Атаманша Степана Разина. «Русская Жанна д’Арк» - Виктор Карпенко

– Большие деньги, – отметила непроизвольно Алёна.

– Да, немалые, – согласилась Иринка. – Мотя к купцу Пафнутию Михайловичу Зуброву в дело вошел, свои деньги теперь имеем. Да все ему неймется. Уйду, говорит, в ватагу, нет сил в лавке торговать, когда мои братья кровь проливают. Мать ему и так и этак толкует, а он заладил свое: уйду, и все тут. Ой! – спохватилась Иринка. – Чего это я все о себе да о себе. Ты-то как?

– А что я, с седла не слезаю, – вздохнула Алёна. – Мужиков-то вон сколь, со всеми управиться надобно, всяко дело до ума довести.

– Умаялась, должно?

– Не без того. Да, как говорится, взялся за гуж, не говори, что не дюж. Вот и я так: взялась не за свое дело, хоч и тяжело, а помалкиваю. Бывает, так в седле за день навертишься, разламывает все тело напрочь, все косточки в теле отзываются.

– Да-а, бедненькая ты моя, извелась вся, поди, за делами-то, – прижалась Иринка к Алёниному плечу щекой. – Ну, а Федор как, помогает тебе?

– Помогает. Вот токмо недавно он в стане объявился…

– Ты люби его. Не смотри, что он такой угрюмый да неразговорчивый, он хороший, добрый. У нас с Мотей на свадьбе посаженым отцом был, одарил нас… Матвея в ватагу не пускает, говорит: поживи, полюбись, – и, взяв Алёну за руку, уже тише спросила: – а Поляк здесь, с тобой?

Алёна тяжело вздохнула.

– Видно, счастье не про меня. Звал за себя – не пошла, могла оставить подле себя – сил не нашлось удержать, а теперь он далеко. Вернется ли?

– Э-эх! – покачала головой Иринка. – Это не у меня бесенята в глазах, это в вас черти сидят, вот вы и мучаете друг дружку.

– Знать, доля моя такая…

Подружки, обнявшись, замолчали и вдруг не сговариваясь заголосили, обильно проливая слезы, причитая, жалеючи друг друга, утешая и успокаивая.

Часть III

Глава 1 Москва бесприютная

1

После трехдневной скачки лошади выбились из сил, да и всадники, не слезавшие с седла, клонились от усталости. Последние версты перед Москвой путники проделали пешком, ведя коней в поводу.

Дорога, сделав поворот, пошла в гору. Поляк заторопил товарищей:

– Прибавьте шагу, Москва рядом уже!

Впереди, там, где дорога уходила за горизонт, что-то блеснуло.

– Что это? – схватив за руку Поляка, спросил Андрей-скоморох.

– Это, брат, Иван Великий, купол его золоченый.

– А кто он такой?

Поляк рассмеялся, глядя на озадаченного товарища.

– Не кто, а что. Иван Великий – это колокольня такая высоченная, из белого камня сложена. Ну, да ты и сам ее скоро увидишь, – отмахнулся Поляк.

Сделав еще несколько шагов, путники замерли: внизу лежала Москва – столица русского государства.

Издали город казался пестрым ковром, по самой кромке которого, среди зеленых садов и огородов, теснились черные деревянные избы; выше, обнесенный белыми каменными стенами, широкой лентой протянулся посад, называемый Белым Городом, и в самом центре столицы высился Кремль. Затейливыми ажурными узорами над избами и теремами блистали многочисленные купола церквей и монастырей, золоченых или окрашенных в голубой небесный цвет.

– Ух ты! – восхищенно воскликнул Митяй. – Лепота-то какая!

– А царски-то где палаты? – спросил Поляка Андрей.

– Там, – показал рукой Поляк. – Видишь, храм Божий расписной, а рядом еще купола – это и есть царски палаты.

– Воно как! Поди, целый город в хоромах тех уместится, а он один живет.

– Почему же один? – улыбнулся Поляк, дивясь наивности товарища. – Семейство его с ним, бояре, князья и все с челядью, с хозяйством, с охраною. Людно в Кремле.

Негоже было входить в столицу пешком, и Поляк с товарищами сели на лошадей.

Вот и земляной вал, за ним и крепостные ворота с башней, замыкающие высокую стену. В воротах застава стрельцов. Поляка с товарищами даже не остановили. Видно, богатая одежда, гордый, независимый вид всадников повлияли на стрельцов.

За крепостной стеной шли избы: закоптелые и покосившиеся. Вправо и влево от главной улицы расходились узкие, кривые и грязные улочки, переулки, тупички, в коих, прыгая по возвышенным местам и потому еще сухим, перебираясь по перекинутым через зловонную жижу бревнам, сновал московский люд.

– Чего приуныли? – обернулся Поляк к ехавшим позади него товарищам. – Лепота-а, – передразнил он Митяя. – Это издали лепота, а вблизи грязь и смрад. Скоро почище будет и побогаче, – поспешил успокоить он приунывших было совсем товарищей. – Вон там, – махнул Поляк рукой, – там настоящая Москва.

И правда, за белыми крепостными стенами, где жили дворяне и богатые купцы, дома были выше и светлее, с резными наличниками на окнах, башенками и теремами, кое-где стояли небольшие домашние церквушки – и все это отсвечивало белым камнем, проглядывающим сквозь зелень палисадов.

– Пади! – вдруг раздался крик.

– Пади! – вторил голосу звон литавров.

Поляк и его товарищи завертели головами, ища кричавшего.

Из-за поворота прямо на них вынеслось два конных бирюча в красных царских кафтанах, крича и ударяя рукоятью плети в медь литавров.

Поляк, рванув повод коня, увлек товарищей за собой в тупичок.

– Чего это они? – недоуменно оглядываясь на проскакавших бородатых бирючей, спросил Андрей. – Что оглашенные, народ того и гляди подавят.

– Царский выезд то.

– Как? – вытаращил глаза Андрей. – Сам царь едет?

Поляк кивнул.

– Так чего же мы сюда забрались? Отсель ничего не видно! – возмущенно воскликнул он. – Когда еще доведется такое зреть!

– Увидишь еще, – отмахнулся Поляк и, усмехнувшись чему-то, добавил: – Ты в грязи давно лежал?

– А что? – недоумевая, замотал головой Андрей.

– Полюбуйся, – показал из-за тына Поляк на улицу, где московские жители попадали на колени и замерли, склонивши головы к земле. – Ты что же, думал царя из седла зреть? Нет, мил мой, – из грязи! А мне штанов марать нет охоты.

В глазах рябило от стрелецких кафтанов, конских крупов, рейтарских сияющих колонтарей, пик и сабель, запыленных хмурых лиц всадников. Казалось, что не будет им ни конца ни края.

– А это что же? – обернувшись к Поляку, спросил Митяй.

Вглядевшись в приближающуюся карету, тот вдруг отпрянул.

– Царь!

Вжавшись в бревенчатую изгородь, Поляк, Андрей и Митяй впились глазами в возок, в котором ехал царь.

На выгнутых дугах мягко покачивался обитый черной кожей раззолоченный домик. Дуги крепились к осям, на которые были насажены большие колеса. На козлах и на коренниках сидели, важно напыжившись, возницы, одетые в синие бархатные кафтаны, в такие же шапки, отороченные соболем, с перьями впереди. Карету тянула шестерка беломастых жеребцов: сбруя в позолоте, попоны красные, бархатные, с кистями; бляхи золотые, позванивают; меж ушей у жеребцов на пиках развеваются перья. Слева от кареты ехал боярин, справа – другой.

Поляк до рези в глазах всматривался в окошко кареты, пытаясь увидеть царя, но так ничего и не увидел: слюдяные оконца, завешенные синего шелка занавесочками, поблескивали в лучах заходящего солнца и слепили.

За царской каретой потянулись возки царевен, мамок и боярынь, окруженных стрельцами. Затем, сияя дорогим узорочьем, проезжали бояре, окольничие, стольники, ближние люди, опять стройными рядами следовали стрельцы…

Поляк уже не смотрел на царский выезд. Отъехав в сторону, чтобы не мешать товарищам, он взвешивал в уме, как преодолеть ему этот заслон из бояр и дьяков, из князей и служек дворовых, из стрельцов и охранников, передать письмо ватажников, врученное ему Алёной.

Когда он увидел ее при дрожащем свете лучины, простоволосую, запахнувшуюся в плащ, с припухшим ото сна и потому еще более милым лицом, он понял: от судьбы не уйти, только рядом с ней обретет покой его неукротимое сердце. И тогда он решил: ежели останется жив, ежели не сложит своей буйной головы на Москве, то будет рядом с ней, станет ее опорой и защитой.

Царский выезд проехал, и в переулок с улицы вошел, отряхиваясь и чертыхаясь при этом, мужик. Вся его одежда была забрызгана грязью.

– Ты не покажешь нам, мил-человек, где здесь двор купца Федора Сомова? – обратился к нему Поляк.

– Покажу, отчего же. Тут недалече.

Мужик переулками вывел их на задворки хозяйства купца Сомова и, подведя к воротам, замыкавшим высокий бревенчатый тын, сказал:

– Здесь он, голубчик, с семейством проживает, чтоб кусок у него поперек горла встал!

– Почто купца нехорошими словами честишь? – не утерпев, спросил Поляк мужика.

– А-а-а, – махнул тот рукой, – жаден больно, норовит три шкуры содрать за свои товары.

– Не жалуют, говоришь, его на Москве? – заинтересовался Поляк.

– У купцов да у бояр он в чести, а нам – так чтобы и не было его вовсе.

– Оно как! – покачал головой Поляк. – А что же ты нас со двора к нему привел, а не с красного крыльца?