Искушение святой троицы - Вячеслав Касьянов

Слава стал всхлипывать, совершенно убитый безнадежностью. Он сел, а, точнее, сполз на пол и схватился за голову, опустив ее долу и выражая всем своим видом полнейшее отчаяние. Дима сказал:

— Пойдемте, хоть посмотрим. Чего здесь сидеть.

Он медленно поднялся и неуверенно поглядел на друзей.

— Пойдемте, балбесы. Чего тут расселись.

— Охренела твоя голова? — сказал Леша. — Не пойду я никуда. Хрен ты угадал.

— Ну, и чего ты здесь будешь делать?

— Подыхать.

Слава поднял голову и хотел было презрительно что-то кинуть Леше, однако он и сам трясся от ужаса. Он вдруг испугался каким-то новым, ранее неведомым испугом. Как и его друзья, он уже привык к бесконечности коридора, и его неожиданная конечность явилась для него шоком. Он понял, что Леше, равно как и Диме, и ему самому, идти некуда, потому что коридор оказался не просто конечным пространством, но пространством, конечным с обеих сторон. Позади ребят ожидала глухая стена; впереди торчала Голова. Так они еще не попадались. Слава закрыл лицо руками.

Ему от страха почему-то вспомнилось, как когда-то давно он путешествовал с другом на автомобиле и за две недели проехал более 20 городов. Ночевали они либо в машине, либо у родственников, изредка встречающихся по пути. На исходе первой недели у него родилось странное, необычное ощущение времени и пространства. Постоянное передвижение в автомобиле в течение многих дней постепенно обратилось в чувство иллюзорности, непостоянства окружающего мира: он как будто не существовал больше в том виде, в каком Слава привык его воспринимать, подолгу живя в одном месте, а постоянно менялся, плавно перетекая из одной формы в другую, как день незаметно переходит в ночь, а лето в осень. Слава ощущал себя единственной постоянной величиной в непрестанно меняющемся мире, и эти перемены происходили с такой скоростью, что время словно замедлилось и вмещало в себя невероятное количество изменений материи, так что Славе стало казаться, что жизнь его многократно удлинилась и позволяет ему бесстрастно наблюдать за изменчивостью мира, самому оставаясь неизменным. Это ощущение было очень непривычно испытывать и еще непривычнее описывать; проще говоря, Слава на какое мгновение почувствовал себя вечным, неизменным и бессмертным. Он подсознательно и даже сознательно понимал, что все это ерунда, но сам опыт стоил того, чтобы его пережить. У Славы над ухом что-то тонко затрещало. В страшном коридоре он тоже передвигался бесконечно, но похожего ощущения не испытал, потому что страх и растерянность вытеснили все остальные чувства. Но вот сейчас он оказался "взаперти": пространство закрылось, и он попал в ловушку. Раньше расстояние длиной в несколько километров показалось бы ему значительным; но теперь оно превратилось в тюремную клетку. Слава вместил в себя весь бесконечный коридор, как раньше вмещал бесконечный мир, видимый из окна автомобиля, поэтому ощущения были схожи. Еле слышный треск. Сейчас он догадался, что идти им некуда… кроме как вперед. Только движение вперед спасет их всех от жуткой клаустрофобии, от непереносимой, удушливой, неумолимой конечности пространства.

Дима же, как всегда, пришел к правильному выводу, вовсе ни о чем не размышляя. Сквозь туман своих смутных, мрачных мыслей Слава услышал его голос:

— Пойдемте, балбесы. Чего тут расселись?

Слава шевельнулся, убрав ладони с лица. Посидев некоторое время с закрытыми глазами, он увидел коридор ярче и отчетливей. Коридор был освещен невидимым источником дневного света, словно льющимся из незаметных окон. Друзья так и не смогли найти объяснение этому чуду, как, впрочем, и всем остальным коридорным чудесам.

— Да, в общем, я тоже думаю, что нам надо идти, — сказал Слава, — может, ничего страшного и не случится. Че мы так все испугались, действительно. Может, это вообще памятник какой-нибудь.

— Кто ж его посодит-то? — пролепетал Леша.

Дима сказал:

— Вот я и говорю. Надо идти, и мы через нее пройдем. Я вас проведу, — при этих словах он даже попытался ухмыльнуться.

Слава подивился Диминому мужеству.

— Нет, суки, — сказал Леша в совершенном ужасе. — Никуда я не пойду. Она же живая! Карлика, бля! Да пошли вы все нах…

— Не только живая, — сказал Слава, — она еще и вот такенных размеров. Она же весь коридор закрывает. Вы видели? Ты видел? Она же вот такая вот. Пипец! Это метра четыре на четыре, то есть, формула, как у внедорожника. — Слава, как и Леша, от страха начал нести чепуху.

— Вот и я о том же, — сказал Леша. — Я назад пошел. А в-вам флаг в руки и перо в жопу.

— Блин, — сказал Дима нервно. — Славик, ну, что будем делать?

Слава так удивился, что Дима обращается к нему за советом, что на секунду даже растерялся. Думать, правда, ему легче не стало.

— Не з-знаю, — сказал он, заикаясь, — ума не-не имею. Понятия не приложу.

— Ну, назад мы по любому не пойдем, правильно? — сказал Дима, сразу попытавшись пресечь ироничным тоном все возможные проявления малодушия. — Идти-то все равно больше некуда. Значит, мы пойдем через голову. Слушайте, чего я придумал.

— Б-бредит, бедняга, — пробормотал Леша.

Дима махнул на него рукой и продолжал:

— Вы послушайте сначала, а потом я послушаю, какие у вас возражения будут. Всё по очереди. Коридор квадратный. Правильно? А башка круглая. Поэтому мы так осторожно пойдем по краю и между башкой и коридором пролезем! Ну что, хорошо я придумал?

Слава, высунувшись за угол, рассматривал голову с напряженным вниманием.

— А, в принципе, — сказал он, обернувшись и стараясь говорить бодро, — она на второй взгляд не такая и страшная. В принципе.

— Ну, так вот я и говорю! — сказал Дима и возбужденно посмотрел на Лешу. — Славик правильно говорит! Я даже уже практически перестал бояться. Давайте. Пошли. Если что, я на нее пушку наставлю, может быть, она испугается.

— Это, бл…, точно, — проговорил Леша, — испугается, как пить дать. Ага. Кто тебя, ослопуп, просил заряды зря тратить!

— Да хватит уже, блин, надоел ныть все время! — возмутился, наконец, Дима. — Чего ты все время ноешь! Да мы все равно выберемся. Пусть ноет, — сказал он Славе, — он нам все равно ничего не сможет испортить!

Треск.

Они вступили в новый коридор, потому что неожиданно сам Слава, набравшись храбрости и боясь растерять ее, стал нервно торопить их. Но как только они двинулись, храбрость его стала быстро улетучиваться, как газ из пивной бутылки, и коридор, до сих пор такой привычный и давно надоевший, стал вдруг приобретать зловещую новизну, как будто ребята увидели его впервые. Унылые сероватые стены стали немного белее, приобретя как будто даже неприятный и тревожный запах больничной палаты. Коридор тоже стал новым и страшным. Когда ребята двинулись навстречу Голове, сразу наступила мертвая тишина, которая, конечно же, объяснялась тем, что они перестали разговаривать; но теперь эта тишина казалась им еще более многозначительно жуткой, чем раньше. Она нарушалась лишь трусливым скрипом их собственных шагов по паркету. Слава старался не смотреть на Голову, чувствуя, что один ее вид высасывает из него остатки мужества. Коридор наполнялся невидимой опасностью; они ощущали, как она исходит от ослепительно белых стен, монотонного потолка, паркетного пола. Пространство наполнялось ею, как слезоточивым газом. Они подходили все ближе, и с каждым шагом их члены деревенели от ужаса, и шаги замедлялись. Пространство сузилось до небольшого замкнутого коридорного пролета; впереди была Голова, чей ужасающий лик был обращен прямо к ним, сзади коридор упирался в поворот, который выделялся лишь невидимым светом, падавшим под другим углом. Слава, опустив голову, глупо смотрел на свои дрожащие ноги, которые почти отказывались ему повиноваться. Он украдкой взглянул вперед, чтобы краем глаза увидеть приближающуюся Голову, но ее загораживали спины Леши и Димы, и он сумел увидеть лишь часть огромного морщинистого лика, который вдруг оказался ужасно близко, — и сейчас же отвел взгляд, едва не задохнувшись. В Славе стихийной волной поднялся ужас, мгновенное, внезапное ощущение дежа вю — страшное и трудноуловимое одновременно, и как будто неуместное в этом коридоре — и бросило его в пучину пугающих, почти осязаемых видений.