Пейтон Эмберг - Тама Яновиц

Леонард надул щеки, вытаращил глаза и стал походить на раздувшуюся лягушку. Однако столь глубокомысленный вид ему не помог. Он что-то буркнул и замолчал.

Грейс продолжила сражение в одиночку.

— Вы на самом деле решили назвать мальчика Кассиусом? — спросила она.

Пейтон кивнула.

— А тебе, Барри, тоже нравится это имя?

— Я уже свыкся с ним, ма, — ответил Барри извинительным тоном.

— Кассиус Эмберг, — размеренно произнес Леонард. — Полагаю, что среди Эмбергов не было ни одного Кассиуса.

— Но мальчик хотя бы Эмберг? — спросила Грейс.

— Конечно, — ответил Барри. — А кто же еще?

— Я чуть не усомнилась и в этом, — раздраженно сказала Грейс. — Я помню, с какой неохотой Пейтон согласилась принять нашу фамилию, выходя за тебя.

В палату вошла медсестра и принялась инструктировать Пейтон, как кормить грудью ребенка. Окинув взглядом вошедшую медсестру, Барри и Леонард, как по команде, вытаращили глаза и непроизвольно уставились на грудь Пейтон. Она слегка пожала плечами. Эка невидаль! Существует немало стран, где женщины ходят по пояс голые, кормят младенцев грудью на виду у мужчин и это не вызывает у соплеменников ни похотливого гоготанья, ни дурацких улыбок. Тем не менее Пейтон попросила мужчин выйти из комнаты. Вместе с ними вышла и Грейс.

Медсестра показала Пейтон, как вставлять сосок в рот младенца. Младенец помусолил сосок и убрал губы в сторону. Почему он не сосет грудь? Однажды на вечеринке Пейтон познакомилась с женщиной, которая кормила грудью ребенка чуть ли не до пятилетнего возраста и потому повсюду таскала его с собой. Не стала исключением и та вечеринка, на которой этот ребенок, взобравшись матери на колени, едва не порвал ей блузку, добираясь до вожделенного молока, чем привел в полный восторг всех мужчин, которые, казалось, и сами были готовы присосаться к груди.

Из коридора послышался голос Грейс.

— Кассиус — это просто ужасно. Не сомневаюсь, на этом имени настояла твоя жена. Возможно, так звали кого-то из ее родственников. Когда Кассиус пойдет в школу, его однокашники…

— Ма, — перебил ее Барри, — мы станем называть его Кэшем. Прекрасное домашнее имя. Так зовут известного бейсболиста.

— Барри, я тебе уступила, когда ты решил жениться на христианке, хотя мне это было не по душе. Но ты поддался ее влиянию. Если в вашей семье и дальше будет заправлять Пейтон, мальчик может не приобщиться к еврейской культуре. Надеюсь, вы не собираетесь его окрестить?

— Ма, об этом и речи не было. Да ты не волнуйся. Мы отдадим сына в еврейскую школу, а ты будешь брать его с собой в синагогу.

Голоса постепенно стихли — видно, Грейс, Барри и Леонард ушли в дальнюю сторону коридора.

Пейтон поморщилась. Религия была для нее пустым звуком, и все же постоянные разговоры на религиозные темы ей начинали надоедать. К тому же она нисколько не сомневалась, что Грейс настоит на том, чтобы Кэшу сделали обрезание. Пейтон содрогнулась, задумалась. Ее обещали выписать через два дня, однако домой ее не тянуло. Но, может, у нее произойдут осложнения, и тогда ее продержат в больнице еще несколько дней. Умиротворенная этой мыслью, она задремала, а услышав, что Барри вместе с родителями вернулся в палату, притворилась, что спит.

— Устала бедняжка, — сказала Грейс. — Но роды прошли нормально. Через два дня, в пятницу, ее выпишут.

— Барри, может, мы приедем к вам в пятницу? — спросил Леонард. — Купим по дороге продукты, а Грейс приготовит ужин, ведь Пейтон будет не до стряпни.

— Спрошу у Пейтон, — промямлил Барри. — Но, вероятно, ей будет не до гостей. Она устанет с дороги. Может, вы приедете к нам в субботу?

— В субботу мы едем к тете Фелиции, — ответила Грейс, — а в пятницу мы свободны, и я смогу наготовить вам на несколько дней. Мы можем даже остаться на ночь, чтобы Пейтон не вставала к ребенку, пусть отдохнет. Поговори с ней и позвони мне.

Принять родителей мужа в пятницу Пейтон решительно отказалась. Ее ничуть не смутило то, что Барри придется жалко оправдываться и томительно извиняться, блея по телефону и покрываясь испариной. В ее освободившейся от плода утробе завелось какое-то липкое противное существо с цепкими щупальцами, начавшими разрастаться.

Пейтон казалось, что ее тело разительно изменилось, оно стало словно чужим, непослушным, неуправляемым. Она не могла привыкнуть к своему дряблому, отвисшему животу, который долгое время был упругим и эластичным, служа надежным вместилищем развивавшемуся ребенку. Ее грудь воспалилась, на сосках появились трещины, кормить младенца стало мучением.

Барри тоже иногда причинял ей боль, ненароком кусая грудь, но его можно было простить: возбуждая ее соски, он тем самым воздействовал и на клитор. Ребенок, в отличие от него, доставлял ей одни страдания. Чувство материнства не просыпалось, и ребенок ей даже начал казаться маленьким сморщенным старичком, капризным и желчным, и к тому же страдающим энурезом. Пеленки приходилось менять бессчетное число раз, выслушивая при этом оглушительный рев. Впрочем, ребенок редко когда не плакал, а стоило его приподнять, и он, казалось, нарочно дергал ее за волосы. Однажды он так ударил ее кулачком, что чуть не сломал ей нос.

Перед тем как родить, Пейтон наивно предполагала, что, освободившись от бремени, она станет вести размеренную, спокойную жизнь, занимаясь домашним хозяйством и гуляя с ребенком в парке. Действительность посмеялась над ней. Как правило, бессонные ночи, утомительное кормление грудью, неизменно сопровождавшееся отрыжками малыша, грязные пеленки, испускающие зловоние, бесконечный оглушительный плач вечно чего-то требующего ребенка — вот с чем столкнулась Пейтон. Она едва находила силы, чтобы возить его на оздоровительную гимнастику, каждый раз немало удивляясь жизнерадостности мамаш, посещавших вместе с детьми ту же группу.

Пейтон несколько раз звонила Виктории, надеясь, что встреча с близкой подругой позволит ей немного встряхнуться, но Виктория всякий раз предложение отклоняла, то ссылаясь на неважное самочувствие, то на скверное настроение, вызванное разрывом с очередным кавалером.

Пейтон сочла, что, отказываясь от встречи, Виктория, видимо, ей завидует — то ли ее семейному положению, то ли просто счастливому материнству. Нашла к чему испытывать зависть! Но вот однажды, чуть ли не год спустя, Виктория позвонила сама.

— Не думай, Пейтон, что я забыла тебя, — застрекотала Виктория, — просто у меня было множество дел, хватало и неприятностей, и я не хотела портить тебе настроение. Я могу приехать сегодня.

К приезду подруги Пейтон решила принарядиться, отобрав брюки, сшитые на заказ, светлый кашемировый кардиган и туфли — последний писк моды. Однако прежде она надела бюстгальтер, придававший ее груди наибольшую сексуальность. Наряд дополнили ювелирные украшения из тусклого золота. Подвели только туфли, вернее, их высокие каблуки, неудобные, как ходули. Но порой пустить пыль в глаза можно и ближайшей подруге.

Одевшись, Пейтон собралась пойти в супермаркет: холодильник был почти пуст. В супермаркете всегда толпился народ, а узкие проходы между стойками раздражали, но здесь можно было купить жареные телячьи котлеты, копченую рыбу, готовую запеканку, свежую выпечку…

Виктория увидит, что ее жизнь разительно изменилась, что она выбралась из грязи и нищеты, став почтенной замужней дамой, живущей если и не в роскоши, то в достатке. Бедняжке Виктории выйти замуж не удается, хотя она и усердствует, стараясь завлечь в свои сети всякого, кто хотя бы чуть приглянется.

Однако увидеться с подругой не удалось. Виктория позвонила, горестно сообщив, что у нее новая неприятность и потому она не приедет. Пейтон расстроилась:

Виктория была единственным человеком, с которым можно пооткровенничать, поговорить по душам. Неужели она и впрямь ей завидует? Если бы Виктория родила, Пейтон себя бы ждать не заставила, вмиг бы примчалась. Тогда Пейтон еще не знала — и узнала лишь спустя много лет — что Виктория ВИЧ-инфицирована.

Воспользовавшись тем, что Кэш спит, Пейтон положила его в коляску и отправилась в супермаркет. В магазине, как могла, поторапливалась — не приведи господь, Кэш проснется. И все-таки он проснулся, когда она случайно тряхнула коляску, стараясь разминуться в узком проходе с опиравшейся на палку тучной старухой. Проснувшись, Кэш завопил благим матом. Пейтон всегда раздражали люди, приходившие в магазин с грудными младенцами, из которых редко кто не орал. Теперь она ругала саму себя: мало того, что Кэш захлебывался слезами, от него еще и невообразимо несло.

Пейтон покатила коляску к кассе, по пути пополняя корзину. Рыбный салат, икра, чеддер, устрицы, яблоки, сливы, дыня обошлись почти в двести долларов. Пейтон тяжко вздохнула. Когда Барри получит счет, без нравоучений не обойтись. Как пить дать, он будет долго брюзжать и обязательно упомянет, что несравненно дешевле приготовить рыбный салат самой.