Гнёт ее заботы - Тим Пауэрс

Существо снова остановилось, и снова деревья содрогнулись от громогласного рыка, прозвучавшего, словно гора смещалась на своем покоящемся в аду основании. Наконец, существо развернулось и начало тяжеловесно подтягивать свое массивное тело в направлении Кроуфорда.

Он был уже готов бросить зеркало и убежать. Будто покрытые копотью пластины зубов были обнажены в оскале, в котором безошибочно читались ярость и негодование. Клешни существа вырывали из земли комья грязи размером с голову и размалывали камни, пока оно яростно стремилось ему навстречу. К тому же он знал, физический урон ― далеко не самое страшное, когда сталкиваешься с таким существом как это. Собрав волю в кулак, сжав мочевой пузырь, он стоял на месте и удерживал луч света по центру на шее существа… там, где он видел царапину, очевидно оставленную веткой-снарядом Байрона.

Существо подбиралось ближе, и перемещающийся рык его дыхания звучал теперь словно далекий, наполняющий низину оркестр; оно что, пело? Кроуфорд обнаружил себя следующим за темой[154], и от ее трагичности и грандиозности у него перехватило дыхание. Звуки вливались в его разум, сплетаясь в причудливые узоры, сияющие, словно глубины опала, и ему казалось, что это какой-то немыслимо древний свадебный марш, сочиненный разумными планетами, чтобы прославлять венчание звезд.

Внезапно музыка угасла, словно ветер пронесся между ним и непостижимо огромным, но столь же далеким оркестром. Длинноногая тварь была теперь в каких-нибудь пяти ярдах, но двигалась гораздо медленнее, и Кроуфорду показалось, что переливающаяся золотом и пурпуром аура реет вокруг ее головы. В конце концов, со звучным треском существо застыло.

Несколько бесконечных долгих секунд тварь продолжала безглазо смотреть на него, пока он удерживал свет на ее шее.

В конце концов, она начала заваливаться. Поначалу медленно, а затем все быстрее и быстрее. Ее плечи пропахали землю на несколько ярдов вниз по холму, а затем она стала просто кувыркающейся, разваливающейся на куски статуей, различимой лишь по удаляющемуся в темноте грохоту.

Когда грохочущий рокот затих вдали, Кроуфорд услышал, как кто-то спускается вниз по склону, где-то над ним, и вскоре до него донеслись сердитые оклики Хобхауса.

― Мы здесь, Хобби, ― отозвался Байрон, его голос едва заметно дрожал. ― А багаж застрял возле дерева, чуть ниже. Лошади тоже свалились?

― Чтоб тебя, почему ты не отвечал прежде, ― сердито выкрикнул Хобхаус, с явным облегчением. ― Да, одна лошадь упала, ― но не далеко, с ней все в порядке. Что это был за рев? И во что ты стрелял?

Кроуфорд спускался теперь гораздо медленнее и осторожнее, на полпути к выступу, где расположился Байрон, и когда поднял взгляд, увидел, как юный лорд ему подмигнул. ― Полагаю какая-то разновидность горного льва! По его изможденному лицу скользнула хмурая тень, и он крикнул, ― Будь другом! Когда вернешься Англию, не рассказывай там ничего об этом. Хорошо? Нет смысла беспокоить бедную Августу.

Вскоре Кроуфорд присоединился к Байрону на его камне и отсюда увидел людей, прыжками спускающихся вниз на веревках.

Байрон протянул руку, которая, как теперь заметил Кроуфорд, была разорвана и залита кровью. ― Отрабатывайте ваше содержание, доктор.

Кроуфорд взял его руку и взглянул на рваную рану. ― Как ты ее получил? ― спросил он, гордый тем, что может говорить ровно.

― Наш… противник наградил, ― сказал Байрон. ― Прежде чем ты сумел привести в действие свой отражатель, это существо добралось сюда. Я столкнул его обратно, и оно немного соскользнуло вниз, но прежде… оно успело вонзить в меня зубы. Его улыбка светилась горечью. ― В моем случае это, конечно, излишне… но это лишь укрепляет мое решение всецело избавиться от этой порочной связи…, ― он обвел окровавленной рукой раскинувшиеся во все стороны Альпы, ― в этих высших сферах[155].

Кроуфорд опустил взгляд на обрубок своего безымянного пальца, на котором все еще были видны шрамы от укусов, и попытался, по крайней мере, с каким-то успехом, порадоваться, что идет в том же направлении.

Они продолжили подниматься в гору, наблюдая, как колесница Ра неторопливо путешествует через бескрайний голубой небосвод. Байрона лихорадило, и когда они добрались до снега, он развлекался, показывая Кроуфорду, как пот с его лба падает в сугробы, оставляя «такие же следы как решето». Несколько раз он поскальзывался и падал на лед, и заметно встревоженный Хобхаус с подозрением косился на Кроуфорда ― который, очевидно из-за разреженного воздуха, начинал испытывать легкое головокружение и дезориентацию.

Байрон же напротив лучился лихорадочным весельем. В одном месте он привлек внимание Хобхауса к пастуху, играющему на свирели, на окаймленном небесным сводом лугу, раскинувшемся поперек долины: ― совсем как те, которых мы видели в Аркадии[156] пятнадцать лет назад… хотя теперь я, кажется, припоминаю, что вместо посохов они носили мушкеты, а ремни у них распирало от пистолетов. А позднее, когда проводник попросил их как можно быстрее миновать горный уступ из-за опасности камнепада, Байрон лишь рассмеялся и спросил Хобхауса, помнит ли он толпу греческих рабочих, которых они видели в 1810. Как они не хотели тащить античную статую на корабль Лорда Элгина, потому что божились, они слышали, как статуя рыдала, предчувствуя, что ее повезут по воде.

Он, казалось, немного пришел в себя, когда они были на пике Мон Давант, с выгодного положения которого открывался вид на большую часть озера Леман, раскинувшегося под ними на западе, озеро Нёвшатель[157] на севере, и впереди, на востоке, далекие, устремляющиеся ввысь, патриаршие пики кантона[158] Берн[159].

Кроуфорд с Байроном удалились от остальной группы и стояли на вымытом ветром скалистом обнажении пород, над порытом снежной пылью плато. Оба обливались потом и дрожали.

― Думаю, ты солгал, ― заметил Байрон в окружившем их беззвучном молчании небес, ― когда сказал Хобхаусу, что не пишешь стихи ― а?

Кроуфорд, нервничающий из-за раскинувшейся над головой бездны, сел и вцепился в скалу влажными руками. ― Не совсем, ― сумел выдавить он. ― Я ничего не записывал ― но я заметил, что мысленно слагаю… стихи, образы, метафоры, перед тем как заснуть.

Байрон кивнул. ― Эти существа не очень-то приятны на вид, но они что спички в пороховой бочке, когда дело доходит до языка. Интересно сколько величайших мировых поэтов обязаны своим даром… в конечном счете губительной заботе нефелимов. Он легко и язвительно рассмеялся. ― И еще, хотел бы я знать, сколькие из них решили бы освободиться, если бы могли.

Кроуфорду чувствовал тошноту и не позволял себе даже думать обо всех узких уступах и крутых подъемах, что лежали между ним и нормальной землей. Его все еще трясло от их утреннего столкновения с одним из драгоценных нефелимов Байрона, так что ему не доставляло никакого удовольствия, слышать что-нибудь, пусть даже отдаленно хорошее, об этих существах. ― А мне интересно, была ли это омела, ― проскрежетал он.

Байрон удивленно моргнул. ― Что было?

― Ветка, которую ты выстрелил в эту тварь сегодня утром. Не такой ли был убит Бальдер Великолепный[160] в скандинавских мифах? Стрела из омелы? Ты, таким образом, полагаю, становишься Локки, злым братом Одина.

Байрон нахмурился, и Кроуфорд спросил себя, уж не раскаивается ли он, что стрелял в это чудовище.

― Бальдер, ― задумчиво повторил Байрон. ― Ты прав, его убили деревянной стрелой. Боже! Неужели все волнующие сердца легенды, да и вся наша литература, достались нам от этих дьяволов? Он покачал головой и посмотрел вниз, на оставшийся позади западный склон горы. И Кроуфорд знал, что он думает об отвратительной статуе, что, разбитая вдребезги, осталась лежать далеко внизу, на дне ущелья.

В конце концов, Байрон отвел глаза и встретил пристальный взгляд Кроуфорда. ― Локки не очень-то хорошо закончил, верно? ― сказал Байрон. ― Но боюсь, что его выбор ― единственный пример того, как мы можем сохранить чувство собственного достоинства. Он поежился и направился обратно к остальным.

Когда хозяин постоялого двора вернул ей паспорт, Джулия Кармоди надеялась, что может теперь позволить фантомной сестре успокоится в глубинах ее разума, до тех пор пока… пока не пробьет ее час всплыть на поверхность, сделать свое дело, а затем кануть навечно.

Два дня назад Джулии пришлось стать Джозефиной, чтобы забрать банковский чек от ее отца в Женевском отделении почты до востребования. И вот теперь, этим вечером, здесь в Кларанс[161], пришлось снова ― чтобы снять комнату ей потребовалось показать паспорт; но она не хотела притрагиваться к паспорту снова до тех пор, пока не будет пересекать международные границы, возвращаясь домой в Бэксхилл-он-Си. И ей не хотелось даже думать о пропитанной болью записке, что сопровождала банковский чек.