Между «Правдой» и «Временем». История советского Центрального телевидения - Кристин Эванс
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
На этом фоне постоянных экспериментов мы можем увидеть две закономерности, которые к концу 1970‐х годов привели к разрушению социально разделенного формата «Песни года». Во-первых, начиная с «Песни-72» под сомнение было поставлено жанровое и социальное разделение, определявшее собой и то, как зрители должны были номинировать песни, и то, каким получался состав участников заключительного концерта. В финальном эфире «Песни-72» член жюри из радиопередачи «С добрым утром!» напомнила, что зрителям предлагалось номинировать три песни: «песню гражданского звучания», эстрадную песню и песню «в народном стиле». «И в редакцию поступило очень много писем, – продолжала член жюри, – в которых зрители справедливо говорят: можно ли всегда вот так разграничить песни?» Например, «песни гражданского звучания – это и песни о труде, это и песни о подвиге, это и песни о родном крае… не правда ли? И когда в нашей передаче „С добрым утром“ впервые прозвучала новая песня о нашем Севере, редакция получила огромное количество писем». Затем она представила песню композитора Марка Фрадкина «Увезу тебя я в тундру» в исполнении нанайского эстрадного певца Кола Бельды, в которой вступительный гитарный хук напоминал серф-гитару в начале музыкальной темы «Бэтмена» (ил. 8)345. Молодым советским поклонникам рока подтекст был понятен: между признанием западных музыкальных стилей и верой в советский социализм не должно быть противоречия346. Почему бы хорошему гитарному хуку не иметь «гражданского звучания»? И если любая популярная песня может быть гражданской, то почему бы и в «Песню года» не включать песни, снискавшие наибольшую популярность, не заботясь о том, могут ли они быть признаны лучшими по каким-то внешним эстетическим стандартам?
Ил. 8. Кола Бельды на «Песне года» (1972)
Вторая закономерность, проявившаяся в «Песне года» за первые пять лет ее существования, состояла в том, что включение в программу старых, явно политических песен требовало какого-то большего обоснования, нежели одновременное наличие в ней новой популярной музыки, лишенной прямых политических посланий. С «Песни-73» по «Песню-77» в программу входили конкурсы, призванные побудить телезрителей связать свой жизненный опыт с советскими патриотическими песнями, как недавними, так и относящимися к прошлым десятилетиям347. Например, в «Песне-74» был объявлен новый конкурс для телезрителей на следующий год – «Песня поет обо мне». Элеонора Беляева объявила правила: зрители должны прослушать несколько песен, связанных с великими событиями советской истории, в исполнении групп московских студентов, поработавших в трудовых бригадах по всей стране. Затем они должны написать в программу – «написать интересно, так, чтобы захватило душу», – о каком-то событии из своей жизни, или жизни друзей, или жизни родных, которое связано для них с этими песнями. Зрители откликнулись: за несколько недель пришло больше тысячи писем, в основном от пожилой аудитории. Впоследствии эти письма были использованы в рекламе «Песни-75». Между тем некоторые зрители подвергли условия конкурса критике. И. Г. Бардзилова, врач-педиатр из Североморска, писала: «Песня прочно вошла в мою жизнь как лучший друг и надежный соратник, но я не могу похвастать, чтобы хоть одна из выбранных для конкурса песен была обо мне, о тех трудностях, с которыми я встретилась в жизни, о победах, которые мною одержаны»348. Когда аналогичный конкурс был объявлен на «Песню-76», он получил более нейтральное название: «Песня – любовь моя»349.
Эти новые конкурсы были частью растущего на «Песне года» середины 1970‐х годов расхождения между способами представления песен, имеющих прямые отсылки к советской истории и идеологии, и песен без них. Начала складываться такая модель, в которой более легкие, попсовые песни представлялись без серьезной опоры на письма зрителей или на конкретных людей, их просивших. К «Песне-77» это расхождение стало очень четким. В том году среди зрителей был проведен своеобразный конкурс плакатов под названием «Зримый образ песни»350. Зрители присылали художественные изображения сюжетов или идей конкретных песен, которые проецировались на голубой экран за спиной ведущих, объявлявших эти песни, как правило, с прямыми цитатами из писем зрителей об их эмоциональной и личной связи с событиями, которые в данной песне описаны (ил. 9). В основном это были песни старые и те, которые напрямую и исключительно касались патриотической тематики. Песни о любви и песни из популярных телевизионных фильмов подобными изображениями или цитатами обычно не сопровождались. Их просто объявляли словами вроде: «Продолжает наш концерт песня „Мгновения“». В этих случаях на голубой экран за спиной ведущих проецировалось лишь изображение вращающейся новогодней елки, украшенной мишурой. «Песня-77» была разделена на два акта, и в более лиричной и попсовой второй половине программы этих изображений от зрителей не было351.
Ил. 9. Александр Масляков и Светлана Жильцова на «Песне года» (1977)
Ил. 10. «Песня года» (1978). Немая сцена обсуждения новых альбомов, в котором участвуют сотрудники телевидения и музыкальные авторитеты
Таким образом, по мере того как «Песня года», начиная с середины 1970‐х годов, прилагала все больше усилий, чтобы привлечь зрителей к песням, связанным с ключевыми государственными мифами, и оправдать включение этих песен в программу концерта, она вместе с тем все больше маргинализировала эти песни и отделяла их от того, что было все более и более ясной главной целью концерта, – от предоставления популярного развлечения. И действительно, в конкурсах для телезрителей, в которых им предлагалось связать историю собственной жизни с песнями о советских достижениях, призами служили альбомы с автографами и фотографиями знаменитых артистов – участников программы.
ОТ РАЗДЕЛЕННОЙ АУДИТОРИИ К МАССОВОМУ МОЛОДЕЖНОМУ ВКУСУ
Превращение «Песни года» из проводимого
