Предательство среди зимы - Дэниел Абрахам

— Как-то это маловероятно… — проговорил Маати.

— Вы думаете?

— А где он сейчас?

— Я приказал отвести его во двор четвертого дворца. Там все огорожено, вокруг стражники. Если это опять убийца…

— То ему мы зададим больше вопросов, чем первому, — заключил Маати. — Веди.

Едва они вышли, Баараф накинулся на книги и свитки, как мать на потерянного младенца. Маати не сомневался, что к его возвращению одни окажутся в самых дальних ящиках, а другие сгинут безвозвратно.

Солнце близилось к западным горам, на долину опускался ранний вечер. Поэты молча шли по дорожке, усыпанной белым гравием, в Четвертый дворец. В одинаковых бурых мантиях они очень напоминали учителя и ученика, только Семай был хозяином андата, а Маати — всего лишь кабинетным ученым. Внутри Маати узлом переплелись волнение и страх.

В большом зале дворца их встретила почтительной позой служанка. Поэтов провели по широкому коридору и лестнице в галерею, выходившую окнами на двор. Маати заставил себя дышать глубже, приблизился к окну вместе с Семаем и посмотрел вниз.

Двор был небольшим, но очень зеленым. По стенам вились тонкие виноградные лозы. У торцов приземистой каменной скамьи стояли два маленьких клена; их ветви колыхались на ветру со звуком, похожим на журчание воды или перелистывание страниц. Горло Маати сжалось, но голова совершенно прояснилась. Так вот как все будет. Что ж, пусть…

Семай тревожно смотрел на Оту-кво и хмурился. Маати положил руку на плечо юноши.

— Я должен с ним поговорить. Наедине.

— А если он опасен?

— Не имеет значения. Все равно мне нужно с ним поговорить.

— Маати-кво, прошу вас, возьмите хоть одного стражника. Если он постоит на том конце двора, вы сможете…

Маати принял позу отказа, и в глазах молодого человека мелькнуло, как показалось старшему, уважение. «Он решил, что я храбрый, — подумал Маати. — Неужели и я был когда-то так молод!»

— Отведи меня к нему.

Ота сидел в саду, потирая утомленные страхом и долгой скачкой спину и шею, и вспоминал свою жизнь на юге. В одном из предместий Сарайкета край утеса так выдавался над водой, что во время прилива с него можно было смотреть на океан, как птица. Их там набралась целая компания — бездомных подростков, которые жили подачками и мелкой временной работой. Они вечно подбивали друг друга прыгать с утеса в воду. В первый раз, когда ноги Оты оторвались от твердого горячего камня, он был уверен, что погибнет. Тот миг между землей и небом, когда Ота хотел назад, мечтал взлететь и вернуть то, что вернуть невозможно, напоминал ему происходящее сейчас. Вокруг медленно танцевали деревья, подрагивали цветы, сиял под солнцем и тонул в серых тенях камень. Ота потер пальцами шершавую скамью, чтобы напомнить себе, где находится, и не поддаться панике.

Он услышал, как сдвинулась дверь, нарочито медленно встал, принял позу приветствия и лишь потом поднял глаза.

Маати Ваупатай. Время сказалось на его фигуре, а в лице затаилась печаль, которой не было даже в те тяжелые дни, когда Маати стоял между Хешаем-кво и смертью и не смог ее предотвратить. Уж не убийство ли Хешая тому виной? Догадался ли Маати, что его друг, а не кто-то иной, затянул шнурок на горле старого поэта?

Маати принял позу, которой ученик должен приветствовать учителя.

— Это не моих рук дело, — произнес Ота. — Брат, ты… Я тут не причем.

— Я понял, — сказал Маати, но ближе не подошел.

— Позовешь стражников? Их не меньше полудюжины. Твой ученик мог бы действовать и потише.

— Стражников больше, чем полдюжины, а он не мой ученик. У меня нет учеников. Никого у меня нет. — Маати дернул уголком рта в некоем подобии улыбки. — Можно сказать, я разочаровал дая-кво. Зачем ты здесь?

— Мне нужна помощь, — ответил Ота, — и я надеялся, что мы не враги.

Маати задумчиво подошел к скамье, сел и, сцепив руки, наклонился вперед. Ота сел рядом, и оба замолчали. Перед ними приземлился воробей, склонил голову набок и тут же упорхнул.

— Я вернулся, потому что он меня держит, — сказал Ота. — Этот город. Его жители. Я всю жизнь пытаюсь от них избавиться, а они снова приходят и все рушат. Я хотел посмотреть на Мати. На братьев, на отца…

Он опустил взгляд на руки.

— Сам не знаю, чего хотел.

— Да уж… Зря ты приехал. Без последствий не обойдется.

— Уже не обошлось.

— Это только начало.

Они снова замолчали. С чего начинать, когда так много недосказанного? Ота нахмурился, открыл было рот, снова закрыл.

— У меня есть сын, — произнес Маати. — У нас с Лиат. Его зовут Найит. Наверное, он как раз начал замечать, что девочки не всегда бывают противные. Я много лет их с матерью не видел.

— Я не знал…

— Откуда тебе было знать? Дай-кво считает, что я глупо поступил, когда завел семью. Я, мол, поэт, мой долг перед всем миром. Я от них не отказался и впал в немилость. Мне начали давать задания, с которыми мог бы справиться обученный раб. И знаешь, какое-то время я этим даже гордился. Мне давали одежду, кров, еду — на меня одного. Я хотел уйти. Сложить одежду на кровати и убежать, как ты. Я вспоминал о тебе. Ты выбрал собственную жизнь и отказался от того, что тебе навязывали. Я думал, что беру с тебя пример. Боги, Ота-кво, почему тебя там не было! Все эти годы я так хотел поговорить с тобой. Хоть с кем-нибудь…

— Мне очень жаль…

Маати поднял руку, останавливая его.

— Мой сын… — Маати внезапно охрип, откашлялся и начал снова. — Мы с Лиат расстались. Она не видела в моем униженном положении романтики. И… дело не только в этом. Чтобы воспитывать сына, нужны деньги и время, а у меня не хватало ни того, ни другого. Моему сыну тринадцать зим. Тринадцать. Она понесла до того, как мы покинули Сарайкет.

Оту словно ударило — непонятно чем, неясно откуда. Нахлынули воспоминания. Маати покосился на него и кивнул.

— Я знаю. Она призналась мне, что один раз спала с тобой, когда ты вернулся и еще не уехал снова. До того, как умер Хешай-кво и исчез Бессемянный. Думаю, она боялась, что, если я это узнаю от других, будет хуже. Она рассказала мне правду. И поклялась, что мой сын — действительно мой. Я ей поверил.

— Да?

— Конечно, нет. Я хочу сказать, иногда верил. Когда он был совсем крохой и я мог удержать его одной рукой, я даже не сомневался. А иногда не верил. Однако любил его и тогда, когда был уверен, что он твой. И это самое ужасное. Я мучился бессонницей в селении, куда не пускают женщин и детей, лежал в клетушке, утратив расположение самых близких, и все время думал о том, что люблю его, хотя он не мой сын!.. Нет, погоди, дай закончу. Я не мог быть ему отцом. А если даже не я дал ему жизнь, что мне оставалось? Лишь смотреть, как эта кроха растет и от меня отдаляется. Не подозревая, что мое сердце отдано ему.