Предательство среди зимы - Дэниел Абрахам

Маати вытер глаза тыльной стороной ладони.

— Лиат заявила, что устала от моих вечных стенаний. Что мальчик заслуживает счастья и она сама тоже. Так я их лишился — как и уважения людей, которых видел каждый день на работе. Меня снедало чувство вины: я забрал ее у тебя, а сам не сберег. Ты мог сделать ее счастливой. И сам был бы с ней счастлив. Если бы я только не предал тебя, в мире все стало бы правильно. И тебе не пришлось бы бросать Сарайкет. Вот с какими мыслями я и жил до того дня, когда меня отправили на охоту за тобой.

— Понятно…

— Я страшно по тебе скучал, Ота-кя. И страшно тебя ненавидел. Я много лет хотел это сказать. Ну, вот. Теперь… чего ты хочешь?

Ота перевел дух.

— Помощи. Есть одна женщина, моя бывшая возлюбленная. Когда я рассказал ей про… про свою семью и прошлое, она выставила меня за дверь. Испугалась, что знакомство со мной подвергнет опасности ее и тех, за кого она в ответе.

— Мудро с ее стороны, — заметил Маати.

— Я надеялся, что ты поможешь мне ее защитить, — сказал Ота. Его сердце превратилось в кусок холодного свинца. — Наверное, я хотел слишком многого.

Маати глухо рассмеялся.

— Каким, интересно, образом? Убить твоих братьев? Сказать хаю, что дай-кво не велит ее трогать? У меня нет такой власти. У меня вообще нет власти. Мне позволили искупить вину — послали за тобой, потому что я знаю тебя в лицо. А я ничего не добился, пока ты сам не пришел во дворцы.

— Сходи со мной к хаю. Я отказался от клейма, но теперь его приму. Я откажусь от престола перед всеми, кого хай пригласит.

Опять прилетел воробей и мгновение сидел между ними.

— Не выйдет, — наконец сказал Маати. — Отречься от престола непросто. Ты уже раз отступил от правил, и если вернешься…

— Но…

— Тебе не поверят. Даже если поверят, ты уже нагнал на них страху. Тебя захотят казнить.

Ота сделал глубокий вдох, медленно выдохнул и опустил голову на руки. Сам воздух словно отяжелел, сгустился. Безумием было на что-то надеяться; и все равно он по крайней мере защитит Киян. Хватит людям расплачиваться за близость с ним.

Ота с трудом унял дрожь. Когда он выпрямился, его руки были абсолютно неподвижны.

— Что ты теперь будешь делать?

— Позову стражников, которые ждут за дверью, — ответил Маати деланно спокойным голосом. — Приведу тебя к хаю. Тот рано или поздно постановит одно из двух: или ты убийца его сына Биитры и тебе надо отрубить голову, или ты законный сын Мати и тебя надо отпустить, чтобы тебя убил кто-нибудь из братьев. Я вступлюсь за тебя и представлю все доказательства, какие смогу найти, что не ты убил Биитру.

— Что ж, спасибо и на этом.

— Не благодари. Я поступаю так, потому что это правда. Если бы я думал, что ты виновен…

— Верность правде — тоже немало.

Маати изобразил жест принятия благодарности и уронил руки.

— Я еще кое-что тебе не сказал! — выпалил Ота. — Возможно… Возможно, это касается и тебя. Когда я жил на островах, после Сарайкета, у меня была женщина. Не Мадж. Другая. Я делил с ней постель два, почти три года.

— Ота-кво, я восхищаюсь твоими победами, но…

— Она хотела ребенка. От меня. Так и не вышло. Прошло три года, и она каждый раз кровоточила вместе с луной. Я слышал, что после моего отъезда она стала жить с рыбаком из северного племени и родила девочку.

— Понятно. — Голос Маати изменился, будто просиял. — Спасибо, Ота-кво.

— Я тоже по тебе скучал. Жаль, что у нас так мало времени. И такие обстоятельства.

— Мне тоже. Но выбираем не мы. Ты готов?

— Мне ведь не дадут сначала побриться? — Ота провел рукой по подбородку.

— Сомневаюсь, — Маати встал. — А вот одежду поприличнее можем устроить.

Ота не хотел смеяться, хохот вырвался помимо воли. Маати подхватил. Птицы вокруг всполошились и взлетели в небо. Ота поднялся и принял позу уважения, соответствующую концу встречи. Маати ответил в том же роде. Они вместе пошли к выходу. Маати сдвинул дверь в сторону, и Ота с надеждой глянул, нет ли в толпе стражников просвета, нельзя ли увернуться от них и выбежать на улицу. С таким же успехом можно было искать облако среди камней: стражников стало в два раза больше, двое уже обнажили мечи. Молодой поэт — не ученик Маати — стоял там же, с серьезным озабоченным лицом. Маати обратился к нему так, словно вокруг не было воинов с мечами.

— Семай-тя, как славно, что ты не ушел! Позволь познакомить тебя с моим старым другом Отой, шестым сыном хая Мати. Ота-кво, это Семай Тян, а вон та небольшая гора — его андат по имени Размягченный Камень. Семай думал, что ты пришел меня прикончить.

— Ну что вы! — отозвался Ота с легкомыслием, которое не вязалось с его теперешним положением. — Впрочем, мне понятно, почему возникло это заблуждение: все дело в бороде. Обычно я бреюсь.

Семай открыл рот, закрыл, принял формальную позу приветствия.

Маати повернулся к стражникам.

— Закуйте его в кандалы.

Даже утром в покоях хайских жен бурлила жизнь, как на уличном рынке перед закрытием. За все время хай Мати взял в жены одиннадцать женщин. Некоторые стали подругами, возлюбленными, спутницами, остальные были всего лишь постоянными гостьями, которых прислали, чтобы заручиться благоволением хая — как присылают в подарок породистую собаку или талантливого раба. Идаан слышала, что с некоторыми из них он ни разу не лег. Ей рассказала об этом жена Биитры, Хиами, когда объясняла юной Идаан, что среди хаев другое отношение к женщинам, более традиционное. Идаан тогда ей не поверила. Даже слова, которые та использовала — «твой отец предпочитает…» — доказывали, что это всего лишь дом утех с высокими потолками, роскошными залами и одним-единственным клиентом.

Теперь все менялось — не по сути, но в частностях. Наследование повлияет на восемь оставшихся жен, кто бы ни занял трон. Им придется уехать в город, откуда они родом. Самая старшая, острая на язык Карай, вернется в знатную семью Ялакета, на попечение мужчины, которого она помнит веселым малышом, какающим в подгузники. Другая — одна из самых юных, немногим старше самой Идаан — нашла при дворе любовника; тем не менее ее отсылали в Чабури-Тан, а оттуда скорее всего подарят другому хаю или станут передавать из одного знатного дома в другой из политических соображений. Многие жены дружили десятилетия, а теперь разъедутся и потеряют лучших подруг и наперсниц. Все их жизни скованы традицией и зависят от воли мужчин.

Идаан ходила по широким светлым коридорам и слушала женщин, которые уже готовились к неизбежной вести и отъезду. Предчувствие горя было ничуть не легче самого горя, а то и тяжелее. Идаан принимала их поздравления по поводу брака и думала, что хотя бы сможет остаться в городе, а если случится, что муж умрет раньше, ей не придется никуда уезжать, ее не вырвут из этой земли с корнем. Хиами никогда не понимала, почему Идаан против такой жизни. А Идаан не могла понять, почему эти женщины еще не подожгли дворцы.