Бешенство подонка - Ефим Гальперин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Вы должны мне помочь. Я заберу сына. Мы уедем из страны. В конце концов, жена Михаила беременна! – говорит мать Терещенко.
– Что вы говорите?! – сочувственно-злорадно восклицает Ленин.
– Я не понимаю, почему уже всех министров отпустили, и некоторые вообще с вами сотрудничают. А мой сын…
– Буду с вами предельно откровенен, уважаемая Елизавета Михайловна. Мы не совсем контролируем ситуацию в городе. Вы же знаете, что случилось с депутатами Учредительного собрания от партии кадетов Шингаревым и Кокошкиным. Известно, что у вашего сына есть враги. Как-никак, а он был министром во всех трех правительствах. Так что будем рассматривать нахождение вашего сына в тюрьме акцией спасения. Очень хочется в это трудное время сберечь его для государства и для вас.
Троцкий с удовольствием слушает Ленина, поражаясь его иезуитству. В дверях появляется Свердлов.
– Владимир Ильич, тут у меня…
– Заходите, Яков Михайлович, – говорит Ленин и представляет его матери Терещенко: – Это товарищ Свердлов. Он председатель Всероссийского исполнительного комитета. Можно сказать, хозяин страны. Мы его все боимся. А это, Яков Михайлович, семья бывшего министра Терещенко.
Свердлов здоровается. Внимательно смотрит на семью.
– Вот решаем вместе, как сберечь нам товарища Терещенко, – говорит проникновенно Ленин.
– Это очень важно, Владимир Ильич! Я со своими мелочами попозже зайду.
Свердлов выходит. У двери он оглядывается и еще раз смотрит на семью Терещенко.
– Я думаю, что волноваться не надо. Ждать осталось немного, – Ленин жмет руку матери Терещенко. Провожает их до двери.
Три женщины идут по длинному коридору. Плачет Марго.
А в кабинете Ленин жмет руку Троцкому:
– Спасибо вам, Лев Давыдович, что посидели с таким сочувственным выражением на лице. А то эта мадам…
– Долг платежом красен, Владимир Ильич. Надеюсь, что и вы на каком-то моем разговоре посидите с этим сочувственным видом. Кстати, американский посол просил не задерживать семью Терещенко в стране.
– Да пусть выметаются. К чертовой матери!
Петроград. Тюрьма «Кресты».
Камера. День.
Терещенко огрызком химического карандаша пишет записку:
«Дорогая мама, не ждите меня. Поднимайтесь. Увозите Марго. Уезжайте! Все до одного! Как только меня выпустят, я приеду к вам».
Сворачивает лоскуток бумаги. Прячет в башмак.
Петроград. Тюрьма «Кресты».
Двор для прогулок. День.
Идет снег. Заключенные идут по кругу. В центре двора старший надзиратель.
Терещенко и Рутенберг разъединены.
Вдруг все останавливаются, потому что из города слышна стрельба и рокот пулеметов. Ветер доносит вой толпы.
Встревоженный старший надзиратель свистит:
– Прогулка закончена! По камерам!
Забегали надзиратели.
Петроград. Тюрьма «Кресты».
Коридоры. Камера. День.
Заключенных быстро ведут по коридорам. Разводят по камерам. Гремят засовы.
И где-то вдалеке залпы. Стрекочут пулеметы.
Петроград. Тюрьма «Кресты».
Камера. Вечер.
Рутенберг не спит.
В тюрьме шумно. Слышно, как въезжают в тюремный двор машины.
Рутенберг выстукивает тюремным телеграфом по стенке камеры вопрос. Прикладывает ухо к стене. Ждет ответ. Получает. Сидит и раскачивается от горя.
ВИДЕНИЯ РУТЕНБЕРГА:
9 января 1905 года Снег. Мороз. Во главе толпы, женщин с детьми идет священник Гапон с высоко поднятой рукой. В руке крест. Рядом с ним молодой Рутенберг.
Густая цепь солдат на фоне Зимнего дворца. Команда «Целься!». Залп. Мятущаяся под пулями толпа.
Рутенберг бросается и своим телом накрывает священника. Тащит его подальше от выстрелов. Вокруг, тела в агонии. Вылетают казаки на конях с шашками наголо.
Рутенберг прячет за забором священника. Переодевает его в свое пальто. Состригает ему бороду. Чтобы не узнали. А Гапон в истерике вырывается из рук. Рутенбергу приходится бить его по щекам, чтобы привести в чувство.
Петроград. Тюрьма «Кресты».
Медицинский пункт. День.
Терещенко на кушетке. Ему ставят банки от простуды.
Он осторожно передает врачу записку к матери.
В соседнем отсеке делают перевязку Рутенбергу. Тут же сидит матрос-надзиратель. Так что поговорить нельзя. Только переглядываться.
Петроград. Тюрьма «Кресты».
Коридор. Камера. День.
Терещенко ведут по коридору в камеру. Он проходит мимо поста дежурного. Видит обрывок газеты на тумбочке. Хватает и быстро прячет под тюремной курткой. В камере Терещенко расправляет листок. Это обрывок газеты «Правда». Читает. Недоуменно пожимает плечами. Ходит по камере.
ВИДЕНИЯ ТЕРЕЩЕНКО:
Атлантический океан. Антильские острова. Солнце танцует на гребнях волн.
В иллюминаторах солнце и бескрайний океанский простор. На постели бесстыдно раскинулась Марго.
Петроград. Тюрьма «Кресты».
Коридор. Камера. День.
Открывается дверь камеры Терещенко.
– Эй, сиделец! Баня! – объявляет надзиратель.
Петроград. Тюрьма «Кресты».
Банное отделение. День.
Голый, отощавший Терещенко получает тазик, кусок солдатского мыла. И тут в моечную запускают Рутенберга. Они радостно обнимаются.
– Такая интимная обстановка, Миша, – шутит Рутенберг. – Теперь я, как честный человек обязан на вас жениться. А пока потрите мне спину, пожалуйста.
– Я впервые в жизни украл… – шепчет Терещенко и трет спину. – Кусок газеты «Правда». Там пишут, что Учредительное собрание самораспустилось. Без каких-либо решений и постановлений. Странно.
– Оно не самораспустилось! – говорит Рутенберг. – Ленин его разогнал. А когда пошла мирная демонстрация с требованием продолжить работу Собрания… Он ее расстрелял. Из пулеметов, за которые он поставил латышей и китайцев. Да! Это то, что мы слышали во время прогулки. Тысячи жертв! В том числе, как говорит ваш Ульянов, «близкие по духу пролетарии». С Путиловско го, Обуховского, Патронного и других заводов. И ведь они шли под красными знаменами Российской социал-демократической партии! То же самое случилось в Москве. А месяц назад в Могилеве растерзан матросами генерал Духонин.
И в Украине… Ленин послал туда карательные отряды. Командует ими этот псих… Муравьев.
Терещенко рыдает.
Гулкая с битым кафелем баня. Ржавые краны. Голые герои.
В баню осторожно, оглядываясь и говоря шепотом, входит начальник тюрьмы.
– Господа, извините, к сожалению, не имею возможности с вами открыто общаться. В охрану тюрьмы включены… Сегодня эти два матросика взяли увольнительные, а комиссара я отправил за углем для кочегарки. Поэтому вот тут… Записка, Михаил Иванович, от вашей маман. И от поручика Чистякова. А вам, Петр Моисеевич, ничего нет. Я должен быть осторожен, господа. У меня большая семья. Старуха мать. Четверо детей… – добавляет, – Немцы под Нарвой, господа. Никакого им сопротивления. Идут на Петроград.[84]
– Ну, вот. Долг платежом красен. Сдаст этот мерзавец Петроград, – говорит Рутенберг.
Он поворачивается к начальнику тюрьмы:
– А вот вы, господин начальник, можете организовать нам побег? Такой классический. Мы вывезем во Францию и вас, и вашу старуху-мать и детей. И кормить вас будут и лелеять до конца дней.
– Что вы, господа. Я делаю для вас всё возможное. Питание, медицина. Смена белья вовремя. Напишите записочки, я передам. Будьте осторожны.
Начальник тюрьмы выходит, крадучись.
– Так себя нагло вести! Я боюсь, что они уже нашли мою папку, – говорит Терещенко.
– Нет! Мы же еще живы. Есть, видно, в них боязнь, что если они нас кокнут… Тогда тот, у кого мы, ха-ха, «дальновидные и мудрые», оставили документы… Его, мол, ничего не будет сдерживать и он бросит документы в оборот. Американцам. В европейскую прессу. Да и здесь сейчас в России всё-таки, я думаю, есть, кому поднять шум. Так что мы заложники. И будем живы, Миша, до тех пор пока они не найдут документы. Или что-то поменяется в их мозгах.
Капает вода из ржавого крана.
– Но я же старался! Военный заем. Поручился своими деньгами. Именем! – говорит Терещенко.
– Ой! Ваше имя! Оно, как и денежки, не ваше, а ваших предков. Это они, недоедая и недосыпая, приумножали. В этом капитале, извините, нет и рубля заработанного вами.
– Как?! А акции, которые удачно…
– Это тоже не вы, а ваш финансовый консультант мудрейший Соломон Шаевич. Вы наблюдатель, Миша. И обязательно, масон. Ну, признайтесь. Такой масон-масон… Глубокомысленный властитель умов. Вы даже не представляете, насколько вы… И ваше участие в заговоре об отречении царя. И три правительства… Причем, участвовали бы вы или нет, это всё равно, увы, случилось бы. Но беда в том, что вы принимали в этом активное участие. На вас вина участия.
