Двести третий день зимы - Ольга Птицева
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Так, сегодня надо прополоть вон те вертикальные боксы с соей. И посмотреть, не гниет ли там что, – сказала Нюта, листая журнал отчетов прошлых смен. – И можно начать подкормку в политуннелях – с десятого по тринадцатый… Еще там с маркировкой что-то, тоже глянуть бы, если времени хватит. За что возьмешься?
Кеша задумчиво почесал щеку. Выглядел он даже смурнее, чем обычно. Не дожидаясь его решения, Нюта натянула перчатки и пошла выдергивать сорняки, отбирающие последние питательные вещества у чахлых выводков сои. Кеша материализовался рядом и склонился над тем же боксом, что и она. Нюта почувствовала его запах – одновременно стирального порошка и пота. И увидела на виске зреющий могучий прыщ.
– Давай ты все-таки политуннелями займешься, ладно? – попросила она, отодвигаясь. – А то мы тут только мешать друг другу будем.
Но Кеша прислонился к ней плечом и рванул первый сорняк.
– Надо поговорить. А здесь акустика нулевая, никто не услышит.
Нюта дернулась, задрала голову. Прямо над ними висела камера наблюдения.
– Да не пались ты, – стиснув зубы, проговорил Кеша. – Они только картинку пишут. Я уточнял.
– Господи, Кеша, ты бондианы пересмотрел, что ли?
Тот сжал в кулаке сорняк, но в пакет для отходов не бросил.
– А ты совсем дура, Синицына? Не понимаешь, что происходит? Так я тебе объясню. Ни под какой сугроб эти чертовы нарциссы высажены быть не могли. Радионов нас закапывает.
Кеша взял лопатку, откинул в сторону горсть почвы, бросил в ямку сорняк, засыпал его и разровнял землю ладонью. Нюта наблюдала за ним в оцепенении. Казалось, следующим движением Кеша вопьется ей во что-нибудь мягкое. Но он повесил лопатку на крючок для инвентаря.
– Так ясней?
– Крайне живописно, спасибо. – Нюта попыталась сохранить нейтральное выражение на лице, но Кеша зыркнул на нее, и стало совсем уж не по себе.
– Они теперь нас трясти будут, понимаешь? – горячо зашептал он, пряча лицо в кустике сои. – Радионов им соврал. А этим людям просто так не врут. Они за мной придут, они за тобой придут. Конечно, сначала за ним придут, а мы рядом сидим. Мы в сговоре.
– Кеш. – Нюта дернула его за рукав, повернула к себе. – Ты чего муть несешь? Возьми выходной и проспись как следует…
– Это вы спите!
– Не кричи, пожалуйста.
Кеша закрыл рот ладонью, зажмурился и посидел так немного.
– Его прямо спросили, можно ли в институте эти проклятые нарциссы вырастить, а он говорит – можно! Он сознался, понимаешь?
– Так ведь правда можно, – растерянно произнесла Нюта.
Кеша открыл глаза. В правом у него лопнул сосудик, и весь белок приобрел болезненный розовый оттенок.
– Издеваешься, да? И он издевается. Весело вам. О месте еще сказал.
– Ну так ледяная пещера же…
– Ты идиотка?
Нюта даже не обиделась. От слабости у нее чуть повело голову.
– В смысле?
– Господи, Нюта… – Кеша устало оперся о край бокса. – Там дней пять назад одиночный пикет проходил. Девчонка какая-то. Ее ногами забили прямо на месте. А потом – раз! – и цветы.
Нюте показалось, что теплица чуть вздрогнула и стала зыбкой. Протяни руку – и она пройдет сквозь бокс, землю и слабые корешки сои куда-то в другое пространство. Возможно, там нет холодовиков с их тяжелыми берцами.
– Откуда ты знаешь? – Нюта не узнала свой голос – таким бесплотным он стал.
– А ты только ЗИМ читаешь небось? Ну-ну, – презрительно бросил Кеша. – Короче, поговори с Радионовым, может, еще не поздно. Вдруг он отбрешется как-то. Или хоть нас прикроет. Идиот старый…
Нюта смотрела, как Кеша удаляется по дрожащему полу теплицы к идущей рябью двери – почти не качаясь, лишь немного горбясь. Дождалась, пока хлопнет внешняя дверь, и присела у нижнего бокса. Сняла перчатки, вытащила телефон, проморгалась, чтобы буквы на экране перестали двоиться. Груня и Радионов. Радионов и Груня. Прислушалась к себе и поддалась горячему толчку откуда-то изнутри. С Радионовым она поговорит завтра. Набрала сообщение, перечитала:
«Надо встретиться».
«Ого, – тут же ответила Тая. – Дорогу в кафе найдешь?»
Телефон даже скрипнул от силы нажатия пальцев.
«Нет, не там».
«У тебя?»
Нюта представила, как Лысин прямо сейчас отправляет к ее подъезду наряд холодовиков, а носки ботинок у них утяжелены железными пластинками.
«У тебя».
«Ого 2.0. Ну я дома, приезжай».
«К половине шестого буду».
Засунула телефон в карман, застегнула молнию. И принялась остервенело выдергивать сорняки.
12
Тая открыла, выдержав долгую паузу после трели звонка. Переминающейся в подъезде Нюте казалось, что в спину ей смотрят сразу из двух глазков соседних дверей. Наконец в замке заскрежетало, Тая высунулась в щелочку. Окинула гостью настороженным взглядом и только после этого впустила.
В коридоре было темно. Нюта стянула ботинки, повесила пуховик в шкаф. Дожидаться ее Тая не стала, бросила на ходу:
– Чайник поставь, – и вернулась в комнату.
Она стояла у окна, опершись на подоконник коленом, пока Нюта переливала воду из бутылки в чайник, тянула провод к розетке и разбиралась с вихлявым рычажком включения. Нюта искала слова, чтобы начать разговор, но те разбегались прежде, чем оказывались на языке. Тая потянула форточку, и в комнате стало зябко. Потом чиркнула зажигалка – это Тая закурила, запахнувшись полой растянутого халатика, который набросила поверх полосатой пижамы. Она была настолько помятой, что Нюта решила: из дома хозяйка квартиры сегодня не выходила. Маялась в комнате, курила и успела ополовинить бутылку чего-то очень крепкого на вид: прозрачного и без опознавательных знаков на этикетке.
Нюта заварила чай, поставила чашку на край подоконника, неловко прислонилась к нему бедром и замерла. Следовало что-то сказать. Тая как раз затушила сигарету в резной пепельнице и потянулась за чаем. Волосы у нее с одной стороны свалялись, а с другой торчали клоками. Нюте захотелось пригладить их. Или взлохматить приглаженные. Хоть что-то привести к балансу.
– Я в детстве много переезжала, – неожиданно начала Тая, разглядывая сумрак за окном. – Папа работал то в одном городе, то в другом. И меня за собой таскал. До восьмого класса я больше чем на два месяца ни в одной школе не задерживалась.
– Тяжело, наверное, было, – растерянно откликнулась Нюта и тоже отхлебнула чай.
Вкус отдавал затхлостью – видимо, заварка успела давно отсыреть.
– Ну такое, да. – Тая сделала еще глоток. – Травить меня не успевали, конечно. Но сторонились. Короче, я ни с кем не дружила в детстве вообще. Страдала очень, рыдала папе – мол, невозможно так жить, когда совсем
