Книга об отце (Нансен и мир) - Лив Нансен-Хейер

Нансен был очень недоволен поведением Италии в этом кон­фликте, и его норвежские друзья, бывшие тогда вместе с ним а Женеве, рассказывали потом, как он порой давал волю своим чувствам в шутке.

Редактор Торальф Эксневад как-то завтракал с ним и еще с кем-то в небольшом ресторане. Официант подал им меню, где значились среди других блюд «ризотто» и «спагетти».

«Об итальянских блюдах не может быть и речи. Мы осу­ществим экономические санкции против Италии»,— заявил Нан­сен. И все вместе выбрали нейтральное блюдо —   цыпленка.

«А можно быть уверенным, что этот цыпленок не вылупился из итальянского яйца?»— спросил Нансен. Официант понял шутку и поспешил ответить, что яйцо снесла самая что ни на есть швейцарская курица. Потом стали выбирать вино. Кьянти, разумеется, было  отвергнуто.   Скорее  уж  можно  было  предпочесть  мозель.

Однако Нансен остановился на старом испытанном бордо — это не подведет.

Возмущение в Лиге наций было настолько сильно, что Муссо­лини не посмел ссориться с Женевой. Зато он попытался оказать давление на норвежское правительство, чтобы унять Нансена, но попытка не удалась. Умудренный опытом бурных событий 1923 и 1925 годов, Нансен выступил впоследствии в поддержку предло­жений, которые и легли затем в основу трактата о третейских су­дах по улаживанию спорных вопросов — Генерального акта Лиги наций, вошедшего в силу в 1929 году.

Отец работал как никогда и успевал принять участие в самых различных делах, проходивших через Лигу наций. Кроме выполне­ния своих прямых обязанностей представителя Норвегии, он с 1920 года и до самой смерти участвовал во всех международных акциях помощи. Выполняя гуманную миссию в качестве полномоч­ного комиссара Лиги наций и Красного креста, он в то же время непрестанно интересовался делами подмандатных территорий Лиги наций. Дела эти обсуждались Советом Лиги наций, а потом пересылались в специальную комиссию, в которой он состоял по­стоянным членом.

Он сам завел такой порядок, полагая, что подобные проблемы касаются также и Ассамблеи. Здесь речь шла о народах, подчи­ненных чужому иностранному правительству, которые не могли постоять за себя, защитить свои человеческие права. И, незави­симо от желательности или нежелательности этого для причастных к тому правительств, Ассамблея имеет право знать, какой порядок соблюдается в подмандатных странах, утверждал Нансен.

Во время своего перехода через Гренландию Нансен ознако­мился с положением эскимосов и с тех пор весьма скептически относился к колониальной политике культурных наций. Он призы­вал государства уважать первобытные народы, улучшать условия их жизни и облегчать им путь к достижению большей самосто­ятельности. В 1923 году Нансен поставил на обсуждение вопрос о рабстве и до самой смерти неустанно боролся за окончательное искоренение этого позорного института.

Могу себе представить, что присутствие моего отца в Женеве доставляло кое-кому из делегатов немало хлопот; своей настой­чивостью и неугомонностью он нажил себе много противников. Лорд Роберт Сесил рассказывал, что некоторые называли его enfant terrible[190] Ассамблеи. Зато другие, наоборот, называли его «совестью Европы». Отец не мог отказаться от активного прове­дения своей линии, а сознание лежавшей на нем громадной ответ­ственности тяготило его больше, чем следовало. Ему исключи­тельно помогала счастливая способность отключаться в перерывах между работой. Ему более, чем кому-нибудь другому, по душе было изречение: «отдыхать — значит заняться другим делом». Он умудрялся и в Женеве находить время для того, чтобы обдумывать научные  работы  и оставаться в курсе  норвежской внутренней политики; он издали следил за подвигами Руала Амундсена во льдах и втихомолку готовился к экспедиции на Северный полюс. А когда не был занят делами, то, как в Вашингтоне, выходил «в свет», где танцевал, наслаждался обществом красивых дам и рыцарски за ними ухаживал.

Он всегда был в движении, по свидетельству людей, близко знавших его в Женеве. Во весь опор, через четыре ступеньки мчался он бывало вниз по лестнице, на ходу натягивая на себя пальто. Но во время заседаний он был спокоен и внимателен, вдумчиво слушал всевозможных ораторов. Сестра Имми, которая была с ним осенью 1926 года, рассказывает, что сразу по окон­чании заседания он мчался в своей известной всей Женеве широ­кополой шляпе, надетой набекрень, за женой и дочкой и они от­правлялись в какой-нибудь уютный ресторанчик. Он придирчиво выбирал блюда по карточке, с удовольствием выпивал стакан хо­рошего вина, выкуривал сигару, прислушиваясь к оркестру, и это неизменно приводило его в хорошее расположение духа.

В первые женевские годы Нансен много времени проводил в обществе норвежских делегатов — премьер-министра Отто Блера и министра Микаэля Ли. Из числа иностранных представителей отец любил общество своего друга сэра Роберта Сесила и вообще любил компанию британцев. Он высоко ценил Бриана, причем симпатия была обоюдна. Но Бриан не любил говорить по-англий­ски, а отец не очень был тверд во французском, поэтому им нелегко было вести непринужденную беседу и вне заседаний Ассамблеи они встречались редко. Когда Германия вступила в Лигу наций, отец (и Сигрун, когда бывала с ним в Женеве) часто встречался с Густавом Штреземаном и его женой. Отец ценил Штреземана и охотно беседовал с ним о политике. Они часто при­глашали друг друга в гости к обеду или завтраку.

Председательствуя на заседаниях комитета, Нансен держался доброжелательно, но твердо. Один швейцарец, который некоторое время был секретарем комитета, рассказывал мне об одном таком заседании, где до прихода Нансена царило весьма оживленное настроение. Заняв свое место в конце стола, он немного посидел, собираясь с мыслями и оглядывая возбужденных членов собрания. Потом положил руку на край стола и очень любезно произнес: «Ну, а теперь, друзья мои, пора и за дело взяться!».

Вот что писал один журналист после смерти Нансена в 1930 го­ду: «Его не хватало на озере Леман в нынешнем году, и в зале заседаний, и в кулуарах, и на променаде, и на празднике. Он был самой крупной достопримечательностью Женевы после Монблана. Мне случалось в прежние годы встречать его на набережной Вильсона в восемь часов утра. Стройный и прямой, возвращался он после холодного утреннего купанья — всегда первый в купальне и первый за рабочим столом. Поля его большой серой шляпы осве­щало солнце. Ранние пташки оборачивались и смотрели ему вслед».

Да, в Женеве Нансена с полным основанием считали незаме­нимым во многих отношениях. Якоб Ворм-Мюллер говорил, что его смерть оказалась большим ударом для внешней политики Норвегии. В тридцатые годы доверие к Лиге наций пошатнулось, отец давно уже предупреждал об этой опасности. Теперь то и дело возникала необходимость обуздывать агрессоров, не допу­скать локальных войн и т. д. Для Лиги наций эта задача оказалась непосильной. В те тяжкие годы многие вспоминали и приводили слова Нансена об обязанностях и ответственности Лиги наций. Роберт Сесил поместил в конце тридцатых годов в «Лё Нор» статью о Нансене и Лиге наций, написанную под впечатлением сложившейся в Европе напряженной обстановки. В ней лорд Сесил писал:

«Все, кому приходилось видеть Нансена в Лиге наций, едино­душно признают то исключительное влияние, каким он пользо­вался в Ассамблее. Здесь собирались самые выдающиеся государ­ственные деятели, дипломаты, юристы, промышленники, но боль­шинство среди них составляли руководящие политики всех стран мира. Они говорили на разных языках, принадлежали к самым различным расам и исповедовали различные религии. И все они должны были целиком и полностью представлять свою страну. Они не верили в благородные порывы. И хотя сами были знато­ками ораторского искусства и не прочь были поаплодировать хо­рошей речи, они редко давали увлечь себя. Они оставались холодны к потоку красноречия. Выступления Нансена в Лиге на­ций не имели ничего общего с ораторским искусством в обычном смысле слова. Он говорил по-английски просто и с детской прямо­той, говорил без прикрас, если ему надо было высказаться о чем-то важном, с убеждающей силой глубокой серьезности. Весь его облик производил ослепительное впечатление на мировую ауди­торию, перед лицом которой он выступал. Его осанка и гибкая грация и, пожалуй, больше всего твердый ясный взор прико­вывали всеобщее внимание.

Несомненно, нации посылали в Женеву свою элиту. Но среди всех них выделялся Фритьоф Нансен — олицетворение идеи мира между народами и справедливости».

XI. РЕПАТРИАЦИЯ ВОЕННОПЛЕННЫХ

«Неужели вам для этой работы обязательно нужен профес­сор?»— с несчастным видом спросил отец, когда ранней весной 1920 года Совет Лиги наций предложил ему взять на себя трудное поручение — отправку военнопленных на родину.— Неужели для этого нельзя найти более подходящих людей?».