Однажды весенней порой - Сьюзен Хилл

Она сказала:

- Хорошо, что ты пришла сюда. Ты правильно сделала.

- Я не хочу, чтобы ты меня жалела. Не хочу, чтобы ты просто из чувства долга позволила мне остаться здесь. Только потому, что я - сестра Бена. Не думай, что это чему-то поможет.

- Я знаю.

- Я найду куда пойти. Устроюсь как-нибудь. Когда голова начнет варить.

- Тебе надо остаться здесь.

- Ты же меня не любишь.

- Я тебя еще просто не знаю, - сказала Рут, и это была правда. - Да и никогда не знала.

- А ты когда-нибудь хотела узнать? Пыталась?

- Нет.

- У тебя был Бен. Ни о чем больше ты и не думала.

- Верно.

- Да я не корю тебя за это. Ты так не думай.

И тут она расплакалась, совсем безмолвно; слезы бежали по ее лицу и высыхали на щеках, а Рут сидела рядом, протянув руки к очагу, уставившись на огонь, и молчала. Сколько слез, думала она. О господи, сколько повсюду слез! Сколько горя, отчаяния, безнадежности, злобы, одиночества, непонимания! Ей казалось сейчас, что все люди, которых она когда-либо знала, вечно плакали не осушая глаз, что все дни и ночи истекших месяцев были полны слез, и только слез.

И так будет и дальше? О, как долго будет все это длиться?

Рут постелила постель в маленькой комнате, и Элис, измученная, тут же легла. А Рут еще с час сидела у очага, пока не убедилась, что Элис заснула. В доме царила тишина, только время от времени разваливались поленья в камине, рассыпая с треском искры. И все уже ощущалось по-другому, потому что в доме была еще одна живая душа, чье присутствие, казалось, заполняло в нем все углы и закоулки.

Рут понимала: то, что ей предстоит сейчас сделать, нужно ей самой в такой же мере, как Элис; это был один-единственный выход, а она сама единственный человек, от которого это зависело. Она не могла дольше оставаться здесь одна-одинешенька, отгораживаясь от всех, она даже и не хотела этого больше. Неправильно это. Нельзя так жить. Всяческие размолвки и скрытую враждебность надо как-то преодолеть и забыть, и она повинна не меньше других - быть может, даже больше.

Она надела пальто и вышла. Ветер все еще бесновался, дул ей в спину, едва не сбивал с ног. Деревья гнуло, раскачивало и бросало из стороны в сторону, словно корабли в бурю. Последние сладковато-гнилостные осенние ароматы умирания развеялись, уступив место холодному, чистому дыханию зимы. В лесу листья облетали на землю, их наметало в груды, подобные сугробам сухого снега, и назавтра сквозь сетку голых ветвей уже вот-вот проглянет ясное небо.

Луны не было. Но Рут уже так привыкла к этим ночным тропинкам и просекам, что могла бы без труда найти дорогу через поля и рощи; каждый шаг был ей здесь знаком, она могла бы брести даже вслепую.

У околицы она приостановилась, чтобы перевести дух и подбодрить себя, втайне надеясь теперь, что там все уже легли спать и у нее будет предлог повернуть обратно. Потому что она боялась их, не знала, что ей им сказать, как к ним подступиться. Они были для нее словно люди, говорящие на другом языке, - такой огромной казалась пропасть между ней и ими.

Она сказала себе, что они такие же, как она, такие же люди, с такими же чувствами, скорбями, одинокие, стареющие. Такие же, как все. Так ли это?

Сквозь опущенные шторы проглядывал свет. Вся внутренне сжавшись, Рут медленно направилась к дому. Она думала: "Помоги же мне, прошу тебя, помоги!" Она обращалась к Бену, она по-прежнему была так беспомощна без него, никогда не знала наверняка, правильно ли поступает, то ли говорит, что надо.

Помоги мне!

Узкую улочку сотрясали порывы ветра.

Входя в эту комнату следом за Артуром Брайсом, Рут вспомнила, как она впервые вошла сюда с Беном и что она тогда чувствовала. Казалось, это было сто лет назад - такие произошли в ней перемены с тех пор. Но они не изменились. Дора Брайс взглянула на нее без всякого интереса. И не произнесла ни слова.

В комнате было жарко, языки пламени высоко взмывали вверх над каминной решеткой, мебель тесно громоздилась вокруг. Рут ощутила удушливый запах и снова, как в то утро, в утро похорон Бена, увидела, казалось, перед собой эти черные фигуры, усевшиеся, словно стая ворон, на всех стульях и взиравшие на нее с немым укором.

Нет, она не может осуждать Элис за то, что ей захотелось вырваться из этого дома, убежать куда глаза глядят.

Артур Брайс пододвинул для нее стул - слишком близко к огню, - но она все же села, пристроилась на краешке стула, чувствуя, как у нее сдавило горло, пересох и не ворочается язык. Помоги мне!

Наконец Артур Брайс заговорил:

- Ветрено сегодня. Здорово ветреная ночь.

- Да, - сказала Рут и, поглядев на Дору Брайс, торопливо добавила: - Я пришла рассказать вам об Элис. О том, что с ней все в порядке. Она у меня дома. Я подумала...

- Я не желаю слышать ее имени в своем доме. Была бы крайне тебе признательна, если бы ты не приходила сюда, не напоминала нам о ней, не ворошила все снова. С этим покончено. Она осрамила нас, и что, по-твоему, должна я теперь чувствовать?

- Но, прошу вас, послушайте... - Рут уже взяла себя в руки - она не даст воли гневу. Все это было, хватит.

- Почему это ты вдруг заявилась сюда?

- Я хотела... Я знаю, что мне давно следовало прийти. Сказать, что я перед вами виновата. Мне хотелось сделать что-то... что-то сказать вам.

- О чем тут еще говорить?

- Дора...

Но она повернулась, смерила мужа презрительным взглядом, и он умолк, глубже уйдя в свое кресло, вмиг побежденный.

- У тебя никогда прежде не было времени для нас.

- Я хотела, чтобы все стало по-другому. Хотела попытаться. И сказать вам, что Элис может жить у меня, а вы - навещать ее там. Если и она этого хочет.

- Да, вы обе скроены на один лад, ни одной из вас никогда не было дела до других.

- Это не мы... - Но она тут же прикусила язык. - Мы все должны быть друзьями. Господи, да какой во всем этом смысл, к чему это приведет? Зачем нам продолжать распри, продолжать не любить друг друга, не видеться друг с другом? Даже не попытаться? Можем же мы хотя бы попытаться!

Но Дора Брайс только молча отвернулась от нее и снова уставилась на огонь.

Рут сказала уже в отчаянии:

- Ради Бена. Хотя бы ради его памяти не должны мы разве постараться стать друзьями? Он был вашим сыном и моим мужем. Разве нам не пришлось пройти через одни и те же испытания? Он умер, и мы ведь одинаково чувствуем утрату. Разве это не связало нас друг с другом? Так же должно быть, должно!

- Откуда тебе знать, что я пережила? Ты ничего не знаешь. Я носила его под сердцем, я родила его, растила. Что ты можешь в этом понимать?

- Ничего. Но Бен...

- Ни одна из вас ничего в этом не понимает.

- Другие тоже страдают, - с запинкой проговорил Артур Брайс. - Каждый по-своему. А в конце концов у всех одно и то же.

Рут вспомнилась та ночь, когда он пришел на кладбище посмотреть, как убирают могилу, вспомнилось возникшее между ними понимание, чувство общности в любви и в горе. Никакой горечи не было в их отношениях, хотя каждый из них почти ничего не знал о другом.

- Элис...

- Разве я не сказала тебе или ты оглохла? Она ушла. Она сама довела себя до беды, и я не желаю ничего слышать о ней.

- Но она в горе. И ей страшно.

- Ты не слышала, что она тут говорила мне, прямо мне в лицо, вчера ночью, как она обзывала меня вот здесь, в этой комнате. А что я сделала, чем заслужила такое?

- Мало ли людей совершали такие же ошибки. А она ждет ребенка и совсем одна. Элис сама не знала, что она вам говорит.

- Знала. И знает, что я сказала ей. И я от этого не отступлюсь. Ни от единого своего слова.

- Но вы же ее мать.

- Мне тут гордиться нечем.

Рут чуть не заплакала от сознания своей беспомощности; ей казалось, что она молотит кулаками и царапает ногтями тяжелую, накрепко заколоченную, запертую на замок дверь.

- Вы что же, никогда не хотите видеть ее больше? Не хотите помочь ей?

- Я сказала все, что считала нужным.

- А я? Как со мной? Разве вы не можете простить меня, в чем бы я перед вами ни провинилась, не хотите постараться отнестись ко мне лучше... Попробовать... Я была женой Бена.

Молчание. Огонь в камине пылал. Рут сморило от жары и от ее напрасных стараний, и ей было обидно, потому что она пришла сюда, собрав для этого все свое мужество, и искренне хотела прийтись им по душе и сама отнестись к ним по-доброму, похоронить прошлое и привести всех друг к другу. И потерпела поражение. Больше уже она ничего не могла сделать. И ничего не сказала Доре Брайс на прощанье.

Ветер совсем обезумел, и холод был пронизывающий, но Рут была даже рада этому после жары, напряжения и озлобленности, царивших там, в комнате. Артур Брайс потянул ее за руку, когда она отворяла калитку.

- Она не в себе. Она очень расстроена. Тяжело ей все это пережить, у нее столько было надежд, она так много вложила в нашу дочь. Это тяжело.

- Понимаю.

- Не держи на нее зла.

Рут обернулась и поглядела на него. И подумала: и он любит ее. Он все еще любит ее, невзирая на то, что она делает и говорит.