Варяги и варяжская Русь. К итогам дискуссии по варяжскому вопросу - Вячеслав Фомин

Немец Г. Эверс первым в науке опротестовал точку зрения своего учите­ля Шлецера. Согласившись с ним, что сейчас во всех славянских язы­ках «немцем называют германца», он затем отметил: «Но прежде это слово имело общее значение по отношению ко всем народам, которые говорили на непонятном для словен языке». Н.М. Карамзин также под­черкивал, что «предки наши действительно разумели всех иноплеменных под именем немцев...».

Но, говоря так, сам Карамзин, столкнувшись со словом «немцы» в письме Ивана Грозного к шведскому королю Юхану III от 11 января 1573 г., «заставил» русского царя произнести именно то, что гак хотелось услышать историку. Грозный, заведя в октябре 1571 г. разговор о том, что Швеция Ярославу Мудрому «послушна была», через год с небольшим подчеркивал: «А что ты написал по нашему самодержьства писму о вели­ком государи самодержце Георгии-Ярославе, и мы потому так писали, что в прежних хрониках и летописцех писано, что с великим государем самодержцем Георгием-Ярославом на многих битвах бывали варяги, а варяги - немцы, и коли его слушали, ино то его бы­ли, да толко мы то известили, а нам то не надобе». Впервые этот доку­мент в полном соответствии с оригиналом был опубликован в 1773 г. Н.И. Новиковым. В 1790 г. А.Л. Шлецер, также нисколько не отступая от текста послания, напечатал приведенный отрывок на немецком языке. Но в 1821 г. норманизм Карамзина побудил его превратить варя­гов из «немцев» в «шведов». Вот что теперь якобы говорил царь шведско­му королю: «Народ ваш искони служил моим предкам: в старых летопи­сях упоминается о варягах, которые находились в войске самодержца Ярослава-Георгия: а варяги были шведы, след­ственно его подданные».

В таком виде эти слова, выдаваемые за подлинные, затем цитирова­ли и надлежащим образом комментировали в XIX в. весьма авторитет­ные в России и Европе исследователи А.А. Куник и В. Томсен, используя их в качестве аргумента в пользу не только норманства варягов эпохи Киевской Руси, но и «норманистских настроений» русского общества вообще. Согласно Кунику, письмо Грозного - наглядный пример «жи­вучести в России ХѴІ-ХѴІІ в. традиции видеть в варягах именно шве­дов», неоспоримое свидетельство того, что «с 16-го столетия до Петра Великого под варягами... преимущественно разумели опять живущих вблизи шведов, как в эпоху основания рос­сийского государства». Так, благодаря Карамзину, Кунику, Томсену, ра­боты которых были весьма широко известны, ученые и просто любители русской истории утверждались в мысли, что «еще в XVI веке носилось мнение о выходе князей из Скандинавии». В этой же мысли продол­жают утверждаться наши современники, в том числе зарубежные. И не только посредством знакомства с наследием названных ученых. В 1995 г. финский историк А. Латвакангас, приводя цитату из письма Грозного, данную в интерпретации Карамзина, назвал ее «весьма интересной». Пуб­ликацию же Новикова он охарактеризовал лишь как «версию», при этом не ознакомив с ней читателя.

В арсенале норманистов имеется еще один способ работы с неустраивающими их показаниями источников - способ отрицания. Так, в угоду своей концепции, связывающей имя «русь» исключительно только со скандинавским Севером, они пытались вычеркнуть из истории черно­морскую русь, нападавшую на Византию как до призвания варягов, так и до времени их появления в Киеве. Шлецер, отнеся ее к «неизвестной орде варваров», неизвестно откуда пришедшей и затем неизвестно куда канувшей, заключил, «руссы, бывшие около 866 г. под Константинополем, были совсем отличный от нынешних руссов народ, и следственно не принадлежат к русской исто­рии». По его мнению,"понтийских руссов за один народ с киевским приняли византийцы, а «простое сходство в названии Рос и Рус обма­нуло и почтенного Нестора, и ввело его в заблуждение...». И, как он тре­бовательно говорил, «никто не может более печатать, что Русь задолго до Рюрикова пришествия называлась уже Русью». Немецкий ученый Г.Ф. Голлман согласился со Шлецером, что «понтийская русь» не принад­лежит русской истории. Куник, прекрасно осознавая, что факт присутст­вия руси на берегах Черного моря в дорюриково время полностью сокру­шает норманскую теорию, свидетельства о ней уже вообще охарактери­зовал «несостоятельными полностью».

Вместе с тем Шлецер, что хорошо видно, все же признал факт нали­чия в истории юга Восточной Европы не только «совсем отличного от нынешних руссов народа», но и народа никак не связанного с варяжской русью, тут же поспешив свести его с подмостков истории. Но, как ре­зонно возразил ему в ответ Н.М. Карамзин, «народы не падают с неба, и не скрываются в землю, как мертвецы по сказкам суеверия > (сам он по­лагал, что скандинавские «россияне» появились на юге в связи с при­ходом Аскольда и Дира в Киев). В 1814 г. профессор Дерптского универ­ситета Г. Эверс открыл южную Русь, существовавшую ранее прихода Рю­рика. В ней он видел хазар (понтийскую русь в отличие от волжской руси, также связанной, по его мнению, с хазарами), от которых русские приняли свое имя. При этом историк здраво заметил, что «естественнее искать руссов при Русском море, нежели при Варяж­ском». Полагая, что в ПВЛ под варягами разуме­ются многие народы, он утверждал, что таковыми в ней понимаются прежде всего скандинавы. По взвешенным словам норманиста В.А. Мошина, в «эпоху расцвета ультранорманизма» большое влияние оказала критика Эверсом «норманизма и доказательство пребывания руси на Черноморьи до 862-го года».

О черноморской Руси затем говорили прямые последователи Эверса (И.Г. Нейман, Г. Розенкампф и др.), а также те исследователи, что ак­центировали внимание на бытовании в прошлом, помимо Киевской Ру­си, других Русий. Вывод об исторической реальности черноморской руси приняли и подтвердили ученые, абсолютно убежденные в норманстве варягов. Так, Фатер, утверждая, что «столь очевидно бытие росов» на юге, увидел в руси остатки готов, проживавших на северных берегах Черного моря, среди которых разместились значительные колонии варя­гов-норманнов, и в связи с этим ставшие прозываться русью. С.М. Со­ловьев, обратившись к византийскому «Житию святого Стефана Сурожского», где речь идет о взятии Сурожа (Судака) князем Бравлином, стояв­шим во главе русской рати, и последующем его крещении, предположил, что это известие относиться к началу IX века. По всей вероятности, ре­зюмировал он, «русь на берегах Черного моря была известна прежде половины IX века, прежде прибытия Рюрика с братьями». Затем круп­нейший византинист В.Г. Васильевский, проанализировав как названное житие, так и «Житие святого Георгия Амастридского», также содержащее известия о черноморских походах руси, и, установив, что оба памятника написаны в первой половине IX в., сделал вывод о несомненном знаком­стве византийцев с руссами до 842 года.

Придя к такому заключению, входящему в непримиримое противо­речие с каноническим норманизмом, приверженцы последнего пытаются лишить его силы: либо нейтрализуя его, либо давая ему все тоже норманистское объяснение. Так, Соловьев начал утверждать мысль об отсутст­вии этнического содержания в термине «русь», полагая, что он, как и имя «варягов» на западе, являлся «общим названием» дружин на востоке, означая «мореплавателей, приходящих на кораблях, морем, входящих по рекам внутрь стран, живущих по берегам морским». В последней трети XIX в. на базе византийских известий о черноморской Руси Е.Е. Голубинский и В.Г. Васильевский выдвинули две теории. Первый из них (видимо, не без влияния оспоренного Карамзиным мнения историка XVIII в. И.Г.Штриттера, полагавшего, что варяги захватили Киев еще до прихода Рюрика на Русь, а также Фатера) предложил под черноморски­ми руссами понимать норманнов, в первой половине IX в. (до 839 г.) явившихся в Причерноморье и слившихся там с остатками готов, затем активно действуя на Черном море. Позже в Новгороде осели другие норманны, основавшие там всем известное русское княжество во главе с Рюриком. Васильевский, не придерживаясь взгляда на очень раннюю колонизацию норманнами Восточной Европы от Балтики до Черного моря и также идя вслед за Фатером, отождествил причерноморскую русь с тавроскифами, а тех, в свою очередь, - с готами, готалагами и валан-готами, проживавшими в Крыму. Варяги-норманны, придя позднее в этот район, перемешались с готами, приняв их язык как церковный. По откровенному признанию самого исследователя, готская теория «при современном положении вопроса... была бы во многих отношениях пригоднее норманно-скандинавской». Слова эти, как показало неда­лекое будущее, оказались пророческими, что, впрочем, нисколько не удивительно.

Норманство руси, надо добавить, Шлецер обосновывал еще тем по­сылом, что «название Руси долгое время присоединялось преимущественно к одной только Новгородской стране», т. е. к тому району, куда явились варяжские князья со всей русью. Более того, продолжал он, «однакоже и в монгольский период, сами русские летописцы употребляют название Руси в первом онаго зна­чении, относя его исключительно к одной только Новгородской облас­ти». Такое безапелляционное утверждение поставил под серьезное сомнение Н.М. Карамзин, обративший внимание на тот факт, что в XII-XIII вв. Русью именовали в летописях преимущественно Среднее Поднепровье («Киевскую область»). Эти сомнения еще больше усилил в 1837 г. норманист А.Ф. Федотов, впервые специально проведя анализ значения слова «Русь» в летописях. Вначале он согласился со Шлецером, что название Руси и земли Русской с момента прихода Рюрика исклю­чительно относилось к новгородцам. Но, распространившись затем на все племена, покоренные Киевом, это слово, констатирует ученый, «с XI и еще более со второй половины XII столетия относится единственно к южным областям нашего государ­ства, именно к киевскому княжеству и другим сопредельным». Есть повод думать, подчеркивал он, что летописцы под Русской землей «разумели иногда собственно область Киевскую».