Российские спецслужбы. От Рюрика до Екатерины Второй - Телицын Вадим Леонидович

Уж на что был зверем Иван Грозный, каких только замысловатых казней не придумывал, исполнение их он все же предоставлял Малюте. Петр рубил головы сам со своим любимцем Меншиковым, говорят, заставлял участвовать в кровавой работе и других своих приближенных»[208].

О том же мы найдем данные, обратившись к книге Анисимова:

«Возможно, что слухи о кровожадности царя были порождены жучкой и кощунственной обстановкой в Москве в 1698 году, когда царь и его приближенные участвовали в пытках и кровавых казнях, а потом пировали с безудержным весельем на безобразных попойках. Все это напоминало времена опричного террора Ивана Грозного. В деле своего сына царевича Алексея Петр сыграл роль палача. Известно, что он лично участвовал в допросах и пытках собственного сына, а потом стал сыноубийцей. Летом 1718 года повсеместно говорили о казни царевича и осуждали царя, которому якобы „царевича не жаль, уморил-де ево в тюрьме… и не стыдно ль-де ему о том будет", что „Великий государь царевича… потребил своими руками", или это дело рук Меншикова, действовавшего по указу царя. Арестованный по доносу капитан Выродов якобы говорил: „Какой он царь, что сына своего царевича Алексея Петровича казнил и кнутом бил?" „Какой он царь! — говорили на рынках, — сына своего, блаженной памяти царевича Алексея Петровича, заведши в мызу, пытал из своих рук"»[209].

Интерес этих строчек даже не в том, что Петр Алексеевич выступал мучителем и палачом собственного, хотя и нелюбимого сына, а в другом. Сыск преследовал тех, кто вслух осмеливался сказать слово «Сыноубивец!»[210]

«В 1725 году. Василий Селезнев был арестован за слова: „Естли б-де он был наш царь и он бы-де сына своего, царевича до смерти из своих рук не убил“. Некто Бортов в 1730 году вспоминал о Петре I: „Кто перед ним в чем погрешит, за вину изволил сам наказывать, из своих рук кнутом, на дыбе“. Даже в 1736 году воронежские однодворцы говорили между собой о Петре: „Наш-де император вывел роту и велел сына своего ротою расстреливать, и рота-де не стала расстреливать, палили все в землю"»[211]".

По всей видимости, мало кто знал подробности расправы над Алексеем Петровичем, незадачливом наследнике царского престола. А, может, и не старались узнать. Зачем? Нет человека, нет проблемы. Важно другое: убиенный царевич Алексей транс-, формировался в глазах обывателей в некий мученический образ. А Петр приобрел черты настоящего антихриста[212].

Но это все — слухи, волна которых то накатывала, то отбегала от общества. Реальность была прозаичней. И судить о ней можно по сохранившимся документам.

Е. Анисимов попытался проследить то, что можно назвать «рутинностью» сыскного дела царя, его повседневность:

«Особенно много сведений об участии Петра в работе сыска сохранили источники из Тайной канцелярии. Для работы в ней Петр 25 ноября 1718 года даже выделил особый день — понедельник. В этот день Петр приезжал в Петропавловскую крепость, слушал и читал там доклады, выписки и приговоры по текущим делам, являя собой в одном лице и следователя, и судью. К приезду царя судьи готовили экстракты и писали проекты приговоров, которые государь либо утверждал традиционной фразой «Учинить по сему», либо собственноручно правил и лаже заново переписывал. Порой он детально вникал в обстоятельства дела, вел допросы и присутствовал при пытках. Иван Орлов в 1718 году писал в челобитной по поводу очной ставки в застенке с Марией Гамильтон: «Когда при Царском величестве был розыск, и она меня в ту пору оговорила…». Резолюции царя показывают глубокое знание им тонкостей сыскного процесса и дел, которые его чем-то особо привлекали»[213].

А чем они могли его привлечь? Только доказательством того, что кругом плетутся против него самого заговоры! Ничем иным нельзя объяснить ту «мозаику», которая складывалась при сопоставлении материала, отложившегося в архивах Тайной канцелярии: кто только не прошел через его стены, порой даже диву даешься, что делали эти люди в столь страшном заведении[214].

Подавляющая часть задержанных оказывалась в застенках по доносам, отсюда и такое «человеческое разноцветье». С другой стороны, необходимо же было занять всех «заплечных дел мастеров», подвизавшихся в Тайной канцелярии и в Преображенском приказе. И последние свой хлеб отрабатывали сполна: допрашивали подозреваемых в государственных преступлениях, проводили очные ставки, строчили многостраничные протоколы и регулярно представляли отчеты о своей работе на стол царствующей особы[215].

Е. Анисимов, правда, утверждает, что «не всегда розыски при царе фиксировались на бумаге, как бы ло в деле Монса в 1724 году. Петр вообще был свободен в выборе решений по каждому делу. Все было в его воле: дать указ арестовать, допросить, пытать, выпустить из тюрьмы. Он отменял уже утвержденный им же приговор, направлял дело на доследование или приговаривал преступника к казни. При этом он исходил не из норм тогдашнего права, а из собственных соображении, оставшихся потомкам неизвестными»[216] .

Дело Монса, во-первых, это особый случай, поскольку здесь была замешана сама царица. А, во-вторых, самоуправство царя в ведении дел (по-другому и не назовешь) является еще одним подтверждением нашей мысли о том, что Петр сам определял все связанное с процессуальными нормами[217].

То же утверждение мы найдем и у исследователя: «Впрочем, ссылки на законы и процессуальные нормы тогда не были обязательны — традиция и право позволяли самодержцу выносить любой приговор по своему усмотрению. В 1720 году Петр указал о подавшем ему челобитную старообрядческом дьяконе Александре и его сообщнике, старце Ионе:

„Дьякона пытать к кому он сюда приехал и приставал, и кого здесь знает своего мнения потаенных; а по важных пытках, послать с добрым офицером и солдаты от гвардии в Нижний, и там казнить за его воровство… Другого, Иону, пытать до обращения или до смерти, ежели чего к розыску не явится".

Мы видим, как понимал царь весь сыскной процесс: еще до следствия вина Александра для Петра очевидна, требовалось лишь узнать о его сообщниках в столице, а потом отвезти преступника в Нижний и казнить. Сообщника же дьякона нужно было пытать до смерти, если тот не откажется от своей «ереси» и не вернется в лоно православной церкви. При этом Петр исходил из общих представлений о праве государя как верховного вершителя судеб подданных. Любопытно дело бывшего фискала Санина. Вначале Петр вынес резолюцию о его казни, потом распорядился, чтобы казнь Санина „умедлить для того, что Его величество изволил иметь тогда намерение сам его Санина видеть". Затем царь встретился с Саниным, выслушал его… и повелел ужесточить казнь: вместо отсечения головы он предписал колесовать преступника. Нужно согласиться с В. И. Веретенниковым, который писал, что в подобных случаях „личная воля монарха является высшей и в данном случае единственной нормой"»[218].

В сущности, два разных дела, которые Петр Алексеевич решил сам, без привлечения каких-либо структур дознания и суда. И зачем? Для царя эти дела вообще не представляли каких-либо сложностей: он, как оказывается, больше верил доносам, чем следственным действиям.

Но вто же время, как известно, «в принципе в системе самодержавной власти ни одно государственное дело не должно было миновать государя. Однако на практике смотреть все дела царь не мог, и происходила их неизбежная сортировка. В обычных, маловажных делах критерием решения служил закон, регламент, инструкция. Если же подходящего к делу закона не было, дело должно было поступать на рассмотрение государя. Эту схему Петр довольно последовательно проводил во время реформы государственной власти.