Судьба на троих (СИ) - "Майский День"

— Это неприлично, — пробормотал я, теряясь от его напора.

— Кого волнуют приличия? Делай, что говорят! Мы с тобой таких баблосиков наварим!

Просто второй Аелия, почему мне так везёт на любителей покомандовать? Про себя я ворчал, но компаньона слушался, вполне допуская, что он разбирается в своём грёбаном (как он выражался) искусстве.

Час спустя он перестал меня мучить, присоединил свой фотоаппарат к компьютеру, и вскоре на большом экране я увидел себя. Сперва не узнал этого красивого юношу, зеркала у нас не отличались хорошим качеством, да и не слишком часто я баловал их своим отражением, но это несомненно был я. Трогательно невинный с грустным и мудрым взглядом, дерзкий и жестокий, робкий и неуверенный, источающий внутреннюю силу и льдисто-холодный.

Я заворожённо изучал картинки под радостный лепет приятеля:

— Чувак, ты чудо! Мало того, что красив как бог, так ещё пластичен, артистичен и отзывчив! Да девчонки сами из трусов повыпрыгивают лишь бы попасть в твою постель, а ребята в очередь выстроятся за рубашками, которые ты наденешь, чтобы быть таким же привлекательными и успешными. Кстати у меня как раз намечается халтурка с рубашками. Я мигом сгоняю и принесу то, что надо и мы сразу же начнём работать. Никуда не уходи, Бен!

Договорив эту сумасшедшую речь, он действительно выскочил из квартиры, оставив меня любоваться своими изображениями и тихо млеть от всего происходящего. Это же надо! Я не только освоился за пару дней в новом мире, но и работу нашёл! Если Гратис прав, то мне не придётся больше обшаривать карманы случайных жертв, а замок с ванными комнатами окажется в моём распоряжении даже раньше, чем я планировал. Вампиры всё же высшая раса, хотя Аелия и пытался со всем прилежанием убеждённого мучителя выбить эту мысль из моей головы.

Да, в синей рубашке я реально вышел хорош, она замечательно подошла к глазам, и красноватые огоньки в моих зрачках отлично гармонируют с фиолетовым отливом ткани. Кроме того, умением одевать, раздевая при этом люди здесь овладели вполне.

Я посмотрел заодно и снимки девушки, уже успел разобраться, как это сделать и решил, что вместе мы получились бы неплохо. Её вызывающие формы выгодно контрастировали с моей холодной сдержанностью. Положить тонкие, но сильные пальцы на это богатство, хищную улыбку поместить на задний план. Вызов сделан, вызов принят, мужчина кажется завоевателем, но подспудно останется ощущение, которое так по душе местным женщинам, что он завален как трофей на охоте. Просто дичь хороша, потому и выглядит важной. Я решил, что телохранителей найму, когда стану богат и знаменит.

Продолжая рассматривать снимки, невольно улыбаясь, прикинул, насколько выгоднее получился бы кадр, выпусти я клыки на полную длину. На экранах телевизоров я видел истории про нас, вампиров, по всей вероятности, тема пользовалась успехом, но плакаты и фото выдавали насколько хаотичен и неверен образ. Нет, точно не водилось здесь нашего племени, иначе кто-то обязательно присмотрел бы за авторами и сделал облик кровососа или более реалистичным, или окончательно недостоверным.

Впрочем, засвечивать свою суть я полагал неразумным. Если верить Гратису, денег можно заработать и на одной внешности. Обаяние, свойственное носителям древнего проклятья, как я успел заметить, переместилось внутрь сложной техники без потерь. Я выглядел потрясающе. В комнате зеркал не было, но я сходил в ванную, где висело большое и рассмотрел лицо и тело, словно сам себя собрался покупать. Никогда не предполагал, что настолько хорош, так ведь и торговаться прежде не приходилось. Аелия распоряжался моими душой и телом без остатка.

Вновь вспомнив ящерку, я сердито зарычал и едва не разбил вдребезги ни в чём не повинное стекло. Внутри ныла, набирая мелодию одна мучительная нота. Радость испарилась, осталось лишь раздражение.

Я коснулся пальцами цепи, она отлично получилась на фото, и Гатис ею восхищался, но не этот ли аксессуар способствовал холодной печали в моих глазах. Снять его и выбросить как страшный сон навсегда ушедшего прошлого? Я ведь свободен теперь и могу сам решать, как мне жить и чем заниматься, законы того мира никогда не проберутся в этот. Здесь даже не знают о существовании Потери и не плачут о ней, и я не должен.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-144', c: 4, b: 144})

Ничто не помешает вместе с кстати подвернувшимся художником делать нужные фото и получать за это деньги. Я легко врасту в мир, многое уже умею, осталось освоить таблички с многочисленными функциями: кредитные карты, телефоны, планшеты, компьютеры.

Я вернулся в комнату и вновь начал просматривать фотографии. Пальцы делали нужные манипуляции быстро, без проблем. Вампиры моментально учатся, вот и я постигну прочие премудрости, как справился с этой. Только ожерелье однажды придётся снять. Потребуется для очередной серии картинок голая без украшений шея, и я должен быть готов её предоставить. Надо решиться и сделать это сейчас.

Пальцы вновь потянулись к цепи, тронули хитрый замочек. Я ощущал ошейник и видел его перед собой на экране, пытался представить себя без него и не мог, попробовал расстегнуть, и руки опустились.

Я не рискнул. Неужели рабство въелось в душу, стало моей сутью и я никогда не убегу от себя, даже в новом мире? Никто не следит за мной, не грозит карами, а я боюсь избавиться от символа неволи, который ненавижу всем сердцем. Почему? Привык к той иллюзорной защите, которую он даёт? Смирился? Здесь нет Аелии, а его рука по-прежнему сжимает горло.

Стало так скверно, что я забился в кладовку-комнатку и затворил за собой дверь. Я спрятался в темноте, как дети прячутся от неё. Оказалось, что я не свободен.

Я убежал от гнёта, но не пришёл к воле, двинулся нечестным путём. Мир ничего не изменил, потому что я остался прежним. Горечь жгла нутро, я невольно начал хватать воздух ртом, чтобы избавиться от неприятного ощущения. Знак чужой власти, казалось, сильнее сдавил шею. Я не знал, что мне делать с собой дальше.

Глава 17 Вампир

Дело на удивление пошло. Гратис вернулся с ворохом реквизита, вытащил из уютного убежища моё рефлексирующее ничтожество и заставил работать. Привычка подчиняться меня спасала. Я делал всё, что мне велел фотограф и выслушивал новые дифирамбы моей управляемости и пластике. Наверное, не стоило обижаться на Аелию, раз его дрессировка шла на пользу, но будь у меня чуть больше не занятого времени, я ощущал бы себя подавленным.

Когда Гратис отпустил меня и занялся обработкой полученных фото, я ушёл в свой закуток и заснул. Почему-то моего нового друга совершенно перестало беспокоить, что я сплю на голом полу. Собственники все что ли такие? К счастью и про еду не спрашивал, как видно предположил, что я бегаю к холодильнику за перекусом, как поступал он сам.

Ночью я ускользнул, чтобы поесть и раздобыть ещё денег. Питаться теперь следовало регулярно, чтобы на снимках у меня был здоровый сытый вид. Я бродил по улицам, присматриваясь к своей новой жизни и мучился чувством вины.

Вроде всё складывается хорошо, я бы и так не пропал, а тут ещё работа подвернулась, вполне смог бы построить судьбу и забыть неуютное прошлое. Вот только остались в нём неоплаченные долги, и с этим как разобраться? Я уже не мог уверенно судить, насколько виноват в том, что охотник попал в сферу интересов ящерки, но я назвался его опекуном и другом, я не имел права бросать там, где он находился.

От мысли, что сделает со мной Аелия, когда я вернусь, холодело нутро, но остаться здесь и наслаждаться благополучием значило вечно винить себя в печальной судьбе симпатичного мне человека. Ещё недавно я охотно плыл на подхватившей нечаянно волне, теперь понимал, что не вправе распорядиться собой здесь и сейчас тоже. Ограничивалась моя воля ошейником Аелии или собственными представлениями о чести — значения не имело. Хотя… Хомут надевают чужие руки, а право совести — собственное творение любого из нас. Я запутался.

(window.adrunTag = window.adrunTag || []).push({v: 1, el: 'adrun-4-145', c: 4, b: 145})

Эйфория нового существования прошла, осталось то, что люди называют похмельем. Я вернулся домой и вновь был вовлечён в вихрь бурной деятельности. Гратис велел быть на связи, а узнав, что у меня нет телефона, купил его и научил пользоваться. Своё невежество во многих вещах я объяснил тем, что вырос в глухой провинции, и родители, не одобряя прогресса, запрещали мне пользоваться современными приспособлениями. Не знаю, насколько убедительно это звучало. Гратису, похоже, было всё равно. Я быстро усваивал любую науку и не создавал проблем — только это имело для него значение.