Бешенство подонка - Ефим Гальперин

Латыши ведут Терещенко темными переходами. Долгий путь в расстрельную комнату.

КОММЕНТАРИЙ:

Владимир Ульянов физически будет присутствовать в этом мире до 24 января 1924 года. Но как индивидуум, он прекратит свое существование летом 1921 года. Правда, будут некоторые ремиссии, но…

Вот рапорт лечащего врача генеральному секретарю ЦК РКП (б) Сталину датированный 16 декабря 1923 года: «…пациент в последнее время ведет себя плохо. Все лекарства, которые ему выписываю вовнутрь, он пробует на вкус. Фактически не расстается с кошкой. Кладет ее в постель, постоянно носит на руках. Часами плачет, с каждым днем срывы учащаются. Если раньше, примерно полгода назад, он плакал 1–2 раза в неделю, то в настоящее время он стал плакать по 1–2 раза в день.

Пациент на протяжении нескольких суток отказывается чистить зубы. Он считает, что в зубном порошке яд, который проявится после выпитого чая или кофе. Изо рта пациента исходит жуткий неприятный запах. На вопрос врачей о происхождении запаха пациент отвечает, что специально не будет чистить зубы, чтобы сбивать с ног контру и заговорщиков, которым он будет дышать в лицо. Пациент убивает время в постоянной писанине, которую затем распихивает по тайникам. Его письма сотрудники и медперсонал находят в самых неприличных местах. Я прямо-таки устал изымать эти конверты с бесчисленными указаниями. После пробуждения пациент, как правило, старается попасть к телефону. Когда ему отвечают, что с Москвой нет связи, он впадает в истерику. Таким образом, он испортил уже четвертый телефонный аппарат. После истерики, как правило, безмолвствует, это длится на протяжении часа, полутора. Затем еще несколько часов ходит по дому. Гуляет мало. Ест плохо. Много пьет воды и постоянно ходит в уборную, через каждые 30–40 минут. По дому мочится».

Петроград. Смольный. Подвал.

Утро.

Терещенко заводят в маленькую каморку. Стены заляпаны кровью. Песком присыпана кровь на полу. Его сажают на табурет. Высокий латыш достает наган.

Терещенко зажмуривает глаза. Звучат два выстрела. Нет, три.

Пороховой дым наполняет помещение.

Терещенко открывает глаза. В расползающемся клочьями дыму он видит на полу тела латышей. А вокруг почему-то возникают китайцы в кожаных куртках с маузерами.

– Китайцы? – шепчет Терещенко. – Наверно, посмертные галлюцинации. Надо будет спросить у специалистов по психоанализу.

В это время ему подносят под нос тряпку с хлороформом. И наступает темнота.

Петроград. Квартира с забитыми окнами.

Вечер.

Терещенко открывает глаза. Он лежит на кровати в какой-то комнате. Входит китаец в кожанке, с постоянной вежливой улыбкой. Ставит на стол коньяк, бутерброды, чай, пирожные. Подносит таз. Молча, предлагает помыть руки. Льет из кувшина. Подает полотенце. Исчезает.

Терещенко садится за стол. Выпивает, ест. Дверь открывается. Входит Свердлов:

– Добрый вечер! Я – Свердлов. Яков Михайлович Свердлов.

Свердлов подсаживается к столу. Наливает себе и выпивает.

Полумрак комнаты. Красный абажур над головами.

– А я знаком с вашей матушкой, – говорит Свердлов.

– Это как же? – удивляется Терещенко.

– Товарищ Ленин представил, когда она приходила за вас просить.

– Угу. И кто вы в этой иерархии вождей?

– Председатель ВЦИК.

– «цик-цик»… Это что?

– Всероссийский Центральный Исполнительный Комитет. Правительство.

– О! То есть я разговариваю с премьер-министром. Мне встать?

– Ваша мама со всей семьей и вашей женой Марго Ноэ уже в Мурманске. В американском консульстве. В полной безопасности. Ждут открытия навигации.

– Спасибо за добрую весть! Думаю, что вы спасли меня не для того, что я поделился опытом работы в правительстве. Так?

– Так.

– Чем могу быть полезен? Все банки, насколько я слышал, вами национализированы. Зарубежные авуары арестованы еще со времени получения мною займа на Россию. Я гол, как сокол.

– Я хотел, чтобы мы друг друга поняли, – Свердлов крутит пальчиками, – Камушек! Голубенький. Почти сорок три карата. Вы пишете записочку. Маме, жене, сестре Пелагее. Кому доверяете. Так, мол, и так. Без подробностей, конечно. Я переправлю ее в Мурманск. И происходит обмен. Мне… А я вас вывожу в Финляндию. Район Куоккалы вам знаком. Там ведь дача вашего приятеля Шаляпина. И Репина тоже.

– И вы мне даете честное благородное слово, что все будет именно так.

– Ну, что вы, – улыбается Свердлов, – Мы «гимназиев» не заканчивали. Непривычен я, Михаил Иванович, к этому. Честное, да ещё и благородное…

– Вот, теперь я вам поверил. Но всё будет не так. Устройте мне встречу с господином Чистяковым. Запишите адрес. Диктую. Он получит от меня инструкции. И я вам в знак благодарности… Камушек. До сих пор всё тело болит от рук этих латышей.

Свердлов наливает себе еще одну рюмку коньяка. Выпивает одним глотком. Подхватывает ломтик семги. Жует нервно. Чует удачную сделку.

– А ведь я вам хотел помочь с публикацией этих злополучных документов, Михаил Иванович. Большая бы польза всем была бы… – говорит он, – Вон, я даже Сталина присылал. А вы его выгнали. Взашей. Зря.

Граница Финляндии и Советской России.

Район Куоккала. День.

Заснеженное поле. Недалеко опушка леса. Автомобиль останавливается.

Терещенко и Свердлов выходят. Охрана Свердлова – четыре китайца – тоже выбираются из автомобиля.

– Нет! Прогуляемся только мы с вами. Вдвоем, – говорит Терещенко.

Оставив китайцев у машины, они идут по тропинке между сугробами к лесу.

На опушке останавливаются. Вдруг рядом из снега поднимаются люди в белых маскхалатах. Среди них поручик Чистяков.

– Не волнуйтесь, господин Гаухман, – говорит Терещенко Свердлову. – Это мои люди.

В это время из леса выходят два финских пограничника.

И тут Свердлов замечает, что они с Терещенко, оказывается, миновали занесенный снегом пограничный столб:

– Э-э! Мы в Финляндии! Вон финские пограничники!

– А как же, господин Гаухман. Официальная власть. Пограничники стоят неподалеку, курят.

– Да… – нервничает Свердлов, – Красиво вы всё обставили.

– У меня хорошие учителя.

– Этот ваш Рутенберг?!

– Нет, этот ваш Ульянов. За эти месяцы я повзрослел на сто лет. Вы не волнуйтесь, господин Гаухман, я держу слово. Просто, если бы я не так обставил… И передал бы вам камушек там, я не оказался бы здесь. Сунули бы труп в какой-нибудь сугроб. Поручик Чистяков, будьте добры, отдайте господину пакет.

Чистяков передает пакет Свердлову.

– Всё? – спрашивает Терещенко.

– Надеюсь, мы останемся с вами в приличных отношениях?

– Свердлова бьет дрожь. И не от холода. – У вас ведь ко мне нет претензий? Кстати, будете в Нью-Йорке, зайдите к моему брату. Бродвей, 120. Банк «Гаухман энд Ко». Передадите привет. Банкир банкиру…

Свердлов уходит по тропинке назад. Пересекает границу.

Не доходя до своей машины, не выдерживает, и открывает пакет. Там бархатный мешочек, похожий на кисет. А в нем обещанный камушек.

Это удивительно красиво – на фоне белого снега и голубого неба, играющий гранями бриллиант.

Свердлов оглядывается, машет рукой. Но на опушке уже никого. Будто привиделось.

Свердлов идет по тропинке к своей машине.

КОММЕНТАРИЙ:

Свердлов Яков (Гаухман) скончается спустя год в возрасте тридцати трех лет. Официальная версия – грипп-испанка. Исследователи уверены, что это было отравление, и не сходятся лишь в одном – кто был заказчиком.

При вскрытии сейфа Свердлова в Кремле будет обнаружено: золотых монет царской чеканки на сумму сто восемь тысяч пятьсот двадцать пять (108525) рублей, золотых изделий с драгоценными камнями – семьсот пять (705) предметов.

Терещенко проходит с поручиком Чистяковым и его людьми между деревьями к стоящему на дороге автомобилю.

– Поехали со мной, дорогой мой Чистяков.

– Спасибо, Михаил Иванович. Я назад. Буду пробираться на Дон. К генералу Краснову.

Терещенко обнимается с поручиком. Садится в автомобиль. Там Эдуард Ротшильд. Машина трогается.

– С возвращением, Мишель. Ты стал похож на своего деда, – улыбается Эдуард.

– Это чтобы не сказать «как ты постарел».

– Перестань. Он был очень порядочный человек. Набрось шубу на ноги. Сегодня мороз. Твои векселя – заем для России – мы перекроем. Естественная убыль. Но советую, в Европе лет десять не объявляться. Для твоей же безопасности. Сиди в Швеции.

– Но почему!?

– Любишь ты себе, Мишель, врагов наживать. Как там по-русски? «Береженого Бог бережет».

Машина катится по заснеженному лесу.

КОММЕНТАРИЙ:

Терещенко Михаил Иванович будет еще долго жить. Оглядываясь. До семидесяти. В Швеции, в Африке, на Мадагаскаре, в Австрии. Будет молчать о своей России с момента ее окончания. Умрет в Монако в казино Монте-Карло 1 апреля 1956 года. Официальная версия смерти – разрыв сердца.