Тайные силы: Интернациональный шпионаж и борьба с ним во время мировой войны и в настоящее время - Вальтер Николаи

Неприятель организовал не только воздушный шпионаж, но и воздушную пропаганду. До 1916 года сбрасывание газет и листовок на французском и немецком языках, имевших целью поднять настроение, возбудить своих сограждан в оккупированных областях и подавить настроение немцев, производилось исключительно летчиками. Так как верховное командование рассматривало эти действия, как не входящие в состав военных операций, и соответственным образом поступало с пойманными летчиками, виновными в сбрасывании пропагандистской литературы, то на место летчиков был поставлен сбрасывающий воздушный шар. Он был сконструирован наподобие шара, предназначенного для сбрасывания разведывательных средств. Дальность полета его была, однако, больше и доходила к концу войны до 600 километров. Шары долетали, благодаря этому, до самой Германии и попадали главным образом в северо-восточную промышленную область. Каждый шар нес до 400 газет. Сбрасывание происходило автоматически небольшими пачками при помощи тлеющего зажигательного шнура, пережигавшего поддерживавшую нить. Для населения Бельгии и Франции сбрасывали, главным образом, новые французские газеты, подложные номера «Газеты Арденн», а также специально составлявшиеся летучки вроде «La voix du pays», «Courrier de l'air»... Летучки, предназначавшиеся для германских войск, содержали призывы к перебежке, забастовке и революции. Подложные номера немецких газет изображали состояние на родине в возбуждающем свете. Подложные письма германских военнопленных во Франции и в Англии, а также изображения завидного будто бы обращения в обеих странах с германскими военнопленными имели целью побудить германских [160] солдат к перебежке, а возбуждающие изображения должны были разлагающе действовать на настроение германских войск.

Уже в 1917 году у германского верховного командования, во время его пребывания в Крейцнахе, имелся большой материал об этой стороне деятельности неприятельской разведки. Собрание этого пропагандистского материала заключало в себе чрезвычайно ловко составленные брошюры, тетради с поэзией и прозой, отдельные листовки и картины. Оно покрывало, и при том в несколько слоев, весь стоявший в моей лекционной комнате стол на 12 человек, хотя каждое отдельное произведение было представлено в этой коллекции лишь одним экземпляром. Генерал Людендорф приказал показать этот материал группе членов парламента, посетившей вскоре после этого Верховную ставку. Поскольку они принадлежали к тому направлению, которое верило в возможность разрешения войны не только путем оружия, коллекция эта возбудила в них недоверчивые сомнения. Невозможно было убедить их в ненависти к нам неприятеля и в его стремлении к нашему уничтожению. На фронте офицеры разведывательной службы должны были заботиться о том, чтобы войска сдавали неприятельский пропагандистский материал. Они были уполномочены выплачивать за это особое вознаграждение. Однако нужды в подобном побуждении не оказывалось. Войска сами отклоняли неприятельскую пропаганду. Неприятельская разведка начала пользоваться успехом в этой области лишь с тех пор как ее пропаганда завоевала влияние на родине, и ее идеи стали проникать к солдатам в письмах с родины и во время отпусков

Чем дольше отдельным германским дивизиям приходилось находиться в бою, тем дольше подвергались они влиянию сбрасываемых летательными аппаратами летучек, тем больше способствовали этому влиянию увеличивающиеся невзгоды. Но и во время отдыха дивизии не избегали этого влияния, так как имели больше досуга для углубления в сбрасываемые печатные произведения. В июле 1918 года одна и армий сдала 300.000 неприятельских летучек. Количество сданных должно было быть также немалым. [161]

Вначале сбрасывали главным образом летучки, карикатуры и листовки, в которых призывали к перебеганию и создавали настроение понижавшее боевой энтузиазм и уверенность в победе; с 17-го же года стали сбрасывать также политические книги и брошюры, которые должны были доказать виновность Германии в войне и способствовать революции. Среди них находились произведения кн. Лихновского, Мюлона, Греллинга, Бальдера и др. Одной из самых печальных страниц этой неприятельской пропаганды является то обстоятельство, что в ней принимали участие или, по крайней мере, орудием ее служили немцы, ибо влияние пропаганды, опиравшейся на немецкие источники, на немецких представителей было гораздо сильнее.

На французское и на бельгийское население сбрасываемые летучки действовали сильно с самого начала. Листки припрятывались со страстной жадностью и хранились как сокровище. Но бывало и так, что благоразумные лица из французских гражданских властей заботились о выдаче возбуждающих прокламаций, стремясь избежать необдуманных выступлений, которые должны были бы навлечь на население тяжелую беду. Как бы то ни было, воздушная пропаганда создавала в населении достойную восхищения уверенность в победе, оказывавшую подавляющее впечатление на часть германских военнослужащих, в особенности, когда они сравнивали ее с подавленным под влиянием неприятельской пропаганды и других воздействий настроением у себя на родине. Основное настроение французского населения, на которое действовала эта возбуждающая пропаганда, стало для меня особенно ясным после следующего примера: по пути из одного штаба армии в другой мне пришлось как-то проезжать обширную лесную область. Перпендикулярно к фронту от нее шла лишь одна дорога. Самая область оставалась совершенно незатронутой военными событиями. По пути был расположен в полном одиночестве замок, в котором шофер моего автомобиля хотел набрать воды для радиатора. Перед замком находился большой двор, у входа в который стояли два дома привратников. За окном [162] одного из них я увидел сидящую седую женщину. Я вошел в дом, желая спросить разрешения осмотреть замок, пока шофер будет приводить в порядок автомобиль. В тихой уютной комнате я нашел кроме этой старой женщины, молодую француженку необычайно высокого роста и красоты. В то время, как она разыскивала ключ, я спросил, является ли старая женщина ее матерью. Она ответила, что это ее бабушка и подтвердила, что та помнит еще войну 1870–71 г. На следующий вопрос, что говорит ее бабушка о теперешней войне, я получил ответ, что немцы стали гораздо более жестокими, чем были тогда. Заявление это удивило меня. Было совершенно невозможно, чтобы эти женщины получили какие бы то ни было непосредственные впечатления от войны, так как они не имели возможности получать с театра военных действий никаких сообщений, вследствие прекращения людских и почтовых сношений. Я пытался убедить молодую француженку в том, что более жестокими стали не немцы, а самая война, и что грабежи являются неизбежными спутниками войны, несмотря на все строгости властей. Я мог ей рассказать, что уже в самом начале войны я вступил вместе с первыми германскими частями во французский город Бузьер, и что мы нашли город уже совершенно разграбленным французскими солдатами. Молодая француженка, молчаливо слушавшая мое выступление в защиту германского образа ведения войны, резко выпрямилась при этом рассказе и бросила мне в ответ: «Non, monsieur, ce n'est pas vrai. Si vous voulez ma vie, mais ce n'est pas vrai. Jamais!» (Нет, сударь, это не правда. Вы можете лишить меня жизни, но это не правда. Никогда.) Я не мог внутренне отказать ей в уважении за столь глубоко укоренившуюся верность своему народу.

Противник подготовился к войне и в отношении пропаганды. Французское население перенесло много страданий, когда панически покидало свои жилища во время наступления германских войск, изображавшихся в виде каких-то варваров. Когда эти войска обогнали беженцев, то последние стали раскаиваться в том, что послушались возбуждающей пропаганды и стали ругать власти своей страны, побудившие их к бегству» вместо того, чтобы призывать к спокойствию и пребыванию на [163] месте. Тайная полевая полиция немедленно же в интересах контрразведки занялась этими обстоятельствами. Оказалось, что уже до войны власти, и в первую голову бургомистры, возбуждали население против немцев. По возникновении войны они же были первыми, оставившими свои посты, и увлекли за собой в безумном бегстве и остальное население. Присоединилось к общему бегству и большинство французских судей. Местная полиция частично осталась на месте и продолжала свои обязанности. Тюрьмы, бывшие в начале также во многих случаях оставленными, постепенно вновь наполнились преступниками. Но оставалось лишь немного французских судов, которые могли бы судить их. Многие арестованные за подлежащие французской юрисдикции проступки и преступления принуждены были поэтому оставаться во французских тюрьмах в течение всей войны. В условиях войны и вследствие равнодушного отношения с французской стороны, положение арестованных во многих из этих тюрем было плачевно. Со стороны немцев прилагались старания, по мере сил, облегчить это положение. Императорский указ, по которому немецкие судьи должны были судить по французскому праву там, где не было французских судов, не применялся.