Свободные размышления. Воспоминания, статьи - Илья Серман

Конфликт между двумя группами персонажей, только намеченный в «Бригадире» и ставший основой всей комедии в «Недоросле», представлен в прямом и буквальном смысле как конфликт двух языков, двух способов высказывания. «Мир Стародума и Правдина – это мир людей думающих и осознающих свои поступки, свое место в обществе, это мир рефлексии и самопознания»240.

Мир Простаковых – Скотининых трудно поддается определению. Можно было бы сказать, что это мир без рефлексии, мир без мысли, но такое определение будет только негативным по сравнению с миром Стародума – Правдина. По-видимому, для того чтобы понять, как взаимодействуют эти группы персонажей и как сталкиваются между собой их «языки», следует рассмотреть обе комедии Фонвизина как некое художественное единство. Тогда, быть может, мы приблизимся к пониманию действительного соотношения комического и серьезного в них и перестанем рассматривать комическую трактовку персонажей Фонвизина как нарушение авторской воли.

Современники Фонвизина, равно как и люди эпохи Пушкина – Гоголя, не сомневались в том, что Фонвизин прежде всего писатель комический. И формировался Фонвизин как литератор под влиянием своего природного комического дара, вопреки клерикальной реакции второй половины 1750-х годов. В это время православная церковная верхушка стремилась использовать охватившую Елизавету Петровну набожность для преследования малейшего появления религиозного свободомыслия, в том числе идей гелиоцентризма.

Русская журналистика конца 1750-х – начала 1760-х годов полна статей, в которых строго осуждается деизм, а в литературе идет борьба между противниками «суеверия» (условное определение православной ортодоксии), такими как Сумароков, и теми, кто опасался свободомыслия, считая его дорогой к атеизму.

К сожалению, эту борьбу религиозных взглядов в русском обществе приходится восстанавливать по разрозненным и скупым свидетельствам. Укажу на одно показательное явление в драматургии Хераскова. Смена тем от «Венецианской монахини» (1758) к «Безбожнику» (1761), может быть, по-своему отражает развитие свободомыслия в московском обществе конца 1750-х годов. Херасков, три года назад смело осудивший монастыри как очаги изуверства и фанатизма241, в «Безбожнике» (поставленном 10 июля 1761 года) представил персонажа, который «отвергает не только Бога, но и все человеческие установления»242. Руфин, главный герой «Безбожника» не только атеист, но вообще аморальный человек, клеветник.

Само слово «клевета», как показал еще Г.А. Гуковский243, о которой Херасков и поэты его круга постоянно пишут в это время, имело свою семантику и отражало острую религиозно-философскую борьбу, происходившую среди московской интеллигенции.

П.Н. Берков думал, что едва ли в «Безбожнике» изображен, хотя бы и в измененном виде, какой-либо реальный случай из жизни московского дворянского общества тех лет244.

Но, может быть, есть смысл сопоставить со стихами о клевете и «Безбожником» то, что пишет о себе Фонвизин в своих воспоминаниях: «Природа мне дала ум острый… весьма рано во мне проявилась склонность к сатире. Острые слова мои носились по Москве; а как они были для многих язвительны, то обиженные оглашали меня злым и опасным мальчишкой… Меня стали скоро бояться, потом ненавидеть…»245

Я сопоставляю эти синхронные явления не для того, чтобы представить молодого Фонвизина прототипом персонажа комедии Хераскова или стихов о «клеветниках». Интересно для нас должно быть совпадение этих свидетельств о существовании в русском обществе вольнодумцев, свободомыслие которых граничило с атеизмом. Сам Фонвизин со своих позиций конца 1780-х годов осуждает свои «сатиры», но из того, что он о себе рассказывает, видно: его юность – это бунт против тех православных верований и традиций, которыми было проникнуто его воспитание в родительском доме (II, 87).

Перевод «Альзиры» Вольтера говорит о том, что Фонвизину очень дорога была идея веротерпимости и что он склонялся к признанию «естественной религии» единственно разумной формой отношения человека к Богу. Дальнейшее развитие свободомыслия Фонвизина связано с кружком князя Козловского, в котором «лучшее препровождение времени состояло в богохулии и кощунстве» (II, 95). Написанное тогда же (в 1763 – 1764 годах) «Послание к слугам», как говорит сам Фонвизин, принесло ему репутацию «безбожника» (II, 95).

«Послание к слугам» получило вполне однозначную оценку в научной литературе, поэтому, не касаясь его философской проблематики в целом, я укажу на тот его аспект, который как-то остается вне поля зрения при анализе и который произвел, по-видимому, очень сильное впечатление на современников246, на содержавшееся в нем отрицание разумности миропорядка. Ведь на поставленный в самом начале вопрос («На что сей создан свет?») не могут ответить ни домашние философы-слуги, ни их образованный барин. А если ответа нет, если наличие разумного порядка и разумной воли в основе всего сущего недоказуемо, то и вся человеческая жизнь в ее наличных социальных формах представляется легкомысленной комедией, разыгранной жалкими марионетками, в поступках и поведении которых преобладает одно всеопределяющее свойство – глупость. Автор «Послания» вполне солидарен с Ванькой, когда тот заключает свои наблюдения над жизнью следующими словами: «Куда ни обернусь, везде я вижу глупость».

Мир – сборище глупцов, объект его сатирического дара и его острот – таким представляется молодому Фонвизину все, с чем он сталкивается, кроме того немногого, в чем он видит проявление ума.

Ум Фонвизин позднее определял как то «качество души», которое «содержит в себе все пространство понятия, всю силу воображения и всю действительность души» (I, 232). Глупец же для него – это человек, «которого ум весьма ограничен» (I, 225). Антитеза ум – глупость оказывается главным водоразделом, который разделяет человеческое общество. Не социальные различия, не иерархия положений в системе сословной монархии, а чисто характерологический критерий дает ему возможность построить свою школу ценностей. При этом человеческая глупость по Фонвизину бесконечно разнообразна в своих видах и формах и способна довести человека на самой своей последней степени до состояния животного. В письме к сестре от 23 – 24 января 1766 года, где речь идет о какой-то даме, он замечает: «Без лести можно ей сказать… что превосходит уже всякую скотину» (II, 338).

Первая оригинальная комедия Фонвизина – «Бригадир» – в своей структуре явно восходит к тому представлению о кукольной комедии человеческой жизни, которое увенчало все размышления фонвизинских философов-слуг. Все персонажи «Бригадира» за исключением Софьи и Добролюбова движимы элементарными внеидеологическими побуждениями, попадают в фарсовые положения и глупость каждого их них легко обнаруживается в столкновениях и спорах на самые различные темы.