Том 8. Чудесная жизнь Иосифа Бальзамо. Проза - Михаил Алексеевич Кузмин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Отлично, чудно, мы будем и в городе часто видеться, близко жить друг к другу, летом поедем вместе, познакомлю.
– Как и в городе!? – воскликнул собеседник. – Ты не о том думаешь; я говорю о Настасье Максимовне – забыв скрыть, что знает больше, чем имя, в любви вскричал.
– Ах, да, о Насте Веткиной, – жестоко не тая секрета фамилии, поморщась впервые, промолвил Виктор.
– Да, ты прав. Я писал ей, она – тоже, – несколько спавшим тоном прибавил.
– Разве что случилось?
– Решительно ничего.
– Разве твоя любовь изменилась?
– Ничто не бывает неизменным. Ты – как ребенок. Я люблю ее.
Неловкое молчание вползло в радостный говор дружеской встречи. Слова падали как камни в воду, лицо Фортова застыло вдруг в досадливой жесткости, по-прежнему юное. Пожалел Модест, что и начал расспрос, отгоняя мысли «почему? почему? сказать ли?»
– Она мне писала, что ты выступал в кабаке ее рыцарем? – с усмешкой вымолвил один. – Она писала тебе, кажется? напрасно ты не познакомился: я не ревнив, а ты мог бы оказать мне дружескую услугу.
Говорил, будто гвозди вколачивал, алый рот стал сух и насмешлив.
– Я могу это сделать, что ж? Слова без ответа пропали.
– А что Ревекка Михайловна? – снова пытал.
– Я с нею расстался.
– Разве что случилось? разве твоя любовь изменилась? – его же словами спросил Фортов.
Модест, вспыхнув, заметил:
– Что с тобою? разве же это может сравниваться? Должно быть, понял – так отвечал:
– Отчего же и нет, рыцарь «незнакомки»?
Стал ходить, еще говорили, крылатая дружба куда-то на миг отлетела. Виктор Андреевич, остановившись, сказал:
– Мне надоели, Модест, твои наставления. Я люблю Веткину или, если хочешь, я ее не люблю. Иметь ее я никогда не имел, если тебе угодно, и не хочу. Если ты влюбился в нее, тем лучше, предоставляю тебе свободу, даже помощь, если хочешь.
«Зачем и он мне говорит о моей любви?» подумал Модест и сказал:
– Я ее не знаю.
С жалостью посмотрев, друг промолвил:
– Напрасно.
Снова кто-то другой заколотился в Модесте и закричал в лицо другому, победительному, слепительному:
– Я ее знаю, и адрес, и дом, и как она одевается, и видел ее, говорил с ней, имел свидание и меня она целовала!..
– Тем лучше, – хмуря брови, не улыбаясь, сказал Фортов. Сразу осел, размяк, сломился.
– Я все вру, Виктор, ты прости; я ее не знаю, я болен.
– Ты болен, – сухо сказал другой. Ты болен тем, что ее любишь, не зная; ты, мой милый, чистейший романтик, я не предполагал.
Вышел его проводить, снова ласковый, щедрый слепительной юностью.
Не выходила походка у Брандта, все путался, заплетая ноги, пришлось взять извозчика, хотя и хотел успокоиться мерным шагом военной походки.
8.
Любовь и досада, опустошив его душу, пылали. Пусть низко, бесчестно, но он написал письмо Насте, будто открывая глаза ей на Виктора, скрыв свой недуг. Имя его еще она не забыла, наверное. Написал и, откинувшись, долго смотрел на адрес без мыслей, кроме одной: «сделал, ступил». Послал с посыльным, спеша иметь решение и ответ на просьбы свидания. Все будто замерло, кроме ожидания. Ходил от окна к окну, к двери от двери, из шкапа брал книгу, то одну, то другую, делая вид, что читает. Стук в дверь без звонка. Бросился; из-за черной вуали белые глянули глаза.
– Вы?! – воскликнул, отпрянув.
Прохромала к дивану, не снимая шляпы, не ответив; села и начала прерывисто к стоящему поодаль Модесту:
– Я пришла к вам… Вы поступили дурно, очень дурно, не по отношению ко мне…
Вздрогнул, думая все об одном. Дама продолжала, не смотря, но упорно.
– Но в вас есть так много силы, что многое, непростительное другим, должно быть прощено вам. Вы сами не знаете, что вы делаете, но водитесь вы другим, кто лучше вас и меня знает, что нужно для спасения и пользы братьев…
Она поднялась и спросила громко:
– Вы утверждаете, что вы любите Настасью Максимовну?
Он кивнул без слов головою, не двигаясь. Она продолжала.
– Так нужно, но оставайтесь и с нами – вот. Оставайтесь прежним и не уходите от нас.
Тише тоном закончила, вдруг взмахнув белыми пятнами глаз. Он понял; тихо, тихо сказал:
– Я вам не верю.
– Как, милый? – тихостью речи обманутая, спросила она нежно.
– Я вам не верю, – еще тише прошептал он и добавил: – Зачем это? это грешно, так все спутано… Боже мой, ведь вам же сорок семь лет! – Лепетал как во сне. Начала было: «да, да», потом, «что вы, что вы», умолкла, снова сев на диван. Молча надела шляпу, спустила вуаль и сказала, медля уходить:
– Об одном я могу вас просить просто как порядочного человека?
– Говорите.
– Пусть никто не знает, что произошло между нами. Никто не должен этого знать, как бы вы на меня ни смотрели.
– Да, конечно, без просьбы было бы так.
Вышла. Спешивший слуга, дав ему записку, стал, удивленно взглянув, подавать пальто даме. Жгла бумага руку как уголь. С улыбкой Ревекка сказала:
– Не беспокойтесь, идите читать: может быть, нужное что.
– Барышня Веткина ждут вас сегодня в восемь, – вступил слуга. В зеркало видел, как молний пучок, как в руке громовержца, из белых пропастей глаз стоящей метнулся и сгинул. Зачем она медлит? зачем она вдруг отклоняется, гнется? всею тяжестью вдруг опустилась назад на его подоспевшие руки, снизу взглянув нестерпимо светлым взглядом. Выпила воды, принесенной слугою, и ушла навсегда.
«Благодарю вас за жестокую услугу, рада, видя вас другом; должна говорить; если можете, сегодня в 8 часов, если нет – назначьте сами.
А. Веткина».
Не видел улицы так хорошо известной, где жила она, не видел подъезда, не видел комнаты, мебели – ничего не видел, ее почти не видел, как стояла она в небольшой комнате в черном платье. Так и осталась стоять и его сесть не пригласила. Голос был глухой и низкий. Зорко посмотрела на пришедшего, будто припоминая; не вспомнив, сказала: «я благодарна вам за письмо, хотя не знаю ясно, чем вы руководились, когда его писали. Считая вас другом Виктора Андреевича и не будучи знакома с вами, я несколько недоумеваю. Я вам верю и благодарна, но что вас побудило оказать мне эту услугу?»
– Дружба и к вам.
– Ее еще нет, – несколько недружелюбно и поспешно прервала его Настя.
– С моей стороны
