Долгая дорога в дюнах-II - Олег Руднев

На столе следователя горела лампа, освещавшая половину лица Хеньки. Острые скулы и впалые щеки, подчеркнутые светотенью, казались рельефнее, чем на самом деле.

— Вам известно, что вашу статью в «Ригас Балс» перепечатали в Швеции? Газета «Тагес Бладет». Славно, выходит, вы поработали на западную пропаганду, хороший матерьяльчик им подбросили. Наверно, и на гонорар не должны поскупиться?

Трудно было понять, ерничает следователь или говорит всерьез, настолько откровенной была эта попытка подшить Хеньку к делу Артура.

— Я писал статью для «Ригас Балс» и не отвечаю за те издания, которые перепечатали ее без моего ведома.

— М-да, допустим, без ведома. Но вы же опытный журналист и не могли не понимать, что подобная очернительская информация может быть использована нашими идейными противниками в целях контрпропаганды. Значит, вы действовали на руку нашим врагам.

— Я писал и буду писать о безобразном, чудовищном положении в наших рыболовецких хозяйствах. И мне наплевать, где это перепечатают. Хоть в «Вашингтон пост»! Может, тогда и у нас почешутся и начнут наводить порядок.

— Ну, а если конкретнее, Генрих Августович, — упорно продолжать гнуть свое следователь. — Вам кто-нибудь давал задание написать такую статью?

— Нет, это моя личная инициатива.

— Но с чего вы вдруг взялись писать на эту тему именно сейчас? Может быть, кто-то из друзей в неофициальной, так скажем, обстановке навел вас на мысль? И вы как человек эмоциональный, творческий…

— Повторяю, — еле сдерживая себя, процедил Хенька. Желваки так и ходили на его острых скулах. — Это от начала до конца моя инициатива. О вопиющем положении в рыбхозяйствах знает половина республики. Не вижу смысла молчать.

— Одно дело, Генрих Августович, знать, другое — распространять подобную информацию о нашей стране в органах печати. Вы, ответственный человек, работник идеологического фронта, не могли не понимать этого, — и следователь в упор уставился на него.

Но Хенька замолчал, и, могло показаться, надолго. Брасла подождал немного и продолжал, ни в коем случае не желая упускать основной линии:

— Утверждая, что написали статью по собственной инициативе, вы тем самым берете всю ответственность на себя. Совершенно напрасный героизм, Генрих Августович. Мы знаем, кто натолкнул вас на эти мысли. Поверьте, не стоит его выгораживать. Он-то действовал в корыстных интересах, а вас просто использовал как прямого, честного человека.

Неподвижно сидевший, похожий на изваяние Хенька вдруг развернулся всем корпусом и наклонился к столу так близко, что следователь инстинктивно подался назад, в тень.

— Вы что же, хотите меня на такую дешевку купить? Думаете, в Латвии честных людей не осталось?!

— И к честным вы причисляете, конечно, себя? Иных мнений не допускаете? Тогда позвольте спросить, почему вы, работник идеологического фронта, до сих пор не вступили в партию? А еще — где пребывают ваши родители? Они по-прежнему в Лондоне или уже перебрались в Нью-Йорк?

— А вот это уже не ваше собачье дело!

— Вы полагаете? — вскинул брови следователь. — Что же, с одной стороны, вы сделали мне нечаянный комплимент — я охотник и выследил дичь, но с другой… Ваших слов вполне достаточно, чтобы привлечь вас к ответственности за оскорбление представителя власти. — Он нажал на кнопку звонка, встроенную в столешницу. Дверь тут же отворилась, и вошел конвоир.

— Гражданин Крогис, — бесстрастным голосом объявил следователь, — вы арестованы. Конвоир, проводите арестованного.

Солдат повиновался с четкостью робота. Стуча каблуками, подошел к столу и скомандовал:

— Следуйте за мной.

Хенька не был труслив и слаб нервишками, но и он побледнел. Как показала богатая практика, обратного хода из здешних камер не существовало.

Проводив их взглядом до двери, Брасла в последнюю секунду вдруг распорядился:

— Отставить! — и, одним словом остановив запущенный уже было страшный механизм, бросил конвоиру: — Вы свободны.

Так же автоматически, не задавая вопросов, спецназовец подчинился.

Оставшись с Хенькой наедине, следователь подписал пропуск и швырнул его через стол со словами:

— А теперь катись отсюда к чертовой матери!

Марта сидела на стуле посреди разгромленной, выпотрошенной спальни, как в чужом доме. Да он и стал теперь чужим, ведь в нем бесцеремонно хозяйничали двое с деревянными мордами. Перекладывали, перетряхивали, шарили, рассматривали вещи в шкафах и на полках. Марта сидела к ним спиной, но почти физически чувствовала, что происходит. Ей казалось, что обыскивают и ощупывают ее саму.

Следователь Брасла устроился напротив и поставил на тумбочку знакомую коробку — ту самую, что когда то благоразумно собирался утопить Марцис. И вот она снова «всплыла». Брасла открыл коробку и вытащил из нее так и не опробованный, запечатанный в целлофан японский магнитофон.

— Вам знаком этот предмет?

— Да, муж купил его для нашего клуба, — ответила она, по мере сил стараясь сохранить спокойствие и достоинство.

Следователь смотрел на нее с иронией — то ли сама с придурью, то ли всех вокруг дураками считает.

— Хорошо, допустим. В таком случае расскажите, когда магнитофон появился у вас в доме и когда, при каких обстоятельствах исчез.

Марта поежилась, сразу вспомнив ночной визит Марциса. Она понятия не имела, куда он утащил злополучную коробку, но то тягостное, тревожное предчувствие сбывалось сейчас в полной мере.

— Простите, но у нас в доме ничего не появляется и не исчезает. У нас не воровской притон. Потом я никогда не вмешиваюсь в дела мужа, не веду за ним слежки, — строптиво заявила она, с бессильным отчаянием наблюдая, как один из «хозяев жизни» перебрался к ее туалетному столику, где стояли фотографии мужа и сына. Умело вскрыл рамки. Другой в это время сосредоточенно изучал вещи Артура: китель, пиджаки, новую, еще в целлофане, рубашку, которую Марта подарила ему на день рождения. Целлофан был тут же разорван.

— Значит, вы отказываетесь отвечать на этот вопрос? Хорошо… А, может быть, муж в последнее время приносил вам какие-то вещи? Например, делал подарки?

— Подарки? Не понимаю, о чем вы говорите, — Марта подняла глаза на следователя, и вдруг по щекам ее покатились одна за другой частые слезы. — Это все какое-то чудовищное недоразумение. Прошу вас, дайте мне возможность с ним увидеться. Мы даже не будем разговаривать, если нельзя. Я хочу только увидеть его. Хоть издали. Что это за кошмарный бред?

Брасла поморщился — терпеть не мог слез.

— Марта Якабовна, будьте благоразумны. Для того я здесь и нахожусь, чтобы досконально разобраться в деле вашего мужа. А вы не желаете мне помочь, не отвечаете на вопросы.

— Помогать вам? Но с какой стати? Откуда я знаю, что вы с ним сделали? Дайте мне свидание, я должна его увидеть.

Следователь снисходительно усмехнулся и покачал головой.

— Я вам объясню, почему вы должны и даже обязаны помогать нам. Потому что вы являетесь гражданкой Союза Советских Социалистических Республик и закон обязывает вас оказывать всяческое содействие органам, охраняющим безопасность нашей Родины. А вам об этом тем более не следует забывать, — зловеще напомнил он, ведь в свое время вы были высланы за сотрудничество с оккупантами.

В измученных, угасших глазах Марты вдруг вспыхнула давняя, но не позабытая боль. Яростный взгляд с ненавистью впился в угрюмое лицо мучителя.

— Я с оккупантами никогда не сотрудничала и не собираюсь! — И она отвернулась к окну, твердо решив, что все здесь происходящее ее не касается и она не скажет больше ни слова.

Глава 18

Со стуком открылась квадратная заслонка в металлической двери камеры. Дежурный раздатчик поставил на крохотную полочку-кормушку миску каши, кружку с «чаем», сверху положил два куска серого пористого хлеба. Не успела заслонка снова закрыться, как к ней почти вплотную прижалось бледное лицо арестанта.

— Забери все к чертовой матери! Я объявил голодовку!

Дежурный, такой же арестант, испуганно отшатнулся.

— Разговорчики! — прикрикнул сопровождавший его конвоир и захлопнул заслонку.

Миска, кружка и хлеб остались стоять на полочке. Артур зло глянул на них и сел на привинченный к полу металлический табурет, повернувшись к еде спиной. Из длинного гулкого коридора доносилось погромыхивание тележки раздатчика, звон чайника, когда его ставили назад на тележку. От запаха даже этой паскудной пищи стало подташнивать, закружилась голова.

…Перед глазами Артура поплыл туман. Из тумана выступили деревья. Он, крадучись, шел по тихому предутреннему лесу, что-то высматривал или кого-то искал. Вдруг он услышал песню, которую поют в ночь веселого праздника именин всех Янов: «Лиго! Лиго!»