Товарищ сержант - Сергей Мацапура

Командующий побывал не только у нас, но и в других бригадах 12-го и 9-го гвардейских танковых корпусов, где также провел беседы с личным составом.

1 марта мы перешли в наступление. Сначала оно развивалось медленно. Особенно тяжелые бои завязались под городом Фрайенвальде, который оборонял эсэсовский танковый корпус. Грязь страшная, сплетение каналов, больших и малых озер и болот, пересекающих местность во всех направлениях. А в полутора-двух километрах впереди высокая железнодорожная насыпь, на которой укрепились эсэсовцы. Два дня предпринимала безуспешные атаки наша бригада. На третий нас отвели с переднего края и бросили на восток, в обход укрепленной позиции противника. Здесь дела пошли лучше, мы пересекли железную дорогу, пошли сначала на север, потом свернули на запад. Продвижение было стремительным. Фашисты пытались отойти к устью Одера и Балтийскому побережью, но мы их все время опережали, громили отступающие колонны, захватывали много военной техники и пленных.

Я уже рассказывал, что старший сержант Елкин всегда славился в бригаде как снайпер по стрельбе из танковой пушки. Теперь, когда он снова попал в наш экипаж, я имел возможность неоднократно убедиться в этом. В боях за город Голлнов он с расстояния около двух километров сбил с верхушки фабричной трубы фашистских наблюдателей. Когда выскочили мы к Штеттинскому заливу Балтийского моря, вдали плыли набитые гитлеровцами две самоходные баржи. Елкин потопил обе баржи, израсходовав четыре-пять снарядов. Видимо, на одной из них везли боеприпасы, взрыв был громадной силы. В тот же день мы подавили огнем тяжелую зенитную батарею фашистов. Она стояла за глубоким, с отвесными берегами каналом, достать ее можно было, только стреляя из танковой пушки. Коля сделал это истинно артистически. Каждый его снаряд попадал точно в огневую позицию очередного зенитного орудия. Видно было, как мечутся гитлеровцы, опускают стволы зениток, чтобы открыть по нас ответный огонь. Но Елкин не позволил им произвести ни одного выстрела. За пять минут он расчистил позиции батареи. Оставшиеся в живых фашисты разбежались кто куда.

— Вот так! — сказал Елкин. — Живая сила выведена из строя, теперь очередь за орудиями. Как прикажете бить по ним? Отсекать стволы напрочь? Или так, чтобы они повисли?

Говорю ему:

— Зазнаешься, Николай Александрович. Я ведь сам старый артиллерист, знаю, что можно, а что нет.

Он молча поработал подъемным и поворотным механизмами танковой пушки, выстрелил. И что вы думаете? Снаряд подрубил ствол зенитного орудия точно посередине, и он повис, как сломанная верхушка дерева.

К сожалению, старшего сержанта Елкина вскоре взял в свой экипаж командир батальона майор Кульбякин вместо тяжело раненного командира машины лейтенанта Павла Болотова. Говорю «к сожалению» еще и потому, что будь с нами такой снайпер, как Елкин, возможно, и не подбила бы мой танк фашистская противотанковая пушка несколько дней спустя.

Случилось это под городом Альтдам (Домбе), 10 марта. Наш батальон в этот день сосредоточился в старом парке. Готовились к атаке. Впереди расстилалось поле, за ним, в двух-трех километрах, проходила с севера на юг железнодорожная насыпь, вдоль которой держал оборону противник. Справа, позади насыпи, просматривалась водная гладь — устье Одера и Штеттинский залив. Левее — железнодорожный переезд и пригородный поселок.

Было уже далеко за полдень, когда лейтенант Погорелов, приняв радиосигнал, скомандовал: «Вперед!» — и мы пошли в атаку. Фашисты вели плотный орудийно-минометный огонь, который усилился на подходе к насыпи. Примерно в километре от нее я почувствовал сильный удар в левый борт машины, потом увидел дым. По днищу танка растекалось масло. Вражеский снаряд, так называемая болванка (снаряд без взрывчатой начинки), пробил броню и левый бак с маслом. Оно дымилось. Чтобы прекратить доступ воздуха, я закрыл бортовые и кормовые жалюзи. Стрелок-радист Дмитрий Орехов набросил шинель на моторную перегородку. Когда масло перестало дымить, я снова открыл жалюзи, иначе мотор сразу перегрелся бы. Все это проделали в движении, не прекращая огня из пушки и обоих пулеметов.

Насыпь уже метрах в двухстах. Снова удар, и опять по левому борту. Машину резко крутнуло на левой гусенице. Гусеница как бы омертвела, снаряд перебил левую бортовую передачу. Одновременно заглох мотор. Жму на стартер. Не заводится. Подачи тока с аккумулятора нет. Может, сгорел предохранитель? Быстро меняю предохранитель, опять не заводится. Ломаю надвое свою дюралевую расческу, сую вместо предохранителя. Никакого эффекта. Вольтметр на нуле, характерного щелчка, когда заводишь машину от стартера, нет. Орехов докладывает командиру:

— Подачи тока на радиостанцию нет, связи с батальоном нет.

Теперь все ясно — перебит центральный электропровод.

Перевожу двигатель на питание от аварийных баллонов со сжатым воздухом. Мотор наконец заработал. Впереди нас ложбинка. Очень мелкая, но все-таки укрытие. Кружа танк на одной правой гусенице, кое-как втискиваю его в эту ложбинку. Однако башня и часть борта видны противнику. На башню обрушивается скользящий удар. Взрыва нет. Видимо, опять болванка. С насыпи бьют фашистские пулеметы, пули барабанят по броне. Совсем близко рвутся фаустпатроны. Чуть-чуть не дотягивают они до танка. И опять сильный удар болванки в башню.

Враг буквально расстреливает неподвижную машину, установить, откуда бьет противотанковая пушка, мы не можем. Других наших танков поблизости не видно, рация молчит. Лейтенант Погорелов приказывает экипажу покинуть машину. Говорю ему:

— Может, погодим малость, Семен Алексеевич? Затаимся. Пусть фрицы подумают, что нам крышка.

А он отвечает:

— Ждать и догонять — нудное дело. Надо как-то связаться с батальоном, вытянуть машину. Садись в башню прикроешь огнем.

Сел я в башню, прокатил пулеметной очередью по насыпи, по каменным тумбам, за которыми прятались фашистские фаустники и пулеметчики. Ударил из пушки, Они попритихли. Однако с флангов пулеметы продолжают бить. Держат на прицеле и лобовой наш люк и верхний, башенный. А через нижний люк, в днище, выбраться нельзя, поскольку танк плотно сидит в глинистой грязи.

Лейтенант решает вылезти через верхний люк. Откидывает крышку, выпрыгивает. За ним — заряжающий Супрунов. Я веду огонь, Орехов подает снаряды. Слышу стон. Это там, снаружи. Оба наших товарища ранены. Лейтенант тяжело — в плечо и грудь. Супрунова задело вроде полегче. Лейтенант просит пить. Выбросил я им через люк фляжку и бинты, Супрунов кричит мне:

— Не нужна фляжка, умер наш командир.

Так на исходе войны погиб мой отважный боевой командир Герой Советского Союза лейтенант Семен Алексеевич Погорелов, с которым мы в одном экипаже прошли долгий боевой путь от Белой Церкви до Одера. С большой болью вспоминаю я сегодня и Погорелова, и многих других товарищей, которые пали за Родину буквально накануне Победы. Знали, видели, что она близко, но и мысли не допускали как-то поберечь себя в ущерб общему делу. Жили и воевали честно до последнего своего часа.