Варяги и варяжская Русь. К итогам дискуссии по варяжскому вопросу - Вячеслав Фомин

Норманство руси, надо добавить, Шлецер обосновывал еще тем по­сылом, что «название Руси долгое время присоединялось преимущественно к одной только Новгородской стране», т. е. к тому району, куда явились варяжские князья со всей русью. Более того, продолжал он, «однакоже и в монгольский период, сами русские летописцы употребляют название Руси в первом онаго зна­чении, относя его исключительно к одной только Новгородской облас­ти». Такое безапелляционное утверждение поставил под серьезное сомнение Н.М. Карамзин, обративший внимание на тот факт, что в XII-XIII вв. Русью именовали в летописях преимущественно Среднее Поднепровье («Киевскую область»). Эти сомнения еще больше усилил в 1837 г. норманист А.Ф. Федотов, впервые специально проведя анализ значения слова «Русь» в летописях. Вначале он согласился со Шлецером, что название Руси и земли Русской с момента прихода Рюрика исклю­чительно относилось к новгородцам. Но, распространившись затем на все племена, покоренные Киевом, это слово, констатирует ученый, «с XI и еще более со второй половины XII столетия относится единственно к южным областям нашего государ­ства, именно к киевскому княжеству и другим сопредельным». Есть повод думать, подчеркивал он, что летописцы под Русской землей «разумели иногда собственно область Киевскую».

Вывод Федотова был серьезно скорректирован антинорманистами. С.А. Гедеонов, исходя из показаний источников, обратил внимание на широкое и узкое значение термина «Русь» в ІХ-ХІІ вв.: территория всех восточнославянских племен и собственно Киевская Русь (земли полян, древлян, северян, южных дреговичей), а в теснейшем смысле - «только поляне и Киев». Именно отсюда Русь, по его мнению, как государ­ственное имя постепенно распространилось на все восточнославянское население. Причем, полагал Гедеонов, до середины XI в. Русью имено­вались все восточные славяне, но к концу следующего столетия это на­звание «все более и более сосредоточивается на одном Киеве». Д.И. Ило­вайский также подчеркивал, по его выражению, «эластичный характер» термина Русь в ІХ-ХІІ вв. (в обширном смысле - все восточные славяне, подвластные русским князьям, в менее обширном - южнорусские славяне, в тесном смысле - поляне, собственно киевская русь. Иногда, отмечал историк, значение этого имени суживалось до понятия сослов­ного - княжеская дружина, «военный класс по преимуществу»). Подоб­ным образом рассуждали в науке и позже, причем М.С. Грушевский указывал на созвучие имени Русь с речкой Рось . Приведенная точка зрения опиралась на солидный фактический материал, абсолютно не вписывающийся в норманистскую трактовку русской истории и не поддающийся объяснению с ее позиций.

Несмотря на явные недоразумения, которыми оказалась так полна норманская теория, несмотря на явное стремление ее приверженцев, по замечанию Гедеонова, обсуждать русские древности «(иногда и бессозна­тельно) с точки зрения скандинавского догмата», плодом чего явились многочисленные ошибки и заблуждения, в нашей науке и нашем об­ществе той поры господствовало мнение, суть которого емко выразил М.О. Коялович: признавать норманизм - «дело науки, не признавать -ненаучно». Ибо, как считали тогда, и как считают поныне, работам антинорманистов тех лет был присущ «любительский, дилетантский характер», и что ими якобы двигали не наука, а «патриотизм» и даже «национализм» (И.П. Шаскольский), в то время как, констатировал эту научную аномалию И.Филевич, «крайностям немецкой школы... наша наука внимала с благоговением, в полном убеждении, что это «последнее слово в науке». В результате чего сложилась ситуация, которую исчер­пывающе обрисовал И.Е. Забелин: «...Мнение о норманстве руси посту­пило даже посредством учебников в общий оборот народного образо­вания. Мы давно уже заучиваем наизусть эту истину как непогрешимый догмат». Вместе с тем норманисты, обращал внимание ученый, вселяют «величайшую осторожность и можно сказать величайшую ревнивость по отношению к случаям, где сама собою оказывалась какая-либо само­бытность Руси, и в то же время поощряя всякую смелость в заключениях о ее норманском происхождении...».

Вследствие этих факторов, а также того, что норманистский взгляд на русские древности был освящен западноевропейской историографией и самыми авторитетными фигурами российской исторической науки, его небывалому размаху в России усиленно содействовала атмосфера, которая совершенно не благоприятствовала антинорманистским изысканиям, на что обращали внимание даже те исследователи, кто видел в варягах скандинавов. Так, например, выдающийся филолог И.И. Срез­невский, с восхищением говоря о произведении антинорманиста С.А. Ге­деонова «Варяги и Русь», отметил среди важных качеств ученого его ре­шимость «бороться с такими силами, которых значение окрепло не только их внутренней стойкостью, но и общим уважением». Позже Н.П. Загоскин дал самую исчерпывающую характеристику возможностям этих «сил», монополизировавших в российской исторической науке право на истину и тщательно ограждавших эту монополию от любых пося­гательств. Вплоть до второй половины XIX в., указывал он, поднимать голос против норманизма «считалось дерзостью, признаком невеже­ственности и отсутствия эрудиции, объявлялось почти святотатством.

Насмешки и упреки в вандализме устремлялись на головы лиц, которые позволили себе протестовать против учения норманизма. Это был какой-то научный террор, с которым было очень трудно бороться.

Вместе с тем нельзя не отметить еще одно обстоятельство, приобре­тавшее особую значимость на фоне сказанного, и под влиянием которого далеко не в выгодном свете представлялись читателям построения антинорманистов. Это форма, в которой они преподносились, нередко, как и у их оппонентов, отступавшая от норм высокой науки. В чем эти отступления заключались, обрисовал антинорманист И.Е. Забелин. Говоря о работах многих своих "единомышленников, он констатировал, что им присуще «пренебрежение к ученой обработке свидетельств», открывавшее широкий простор для фантазии, тогда как в трудах нор­манистов преимущественно господствовала «строгая и осторожная мысль...». Вот почему, заключал ученый, «даже и весьма здравые и очень верные заключения такой критики не пролагали в науке никакого следа... оставались вовсе незамеченными ученой изыскательностью». В этой оценке, прислушаться к которой необходимо, имеется изрядная доля преувеличения, и не только на счет «строгой и осторожной мысли», исключительно которой якобы руководствуются норманисты, и которую не без успеха опротестовал сам Забелин. В.Б. Вилинбахов, один из немногих, кто в советское время занимал истинную антинорманисткую позицию, отмечал, говоря о работах своих предшественников первой половины и середины XIX в., что они были «еще недостаточно научно» аргументированы, написаны «не на высоком научном уровне даже для того времени», но «не остались бесследными».

В данном случае важно прислушаться к мнениям норманистов. Так, В.А. Мошин подчеркивал, что «Эверса, Костомарова, Юргевича, Анто­новича никак нельзя причислять к дилетантам», что Иловайский «руко­водился строго научными методами» и своими открытиями заставил противников внести в их «конструкции необходимые корректуры». Занять такую принципиальную позицию Мошина, прекрасного знатока историографии по варяжскому вопросу, заставили заключения, которые, по его словам, страдают «значительными и вредными ошибками». Г.В. Вернадский отмечал, что «ценность вклада антинорманистов в изучение древней Руси нельзя отрицать»: именно они привлекли вни­мание к факту наличия руси на юге «задолго до появления Рюрика в Новгороде», разрушив, тем самым, упрощенную теорию норманистов, сводящих начало историю руси к Рюрику и Новгороду, к факту от­сутствия в истории скандинавского племени по имени «русь». Советский ученый В.В. Мавродин как-то сказал, что антинорманисты XIX в. «не просто задорные полемисты, а прежде всего труженики, собравшие громадный материал», высказавшие целый ряд ценных мыслей, например, о связи варягов с южнобалтийским миром, велика их заслуга, го­ворил он, и «в деле развития истории как отрасли научного знания, формирующей национальное самосознание».

Суждение современных норманистов о своих научных противниках XIX в. в полной мере выразил в 1983 г. И.П. Шаскольский. Ныне А.А. Хлевов, видя в антинорманизме только результат «предвзятой идеологической установки», вновь произнес в форме неутешительного приговора: «Даже несмотря на мощное качественное усиление в лице С.А.Гедеонова и Д.И. Иловайского лагерь антинорманистов лежал вне магистральной линии историографии». В сущности Хлевов прав, хотя и имел ввиду совершенно иное. «Магистральная линия историографии» не у всех вызывала желание двинуться в означенном ею направлении: слишком явной была ее тенденциозность. И заслуга антинорманистского меньшинства перед наукой заключается прежде всего в том, что оно вы­ступило против казавшегося незыблемым мнения норманистского боль­шинства, имевшего своим надежным союзником образованное общест­во, не дало ей обратиться в состояние застоя, принудило «скандинавоманов» отказаться от многих догм и многократно умерить славословия в адрес своих кумиров и даже признать, что в состав варягов входили пред­ставители многих народов, в том числе южнобалтийские славяне. А это, в целом, все больше размывало норманскую теорию и делало беспред­метным разговор о норманстве варяжской руси. Вместе с тем антинор-манисты совершенно по-новому поставили саму варя го-русскую пробле­му, далеко выведя ее за рамки разговора по линии исключительно Русь-Скандинавия. И, резко расширив круг источников по варя го-русскому вопросу и широко раздвинув горизонты, так сказать, «русской» истории, они более органично вписали его в ткань европейской истории второй половины I тысячелетия н.э. Как всякое любое начинание, нарушавшее научный покой, антинорманизм вызывал мощное противодействие и колкие насмешки уже априори, хотя, когда эмоции спадали, его доводы становились достоянием науки. Так, если взять труд Ф.Л. Морошкина, суть которого лаконично выразил М.П. Погодин: Морошкин находит русь на пространстве всей Европы, то многие высказанные в нем мысли, ко­торым действительно не хватало академичности, со временем обрели доказательную базу.