Князь Рысев 4 - Евгений Лисицин

Переспросила, будто ослышалась, разом поскучнела.

— Вы уйдете на поверхность вместе с ним.

Она опустила глаза, огладила мой плоский живот ладонями, нащупывая кубики пресса. Словно желала проверить — хватит ли у меня в самом деле сил на то, о чем только что смел ей заявить.

— Соорудим носилки. Майя проложит путь — быть может, сейчас она и не в лучшей форме. Да и Щука твоя: она ведь может пробить камень там, где не справится Тармаева?

Девчонка отрицательно замотала головой, плотно сжав губы.

— Не может. Щуку надо отпустить — эти поганцы становятся агрессивны через некоторый период. Феромоны… а, неважно. Федя. Ты в самом деле собрался идти в эту пучину в одиночку. Сам? Без всех?

Я ткнул пальцем в парящую над ухом Нэю, будто говоря, что ее точно возьму с собой. Она и оружие, и светильник, и средство от того, чтобы попросту не свихнуться.

Вздох мне был ответом.

— Повзрослел, возмужал, окрутел. Но остался столь же наивен, как и был. Я не буду тебя удерживать — в отличие от остальных, научилась ценить в тебе твое умение сказать свое слово. А вот другие девчонки не оценят. Хочешь сказать им об этом прямо сейчас?

Тянуть не было ни сил, ни желания, ни смысла.

— Федя?

Майя сразу заподозрила неладное, едва мы вышли вместе с Катей, привстала. Готова была подскочить ко мне. Я остановил ее одним лишь взглядом, заставив сесть. Словно послушная девочка, она медленно опустилась назад. Успевшая задремать на ее груди Лиллит, только что закончившая рассказывать очередную свою байку, устало терла глаза, зевнула.

Алиска пряла ушами — то, что я собирался сказать, она чуяла едва ли не нутром, если и вовсе не слышала звериными ушками.

Катя стояла у меня за спиной, будто монолит. Ее взгляд так и буравил мою спину: казалось, что она насмехается: «Там, во мгле, ты был смел и отважен сказать любую глупость. Хватит ли тебе теперь смелости повторить, глядя прямо им в глаза?»

Шмыгнул носом — это в самом деле оказалось непросто. Стиснув кулаки, натянув на лицо маску серьезности, я боялся только одного — голос даст петуха, и прозвучу слабо и жалко.

— Вам надо уйти.

— Возвращаемся?

Майя, казалось, просияла от только что услышанного; ей успели порядком надоесть эти треклятые руины и катакомбы. Как и всякая девчонка, она жаждала вырваться из этой темноты наверх, поближе к солнцу и мороженому. Мысленно уже пребывая в мелких заботах, она была готова броситься собираться в дорогу прямо сейчас.

— Вам надо уйти, — сделал нажим на первом слове. — Вам, девочки. Возьмите с собой Кондратьича и идите наверх. Я остаюсь.

На Тармаеву страшно было смотреть — ее лицо спешило сменить одну маску на другую. Внутри девчонки бились чувства, ей жаждалось сначала переспросить, но по моей позе, моему лицу она сразу же поняла, что я сказал именно то, что сказал.

Она хотела умолять, трясти меня за плечи, колотить по щекам обидами пощечин и не верить.

— Федечка… Федя… мы ведь только, а ты…

— Ты обезумел?

Алиска сменила непосредственность на ярость, абсолютно полностью согласная с лучшей подругой. Не помня саму себя, ища защиты, Майка рванулась к ней в объятия — все ее тело сотрясали девичьи рыдания. Краем глаза я заметил, как лыбится Менделеева — не их слезам, но их реакции. Словно она так и желала сказать — ну я же говорила!

Она говорила. Мне показалось, что прямо с невысокого пещерного потолка на меня ухает груз ответственности и вины. Завел в эти пещеры, едва не погубил, сам чуть не пропал, а теперь, когда они вылезли из этой заварушки, прогоняю, как безродных псин. У совести была тысяча слов на этот счет, и она обещала меня грызть весь дальнейший путь.

— Вы разве не видите? Ему плохо! Кондратьич ведь не переживет тягот дальнейшего пути…

— И потому ты решил заставить нас бросить тебя здесь? Почему уходим мы, почему ты не хочешь идти с нами?

Алиска была непреклонна, желая отхлестать меня плетью упреков. Майка бросала на меня взгляды, словно надеясь, что, узрев ее, доведенную до слез, я тут же сдамся, выдохну и изменю свое решение. Интересно, сколько раз этот фокус срабатывал на бывшем Рысеве?

— Потому что… — Я вдруг поперхнулся, поняв, что нормального ответа на этот вопрос у меня попросту нет. Чем могу оправдаться? Тем, что Вита ускачет дальше, сгинет в этих пучинах навсегда — и мы не сможем вернуться сюда вновь? Даже если так, они не поймут.

Или попросту не захотят понимать. Я закусил губу, но был стоек и тверд. Сказал слово, значит, надо его держать. Главное, убеждал себя, — это не ухнуть в пучину оправданий, а я чувствовал, что разговор готов был скатиться именно в них.

Поднял голову, стараясь звучать как можно убедительней. Разгневанные женщины — это почти что мой криптонит. Черт, да тут любой мужчина скажет, что спорить с ними то же самое, что ссать против ветра!

— Если я уйду, больше никогда не смогу сюда войти. Помните ту мелкую тварь у входа? Он ясно дал понять, что путь сюда для меня открыт всего лишь один раз. Выберись мы все вместе — и моя смерть лишь станет делом времени. А Кондратьич — что вы хотите мне предложить? Бросить его здесь? Оставить на растерзание этой всепоглощающей мгле? Гмуры, что доберутся до его трупа, обглодают кости и…

— Если ты останешься здесь, они обглодают твои кости, Федя! — не выдержала Майя.

На ее лице тотчас же отразилась озлобленность: признавать мою правоту она не желала. Обиды, копившиеся в ней годами, из крохотных червей разрастались в огромных огнедышащих драконов. Оторвавшись от велески, Майя наступала на меня, словно огнеметный танк.

— Ты останешься один. Здесь водятся гмуры, здесь полным-полно таких огромных, пожирающих камни и не брезгающих человеческим мясом червей! Здесь водятся такие чудовища, какие ты даже себе представить не в состоянии. Мы не рассказывали тебе, что нам попалось на пути и как мы выпутались из всех этих передряг, но там хватило бы на целый бестиарий!

Она старалась пошире расставить пальцы, будто желая показать, насколько огромным получится тот самый мнимый, написанный фолиант. Хотелось подойти к ней, обнять, дать понять, что я все равно рядом с ней.

Но сейчас Майка жаждала не моих объятий, а лишь излить все, что успело накопиться в ее душе. Грань истерики уже давно была позади, девчонка держалась на одной только нечеловеческой силе воли.

— Мы хотели поскорее найти тебя. Убивали, купались в крови, рисковали — и все ради того, чтобы найти тебя здесь. С… с полуголой девицей и с еще одной, не более одетой. Бех понятия, чем вы здесь развлекали друг дружку, но теперь я узнаю, что все эти жертвы были для того, чтобы мы попросту расстались вновь? Вот так?

Она вспыхнула огнем, стоило сделать шаг в ее сторону. Будто предупреждала, что, если посмею провернуть один из своих привычных трюков, она обожжет меня. Будет жалеть об этом, проклинать до конца своих дней, но сейчас не отступит. Импульсивность лилась из нее через край.

— Ты ведешь себя, как ребенок. — Я прищурился, прежде чем ответить ей. — Как большой, капризный, привыкший к уступкам ребенок. К мягкости подушек вокруг себя, вырвавшейся, наконец, на свободу. И все шло хорошо ровно до тех самых пор, пока мир не показал тебе клыки, Майя. Ты сама не понимаешь, чего хочешь. Я стою перед выбором — бросить того, кто был мне как отец, или завершить начатое в одиночку.

Она тяжело дышала. Я вдруг понял, что еще одно мое слово — и это станет последней каплей. Из союзницы она обратится в противницу, полоснет мне огнем прямо по лицу, подпалит ноги, чтобы я не мог стоять — и вот уже тогда, дико извиняясь и разливаясь в мольбах о прощении, будет радоваться, что я не в силах продолжить задуманное.

— Они съедят тебя, Федя. Не гмуры — эти чертовы стены, эта мгла. Она словно проклятая — выедает нас изнутри. Подтачивает, грызет, не оставляя больше ничего. У тебя есть запасы, чтобы вернуться потом? У тебя будут силы, чтобы пойти назад? Ты гонишься за призраком непонятно чего. Тебе кажется, что ты поймал цель за хвост, но тебе никто даже не удосужился рассказать, в чем и из чего