Бостонцы - Генри Джеймс

Глава 20

Она надеялась, что не скоро увидит его снова, и всё указывало на то, что так оно и будет, если они продолжат общаться посредством чеков. Она достигла полного взаимопонимания с Вереной, и та согласилась оставаться в доме подруги столько, сколько та захочет. Она лишь сказала, что не может бросить мать, но тут же получила ответ, что этого вовсе не требуется. Она будет свободна как ветер и сможет приходить и уходить, когда захочет, и проводить с матерью часы и даже дни, если миссис Таррант потребуется её внимание. Всё, чего просила Олив, это чтобы она считала Чарльз стрит своим домом. Это не требовало особых усилий, так как к тому моменту Верена и без того была во власти её очарования. Возможно, мысль об очаровании Олив вызовет улыбку у читателя, но я использую это слово в его буквальном смысле. Её чувствительная подруга сплела вокруг неё такую прочную сеть зависимости и власти, что Верена вынуждена была поддаться очарованию их великого совместного предприятия с живым и искренним энтузиазмом. Успех, который прочил ей отец, теперь был гарантирован, ведь она могла расти, развиваться, и имела полную свободу действий. Олив видела эту разницу, и вы можете себе представить, как она радовалась ей. Раньше в основе отношения Верены к их делу были девичьи грёзы, любопытство и сочувствие. Она позволила Олив руководить ею, потому что та обладала более сильной волей и лучше понимала, какие им нужно ставить перед собой цели. Кроме того, Верену привлекло её гостеприимство, возможность открыть для себя новые социальные горизонты и любовь к переменам. Но теперь девушка искренне разделяла взгляды, которые они должны были вместе отстаивать, она горячо верила в них, и постоянно думала о том, что им предстоит сделать. Её участие в союзе двух молодых женщин уже не было пассивным. Потому Олив вполне могла сказать себе, без угрызений совести, что Верена оставила мать ради благородного и священного дела. Справедливости ради, стоит отметить, что она оставила мать очень условно, так как целые часы проводила в звоне, грохоте и толкотне, разъезжая между Чарльз стрит и старым пригородным коттеджем родителей. Миссис Таррант вздыхала и корчила гримасы, больше обычного кутаясь в свою шаль и говоря, что не уверена, что справится одна, и что большую часть времени, пока Верена отсутствует, ей не хватает самообладания даже на то, чтобы ответить на звонок в дверь. Она, конечно же, не могла пренебречь возможностью принять позу человека, который пожертвует самым дорогим ради социального прогресса. Но Верена чувствовала иначе, и даже немного осуждала за это мать поначалу. Миссис Таррант не теряла надежды, даже сейчас, когда миссис Луна исчезла без следа, и серые стены должны были, по всей видимости, запереть двух молодых женщин на всю зиму, она не могла отказаться от мысли, что жизнь на Чарльз стрит должна помочь её дочери попасть в высшее общество. Её раздосадовал отказ дочери посещать вечеринки и отказ мисс Ченселлор устраивать их, но она умела ждать и считала, что, по крайней мере, мистеру Бюрраджу будет куда удобнее навещать её дочь в городе, где он проводил половину своего времени.

И действительно, этот богатый молодой человек часто навещал её, и Верена виделась с ним с полного одобрения Олив каждый раз, когда была дома. Они решили между собой, что не будут устанавливать в этом отношении никаких искусственных ограничений, пока у Верены не закончится «эта фаза». И Олив героически преодолевала своё беспокойство по этому поводу. Она считала в высшей степени справедливой необходимость пойти на уступки, так как Верена, несомненно, пошла на определённые жертвы, когда согласилась жить у неё. Олив была уверена, что она переедет навсегда, и была готова откупаться от Таррантов каждый год. Но она не должна была ограждать её от вступления в социальные связи. В соответствии с кодексом чести Новой Англии, дружба между молодым человеком и девушкой, несомненно, относилась к социальным связям. С течением времени мисс Ченселлор не нашла ни одной причины раскаиваться в своём решении. Верена не была влюблена. Она была уверена, что поймёт, как только это случится. Верена просто была очень общительна от природы, и Генри Бюррадж давал ей прекрасную возможность отдохнуть от жизни, посвящённой теперь общественному благу. Но при этом Верена была в безопасности, так как её дело занимало её больше всего на свете, и она была готова положить все свои способности, весь свой огонь на алтарь их великой цели. Олив всегда исчезала, едва появлялся мистер Бюррадж. Когда Верена пыталась пересказать ей разговоры с ним, Олив мягко останавливала её, говоря, что ей лучше знать об этом как можно меньше. Это заставляло её чувствовать себя возвышенной и благородной. К тому времени она уже знала, хотя, я и не могу сказать, откуда, ведь она не позволяла Верене ничего ей рассказывать, что за человек мистер Бюррадж. Он был немного претенциозен, слегка оригинален, наигранно эксцентричен, покровительствовал прогрессу, любил создавать вокруг себя таинственную атмосферу и производить впечатление, что он ведёт двойную жизнь, а также, скорее всего, был помолвлен с девушкой, имя которой держал в тайне, или же вовсе не имел никакой девушки. Естественно, ему нравилось производить впечатление на Верену.

– Он действительно очень интересуется нашим движением, – сказала однажды Верена. Но эти слова лишь рассердили мисс Ченселлор, которая, как нам известно, не допускала никаких исключений для участников великого мужского заговора.

В марте Верена сообщила, что мистер Бюррадж сделал ей предложение – очень настойчиво, умоляя хотя бы немного подумать, прежде чем дать ему окончательный ответ. Верена с явным удовольствием сказала Олив, что уверила его, что она и думать не желает об этом, и если он ждёт от неё чего-то подобного, то ему лучше больше не появляться. Он продолжил приходить, и Олив сделала вывод, что раз он решил согласиться с таким условием, то не очень-то и хотел жениться. Она решила, что он делал предложение почти всем девушкам, которым не очень нравился, просто чтобы добавить в свою коллекцию несколько смущённых вздохов, сомнений, алеющих щёк и отказов. Он бы очень пожалел, если бы ему пришлось породниться с семейством Таррантов.

– Я говорила тебе, что не выйду за него, и я не выйду, – сказала Верена подруге, надеясь, что честное выполнение этого обязательства подразумевает, что она заслужила большее доверие.

– Я никогда не думала, что ты это сделаешь, если не захочешь, – ответила на это Олив.

Верена не смогла на это возразить ничем, кроме блеска в глазах, который, впрочем, не смог, как и она сама, выдать, что на самом деле ей этого хотелось. Они немного поспорили, когда она дала понять, что жалеет его из-за пережитого фиаско, и Олив на это ответила, что он эгоистичный, тщеславный, избалованный и надутый тип, и это послужит ему уроком.

Олив решила, что им следует уехать в Европу этой весной. Год, проведённый в этой части света был бы очень полезен Верене и мог сослужить хорошую службу становлению её гения. Мисс Ченселлор нашла в себе силы признать, что в Старом Свете ещё сохранилось что-то хорошее и, более того, полезное для двух американок вроде неё и её подруги. Но это оправдание на самом деле не было искренним. Желание уехать было продиктовано в основном желанием увести свою спутницу подальше – подальше от навязчивых мужчин, пока она не утвердится окончательно в своих взглядах. Там, на чужом континенте, они станут намного ближе друг другу.

Ничто не омрачало хороших предзнаменований, которые сейчас окружали её и Верену Таррант. Они упорно учились. У них было огромное количество книг из Атенума и керосин для ночных бдений. Генри Бюррадж после того как Верена так мило и досадно отказала ему, уехал обратно в Нью-Йорк и больше не давал о себе знать. Они лишь слышали, что он нашёл укрытие под грозным крылом матери. Это Олив сочла крыло грозным, так как вполне представляла себе, как подействует на миссис Бюррадж весть о том, что её сыну отказала дочь гипнотизёра. Она должна была разозлиться не меньше, чем, если бы узнала, что его предложение было принято. Маттиас Пардон пока не начал мстить им посредством пера и прессы, но вполне возможно готовил громы и молнии. В любом случае, сейчас, в начале оперного сезона, он был больше занят интервью с ведущими оперными певцами и певицами, одну из которых описал в популярном журнале, как «милую маленькую женщину с детскими ямочками на щеках и игривыми жестами», – Олив была уверена, что только он мог написать подобное. Тарранты забыли о них с лёгкостью, которую приобрели благодаря доходам от их эксцентричной патронессы. Миссис Таррант сейчас наслаждалась услугами появившейся у неё «девушки», испытывая при этом гордость, что её дом много лет обходился без такого унизительного для обеих сторон элемента, как рабский наёмный труд. Она написала Олив, которой писала регулярно, хотя та ни разу ей не отвечала, что ей стыдно, что она пала так низко, но для её мятущейся души просто необходимо иметь возможность перекинуться словечком с кем-нибудь, пока Селаха нет дома. Верена, конечно, почувствовала перемену, которую ей попытались объяснить тем, что дела отца внезапно пошли в гору. Но она знала, что дела её отца могли пойти куда угодно, только не в гору, и в итоге догадалась об истинной причине. Впрочем, это нисколько не поколебало её спокойствия. Она считала допустимым, чтобы её родители получали разумное вознаграждение от её экстравагантной подруги, вместе с которой они собирались уничтожить женское бесправие, так же, как сама она пользовалась её необъяснимым гостеприимством. У Верены не было ни мирской гордости, ни традиций независимости, ни представлений о том, что сделано и что ещё предстоит сделать, однако одно в ней превращало эту естественную и милую неосведомлённость в достоинство – её глубоко укоренившаяся привычка никогда не требовать ничего для себя. У её подруги сложилось ощущение, что девушку невозможно обидеть, так как она настолько далека от привычных стандартов и свободна от привычки к самокопанию, что попросту не замечает ничего, что могло бы её задеть. Олив всегда считала гордость необходимой чертой характера, но отсутствие у Верены этого качества вовсе не делало её дух слабее. Она наводила блеск на домик в Кембридже, который всё ещё представлял собой подобие становища первых переселенцев, и Олив чувствовала, что пока она не пришла на помощь дочери этого дома, та была погружена в пучину страданий. Она готовила, и мыла, и подметала, и шила. Она работала усерднее, чем слуги мисс Ченселлор. Но всё это не оставило никакого следа ни на её личности, ни в её сознании. Всё чистое и прекрасное возрождалось в ней с невероятной быстротой, всё уродливое и скучное исчезало, едва коснувшись её. Но Олив была уверена, что, будучи такой, она заслуживает значительных компенсаций. В будущем она должна жить в роскоши, и мисс Ченселлор без труда убедила себя, что люди, занимающиеся интеллектуальным и высокоморальным трудом, к которым две молодые женщины с Чарльз стрит себя причисляли, заслуживают лучших материальных условий не только ради себя, но и ради всех страждущих женщин. Сама она была далека от сибаритства, и убедилась по долгу службы в Ассоциации благотворительных организаций, посещая улицы и трущобы Бостона, что не было такой мерзости, болезни и несчастья, которым она побоялась бы взглянуть в лицо. Но её собственный дом всегда был в идеальном порядке, она была патологической чистюлей и выдающейся деловой женщиной. Она сделала элегантность своей религией: дом, где царил абсолютный порядок, весь сиял и благоухал зимними розами. В такой приятной атмосфере Верена сама расцвела подобно цветку, если это вообще возможно для цветка в Бостоне. Олив всегда высоко ценила необычайную адаптивность своих соотечественниц, их способность моментально подстраиваться под любые перемены в окружающей обстановке. Но то, как подруга росла на глазах, оказавшись в окружении благ цивилизации, как она мгновенно впитала все тонкости и традиции, поразило даже её. Зимние дни в доме на Чарльз стрит проходили спокойно, и зимние ночи не прерывали этого спокойствия. У наших двух молодых женщин было множество обязанностей, но Олив никогда не одобряла обычая сновать из дома в дом. Большинство обсуждений на тему реформ и социальных проблем проходили под её крышей. Она принимала у себя коллег (она состояла в двадцати ассоциациях и комитетах) только в заранее условленные часы, которые должны были соблюдаться неукоснительно. Верена не принимала в этих процессах активного участия. Она присутствовала при них, улыбаясь, слушая, допуская изредка необычные, но не неуместные замечания, и в целом походила на красивую картинку, помещенную здесь для привлечения удачи. Её выход на сцену был ещё впереди, а пока им с мисс Ченселлор предстояла огромная работа по подготовке этого грандиозного прорыва.