Судьба драконов в послевоенной галактике - Никита Елисеев

Я привстал, потому что увидел Мэлори.

– Сядь, – сержант потянул меня за рукав, – сядь… ты задним мешаешь смотреть.

Я отшиб его руку, но уселся, постарался успокоиться.

– Андромеда, – тихо сказал сержант. – видал, какая краля? Королева! Да?

Дракон перестал жевать и глядел на Мэлори.

Мэлори шла навстречу этой жабье пасти, этой ящериной человекообразной башке.

Из пасти дракона вышмыгнул, выстрелил напряженный и длинный, мгновенный, словно полет, раздвоенный язык.

Жало? Нет, он был слишком мускулист и огромен для жала.

Тут уж поднялся с места не один я.

Дракон остановивишимимся, широко распахнутыми глазами смотрел на обвитую, пронзенную его языком, вопящую от боли Мэлори, уже перестающую быть, из женщины раздавливаемую в…

Вопль какого-то воспитанника быстро захлебнулся.

Дракон смотрел и на нас.

Он нас мерил, раздевал своим взглядом. Он убивал на наших глазах, хотел бы и убивал еще чаще, еще злее, еще отвратительнее.

– Пейте кровь дракона! – грянуло сверху.

Зажегся свет, потом распахнулись двери из кинозала на площадь.

И мы услышали шипение и шкворчание, словно на площади перед кинозалом жарилось сразу сорок тысяч яичниц.

Мы выходили из дверей кинозала и замирали у стен, потому что на площади шипели и шкворчали, лаяли и постанывали, извивались и скалились, выстреливали узкими жалами – сорок? больше? меньше? тысяч драконов. Маленьких. В наш рост. Бей – не хочу. Дави. Уничтожай. Рви.

Вот они – не успевшие вырасти до нужных кондиций, маааленькие… крохотные, но дай им волю, оставь им дыхание – и из каждого вылупится такой же, такой же, такой же, какого мы видели только что, недавно, на белом экране в глубине кинозала.

Давиии!

Как получилось? Как вышло, что разом, не сговариваясь, не оглядываясь друг на друга, мы пошли от стен кинозала на гадов, гаденышей, жаб, на змей, у которых выросли лапы?

Как получилось, что мы забыли о том, что у нас нет ни огнеметов, ни хлыстов, забыли все то, чему нас учили, все те удары, ожоги, которые получили сами в пещерах и коридорах, норах и туннелях?

Как вышло, что мы забыли элементарную брезгливость, каковая долгодолго мешала нам нормально работать с самыми мудрыми и расположенными к нам тренажерами – с "борцами"?

Как случилось, что ненависть и чувство нашего единства – мы – люди, а они – нет, оказались сильнее благоразумия, брезгливости, осторожности?

И как получилось, что, когда наши руки коснулись их горл, все то, чему нас учили, проснулось, пробудилось в нас, протолокалось сквозь застящую глаза пелену ненависти, и вело, упасало нас от ядовитой слюны, пронзительного жала, раздирающих кожу когтей?

Их было много. И они были сильнее. И мы были для них столь же отвратительны и столь же опасны, как и мы для них, но их ничему не учили. Их кормили лучше, чем нас, и не воспитывали на тренажерах.

Вот почему мы с легкостью рвали их тела, а они не могли дотянуться до наших…

Очень скоро я почувствовал странное отвращение, все равно как если бы я оказался среди сонмища лягушек и давил бы их, как лягушки давят виноград.

Я оглянулся и увидел Диего.

Я едва успел отскочить. Диего кольнул небольшим изогнутым ножиком в пустоту. Но в этой пустоте полагалось быть моему телу.

– Диего, – я покачал головой, – так не годится. Честно, не годится.

Я не успел сказать ничего более, поскольку надо было дернуться в сторону – на этот раз от удара когтистой лапы.

Я шел в сторону, вбок, старательно и уже не так отчаянно убивая, душа, давя. Я помнил о маленьком остром ножике, вместо меня проколовшем пустоту, и косил глазом, прикидывал, где может появиться Диего.

– Куродо! – выкрикнул я.

Куродо был не похож на самого себя. Гимнастерку он разорвал – или ему разорвали. Руки были по локоть в черной слизи. Он скалился.

– Я их зубами, зубами грызть буду! – орал Куродо.

Молодняка стало поменьше, зато пол сделался осклизлым от полураздавленных растоптанных тел.

– Куродо, – попросил я, – я не знаю, почему, но Диего решил проверить мои почки – посторожи мою спину, а я поработаю за двоих.

– Согласен, – крикнул Куродо.

Все кончилось быстро. Очень быстро. Прожектора уже не сияли так ярко. Тяжело дыша, мы стояли у грузовика. Перемазанные, выпачканные в смрадной слизи, мы топтались сапогами в вытекшей, уничтоженной нами жизни.

Кого-то тошнило.

Сержанты стояли у машин. Покуривали.

Я поискал глазами Диего.

Он стоял, втянув голову в плечи, недалеко от меня.

Я подошел к нему.

– Отдай ножик, – попросил я.

Диего молча протянул ножик.

Я повернулся и подошел к сержантам.

Джонни беседовал с двумя другими сержантами.

– Коллега сержант, – сказал я, протягивая ему нож, – кажется, ваш?

Джонни улыбнулся и, ни слова не говоря, взял нож.

Глава десятая. Северный городок

Северный городок помещался сразу за переездом. Меня удивил шлагбаум и пронесшийся в пересечении туннелей поезд.

– Товарняк, – сказал сопровождающий нас "отпетый", – к диким пещерам попер. Там всякой гадости, нечисти…

Диего, привалившийся в углу грузовика, молчал. После своих неудач со мной он как-то обмяк, расстроился.

Да тут еще сержантово превращение…

Честно говоря, даже меня, внутренне готового к подобному развороту событий, оно напугало.

Даже не оно, а то, что за ним последовало.

По проходу между кроватей в карантине бежал, хрипя и скалясь, неумело, истерично порываясь хоть кого-нибудь зацепить, цапнуть опасной когтистой лапой, прыгун.

Спина его была содрана до крови, он вихлял всем телом, стараясь уберечься от ударов, сыпавшихся на него со всех сторон.

Я смотрел на радостно визжащих, выстроившихся в проходе воспитанников, бивших чем ни попадя того, кто недавно был их мучителем, властелином, а нынче в жалком нечеловеческом образе удирал по проходу.

– Братцы, – вопил Порфирий, – я его табуретом, табуретом по харе… прыгнет, паскуда, кого-нибудь точно подомнет…

Диего старательно лупил прыгуна, норовя попасть ему в зеленый лягушачий живот ногой.

– Диего, ублюдок, – заорал Санек, возившийся с ключами у оружейной комнаты, – я с твоей мамой знаком, что ты его споднизу мочишь? Сверху, сверху мочи, чтобы не скакнул, к полу прижимай.

Санек возился с ключами так долго оттого, наверное, что волновался.

Руки у него тряслись от радостного возбуждения.

– Счас, счас, – покрикивал он, – счас, ребята, достану огнемет, шарахнем по родимому, выпустим кишки, операция без наркоза – она словно роза.

Куродо протолкался из толпы, сел напротив меня на табурет.

– Ты чего, Джекки?

– Ничего, Куродо. Иди – бей.