Капитаны ищут путь - Юрий Владимирович Давыдов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
У Коцебу не все было так ясно и определенно. Правда, грусть и душевная усталость, испытанные им в кейптаунском одиночестве, были непродолжительны. Он по-прежнему делил с другом Глебом вахтенные часы и с прежней рачительностью следил за корабельным порядком, чистотою, здоровьем матросов. И все же на его миловидном, с правильными чертами, овальном лице, в его голубых глазах установилось, помимо его воли, выражение какого-то надлома, печали и если не растерянности, то уж во всяком случае неуверенности.
Два обстоятельства заставляли его тайно страдать. Он понимал, что здоровье его сильно, глубоко подорвано. Он гнал от себя эту мысль, но она жила в душе. Он знал еще и то, что многие не простят ему ретираду перед льдами, какие бы веские и основательные причины у него ни были. Вот если бы и у других (он ловил себя на грешной мысли и краснел), если бы и другие испытали ту же неудачу, тогда наверняка его репутация как навигатора была бы упрочена.
К тому же, справедливо думал Коцебу, он собрал такие обильные научные материалы, что большего от одной экспедиции могут потребовать лишь те, кто никогда не бывал в морской экспедиции.
Из карт, сделанных им, Шишмаревым и юными штурманами, можно будет составить атлас. Он привезет Крузенштерну и другим ученым-морякам интереснейшие наблюдения: глубинные температуры, температуры поверхностные и определения прозрачности воды, коих до «Рюрика» никто не производил; астрономические наблюдения и точное счисление курса позволят установить скорость и направление течений; гербарии и коллекции Шамиссо давно уже не умещаются в каюте; наконец, рисунки Хориса воочию представят облик, жилища и утварь многочисленных народов, о которых сделаны столь же многочисленные записи.
Все это, по чести говоря, не должно бы позволить усомниться в нем как в «зеемане» — в моряке-исследователе. И ежели такие сомнения возникнут, то… они будут лишь еще одним проявлением человеческой несправедливости.
Он теребил свои белокурые, немного волнистые волосы. О нет, он не сдастся так рано, он не сдастся ни хвори, надрывающей грудь, ни наветам недоброжелателей. Новые обширные замыслы роятся в его голове. Конечно, по возвращении в Россию ему предложат отпуск. В деревенской тиши, на мызе Макс он все хорошенько обдумает. Надо полагать, что Иван Федорович и Румянцев еще раз поддержат его…
В мае 1818 года «Рюрик» пересек экватор; в июне — миновал Азорские острова, вошел в Ла-Манш и бросил якорь в английском порту.
Из Портсмута Коцебу ездил в Лондон и отыскал в огромном городе одного из хороших знакомых Крузенштерна. Капитана встретил шестидесятивосьмилетний джентльмен. Он провел русского моряка в большой кабинет, уставленный книгами и увешанный географическими картами. Он не был ни путешественником, ни мореходом, этот старик. Но имя его было известно путешественникам и морякам всего мира. И не было, пожалуй, ни одной капитанской каюты, где не лежали бы отлично исполненные карты и атласы с подписью человека, изготовившего и издавшего их.
Аарон Арроусмит был знаменитым картографом, основателем и владельцем картографического предприятия. За свою долгую жизнь он выпустил в свет более сотни атласов и несколько больших карт, а его всемирная карта, выполненная в меркаторской проекции и снабженная примечаниями, пользовалась широкой и заслуженной известностью.
Картографическое предприятие было не только доходным делом, но и подлинно научным. Оно было и хлопотливым. Конечно, облик мира уже не менялся столь стремительно и резко, как в эпоху великих географических открытий, но все же не проходило двух-трех лет, чтобы в нем не появлялось несколько новых черточек. И вся ценность картографического предприятия Арроусмита состояла в том, что старый географ неустанно уточнял, исправлял свои издания.
Вот почему он с радостью принимал каждого капитана дальнего плавания, посещавшего его солидный, тяжеловесный, заставленный книгами и атласами кабинет. Он был рад, когда в июньский день пришел к нему командир «Рюрика». Он узнал о путешествии русских в те времена, когда Крузенштерн еще только покупал у него карты для предстоящего «покушения» на Северо-Западный проход.
Хозяин откинулся в глубоком кресле и внимательно слушал гостя.
Лейтенант рассказывал о своих тихоокеанских изысканиях:
— Я расположил путь в Камчатку так, чтобы пересечь северную часть цепи Мульгравовых островов. Они ведь совсем не исследованы, и я надеялся уделить им некоторое время. К сожалению, на том месте, где они обозначены на вашей карте, сэр, расстилается море без всяких признаков земной тверди.
Арроусмит огорченно развел руками:
— Может быть, очень может быть. Я обозначил их по сведениям шкиперов. Купеческим же капитанам, как небезосновательно замечают в нашем Адмиралтействе, особенно верить не приходится. Коронные капитаны, как правило, добросовестнее.
Они еще долго говорили об открытиях Коцебу, и Арроусмит заверил командира «Рюрика», что будет с нетерпением ожидать публикации его карт и журналов.
Потом они прошли в столовую, украшенную всего лишь одним, но зато великолепным морским пейзажем молодого Тернера, и старик картограф рассказал Коцебу об отправлении двух полярных экспедиций.
— Прошло уже почти два месяца, как они покинули Темзу. Будем надеяться, что они решат великий вопрос, — сказал Арроусмит, наполняя рюмку Коцебу.
Так в доме английского географа услышал русский капитан о продолжателях своего дела. В этот июньский день впервые услышал он и имя своего сверстника Джона Франклина, судьба которого всю жизнь будет привлекать его и волновать.
Распрощавшись с Арроусмитом, Коцебу отправился в Портсмут. Вскоре «Рюрик» ушел к берегам родины.
На двухмачтовом бриге царило возбужденное, приподнятое, праздничное настроение. «Домой, домой», — пел ветер; «домой, домой», — шумели волны; «домой, домой», — вторили сердца. И потому всё, что разворачивалось перед взором мореходов в последние дни плавания — и зеленые берега Балтики, и Королевский фарватер Копенгагенского рейда, и встречные суда, и башни маяков, — все это отмечалось в их сознании мимолетно, вызывая лишь одну мысль: до Петербурга осталось столько-то миль, до Петербурга осталось еще столько-то…
«Домой, домой», — пел ветер, «домой, домой», —
