4 июля: