Тропою волка - Михаил Голденков

Однако Михал уже не смотрел на кузена, он направлял своего коня к Ковалевскому, чтобы поднять того с земли, но… На том месте стучали подковы вражеской конницы. Ковалевского, даже если он был только ранен, уже наверняка затоптали кони. Литвинских гусар уверенно теснили шведские кирасиры с одного боку, брандербуржские конные гренадеры с другого, и собственные земляки под командованием Богуслава — с третьего. С тыла вдарили летгальские драгуны, чьи пистолеты дали рваный залп. Один за другим падали штандарты литвин… Вот уж их нет и вовсе. Полубинский лихорадочно озирался.

— Шулкович! Труби отступление! — крикнул он, оглядываясь на только что маячившего сзади молодого сигнальщика. Но там, сзади, уже никого не было.

— О, дьявол! — взревел Полубинский. Даже подать сигнал к отступлению было больше некому.

— Где поляки, черт бы их побрал! — кричал Полубинский, непонятно кого спрашивая. Поляков Яна Казимира и в самом деле видно не было. Как и не было куда отступать. Либо сдаться, либо умереть. Похоже, оставшиеся в живых гусары выбрали второе.

Кмитич в это время стоял во главе крымских татар, пытаясь определить издалека, как разворачивается битва. Он видел, как врубились в строй шведов и немцев гусары, как смяли ряды врагов, но, похоже, сейчас дела там обстояли не лучшим образом.

— Скачи к королю, спроси, можно ли поддержать наших атакой, — приказал полковник своему заместителю, и тот мгновенно, пришпорив коня, умчался…

Ян Казимир в свою подзорную трубу отлично видел, что атака Полубинского захлебывается, гусар берут в кольцо, еще чуть-чуть — и литвины будут полностью окружены. Великий князь Речи Посполитой быстро сложил подзорную трубу, поднял саблю, повернулся к польской хоругви.

— Pomóc naszym braciom![12] — крикнул он, призывая всех к атаке. Ответом королю была странная тишина. Сигнальщик вновь протрубил атаку, но никго не двинулся с места. Молодые всадники растерянно оглядывались, непонимающе взирая на своих товарищей, которые лишь угрюмо бросали молчаливые взгляды из-под плоских козырьков шлемов. Резко подул ветер, колыхнулось обвисшее было красное полотнище с белым орлом, но сами всадники так и не пошевелились, не решаясь присоединиться к боевым товарищам, которых считали, видимо, уже обреченными на смерть… Возмущению Яна Казимира не было предела. Он развернул коня и поскакал галопом вдоль молчаливого строя, размахивая саблей, призывая помочь Полубинскому и Радзивиллу с Собесским:

— Polak, jeśli ma w ręku nawet tylko szable, broni do ostatka swego honoru![13] — кричал король, взывая к совести своих кавалеристов при помощи крылатого выражения, что так часто повторяли польские шляхтичи… Тщетно. Лишь ветер отвечал Яну Казимиру, трепля его бурую буйную шевелюру парика. Огромная шляпа с пером съехала на затылок… Никто не тронулся с места. Тут же прискакал человек от Кмитича с просьбой поддержать гусар.

— Разрешаю! — крикнул король. — Требую!

— Вперед, басурмане! — скомандовал своим всадникам Кмитич.

— Алла! — татары без колебаний ринулись лавой вперед, чтобы спасти гибнущих товарищей.

Увы, первая атака нарвалась на кинжальный огонь латышских драгун и пехоты. Прицельно били брандербуржские пушки с холмов. Гранаты разрывались в самой гуще конной лавы, разметая коней и людей. Татарские лучники выпустили тучу стрел по стрелявшим по ним драгунам. Это древнее оружие оказалось не таким уж безнадежным, как изначально полагал Кмитич — стрелы со свистом впивались в морды и крупы коней, ранили всадников и причинили-таки некоторый урон драгунам.

Но все равно, то была капля в море. «Позапрошлый век против нынешнего», — в сердцах подумал про себя Кмитич, глядя на вооружение крымчан и их тактику, которая предусматривала лишь большое численное превосходство. Но его, увы, не было. Драгуны альянса, дав два залпа, с клинками наголо ринулись в контратаку на расстроенную пулями и ядрами лаву татар, отчаянно уклонявшуюся от смертоносного свинца. Пехота продолжала поддерживать атаку драгун стрельбой из мушкетов. Татары храбро набросились на неприятеля, зазвенела сталь, захрапели злые кони, заряженные от своих седоков бешеным азартом боя… Но Кмитич, чтобы не загубить всю конницу, приказал отходить. Затем он повторил атаку, и вновь его встретил пистолетный огонь драгун и мушкетный пехоты. И третья атака была отбита неприятелем.

Понеся значительные потери, Кмитич вернул крымскую конницу назад на позиции, понимая, что все тщетно. Хотя кое-какую пользу эти атаки принесли — хотя бы как-то отвлекли драгун от избиения гусар Полубинского. Если бы не крымские татары под командованием Кмитича, то с тяжелой конницей литвин уже давно расправились бы.

В это время гусар Полубинского взяли в плотное кольцо. Подоспели ливонские драгуны, расстреливая литвинов с близкого расстояния из длинных кавалерийских пистолетов. Ожесточенный бой перешел в стадию избиения панцирной конницы Полубинского. Михал без шлема с растрепавшимися длинными волосами, запекшейся кровью на губе и порезом от сабли на левой щеке остервенело отбивался, прижимаясь к Полубинскому, который дрался с отчаянностью льва. Болтался в седле, похоже, серьезно раненый Собесский с залитыми кровью руками и лицом. Михал испугался за жизнь Собесского. Их семьи дружили, но рано умер отец Яна, затем двадцатилетний Ян Собесский был тяжело ранен в Берестейской битве, а еще через год в жестокой сече у Багота погиб его младший брат Марек.

— Ян! Держись, сябар! — крикнул Собесскому Михал и направил своего коня к галицкому князю.

Рослые шведские кирасиры на огромных конях, не менее рослые немецкие гренадеры, летгальские всадники, прусские и саксонские наемники, литвины Богуслава плотнее и плотнее сжимали кольцо вокруг лихорадочно отбивающихся гусар, которых уже оставалось двадцать с небольшим человек от шести сотен! Исход битвы не предвещал им ничего хорошего.

— Где наши?! — как заведенный повторял Полубинский. — Какого черта! Где поляки?!

Полубинского уже однажды разбил Богуслав Радзивилл. «Этот дьявол непобедим!» — с отчаяньем думал Полубинский, мысленно прощаясь с жизнью. Сдаваться он был не намерен. Смирился со смертью и Михал. «Кажется, это все!» — с ужасом думал он, видя плотный круг вражеских кавалеристов вокруг себя, прикрывая корпусом своего коня подступы к раненому другу. Ян Собесский уже не сопротивлялся, он склонил голову к шее коня, обхватив ее руками, и просто пытался удержаться в седле. Михал выхватил пистолет из кобуры у седла и выстрелил в набросившегося на беззащитного друга усатого гренадера с красным лицом. Дым заслонил все перед глазами юноши.