Книжное дело - Сергей Кравченко

— Вот и мы так. — Грозный тоже улыбнулся, — от службы, нелепых денег — бродить… — Грозный ковырнул снег, — … по белу свету. Только что про нас напишут?

— Не скучай, государь, сами и напишем. Вчера из Новгорода прискакал отрок. Наш человек везет печатный прибор под охраной конной сотни.

— Что за сотня? Я не посылал.

— От князя Курбского. На перемену идут. Легко раненые, но скакать годные.

— Уберегут прибор, если раненые?

— Уберегут.

— Ну, смотри мне! — Грозный приблизился к Смирному, — и не тяни время! Крестовые разбегутся, с тебя спрошу! Ты казнить не велишь!

Дальнейшее застолье происходило необычно. Царь в кресло садиться не пожелал. Стали выпивать, закусывать на ногах. С кубками и кусками еды переминались с ноги на ногу, медленно перемещались по кругу. Сверху, с Ивановой колокольни это выглядело забавно. Люди шли хороводом, запрокидывая головы под каждый тост. У всех этот кивок случался одновременно — никто не хотел отстать от царя. Ход при этом замедлялся незначительно, и казалось, люди совершают некий древний обряд вокруг незримого храма.

Это и был наш самый старый, исконный обряд! И храм туманный в середине круга чудился каждому русскому. Вот, разве что подполковник Штрекенхорн шествовал в недоумении.

По ходу дела царь спрашивал что-то у одного, тут же выслушивал другого, включался в посторонние беседы, которые у нас на Руси, как известно, вскипают беспорядочно уже после третьей рюмки.

Смирной тащился у левого плеча властелина. Правое плечо прикрывал Гришка Скуратов, впереди рассекал немногочисленное сообщество Данила Сомов с лопоухим щенком на руках.

— Ты обещал рассуждение о стольном граде, — напомнил царь. — Смотри, скоро понадобится.

Тут же заметил конюшему, чтобы красных лент в гривы на царских выездах больше не вплетали, — не девок сватаем!

— И помни, Крестовую стаю хочу выбить под корень!

— Не опасайся, государь, — ответил вместо Смирного Скуратов, — они все считанные, меченые. Прошка Заливной списки составил, места жительства известны. Особые люди в волостях следят и доносят о перемещениях. Не опасайся!

Снова выпили.

Говорят, русские много и беспорядочно пьют.

Как же тут не пить при такой нервной нагрузке?! И какой порядок выпивки может быть при беспорядке бытия?

— Что в промен отдали? — спросил Иван у левого плеча, и Федор понял, что это о цене станка.

— Как договаривались — телегу книг. Но все — двойники поздней переписи.

— Это как?

— Когда есть две одинаковые книги, мы отдавали новую, а древнюю себе оставляли. Книга, Иван Василич, не сапоги — чем старее, тем ценнее.

— Легко сторговались?

— Легко — не легко, а скоро год нашему торгу. Князь Острожский хотел сам ехать на просмотр книг.

— А кто б его, литвина, пустил? Он из каких?

— Православный польского подданства. Владеет собственным городом, Острогом…

— Не на озере ли Неро?

— Нет, в Киевской Руси. За книги готов отдать и этот город, и еще много чего. А к нам мы его отговорили ехать…

Федор запнулся: удержать Острожского удалось только диким враньем о перерождении русских медведей в оборотней-людоедов.

Грозный остановился и заставил Федора выпить из своих рук жалованный кубок. Присутствующие навострили уши — за что такая милость? Но никто, кроме лопоухого щенка, не услышал царского шепота:

— Пей, Федька, чтобы книгу испечь и главу сберечь.

Подвыпившему царю казалось, что «печь» и «печатать» — глаголы одного корня.

А может так оно и есть?

Глава 28. Сказ о медвежьем царстве

Книжный прибор был готов с лета. Виленские немцы приступили к работе сразу после прошлогоднего уезда Головина. Они получили у князя Константина аванс, пристойно обмыли это дело и заложили новейшую конструкцию.

«Этим мастерам можно верить», — думал князь, отъезжая к себе в Острог. Он не раз имел с ними дело. Вот же они ему и карету починили.

Цеховики устроили совещание. Несколько посвященных знатоков наперебой предлагали способы улучшения станка. В итоге возник чертеж, лишь по краям подмоченный пивом.

Усовершенствовали и легенду Острожского. Теперь не набор запчастей делали для царя Ивана, а целый станок для себя. А старый решили разобрать именно на запчасти. Русским и «бывалый прибор» сгодится. Его всего-то и нужно: вымыть, почистить, подновить лак на раме, смазать винт.

Новенький пресс испытали летом 1562 года и сразу установили в типографии. Проделали задуманный Abgemacht, и послали Острожскому радостное письмо — все готово, прибор в ящиках, изволь приехать и принять. И монету гони.

Острожский ответил, что монета давно в Вильне дожидается. Нужно только зайти на квартиру к князю Андрею Михайловичу Курбскому, получить у него денежки под расписку. По предъявлению сего письма, конечно. А станок я после заберу.

Курбский вынужден был заплатить вторую половину, — свою долю уставного капитала в совместном с Острожским предприятии. Осталось провернуть колесо взаимозачета. Острожский желал иметь «свои» книги, после чего Курбский получил бы ящики, и по удовлетворению заказчика — царя Ивана и по расписке последнего Курбский мог претендовать на половину прибыли в тиражировании византийских раритетов. Естественно, — когда таковые тиражи будут сверстаны, отпечатаны и проданы.

Федя Смирной неспроста замял перед царем вопрос о цене «книжной телеги». В этой телеге уехала в Острог Литовский страшная тайна. Если б о ней узнал, например, архиепископ Никандр, или даже слабенький митрополит Макарий, то гореть Феде не только в адском огне, — это ему и так прописано, — но и в обычном, сосновом. Спалили бы Крестовые отцы-братья антихриста Федьку до распада костей. И поделом ему, гаду ползучему! Такого святотатства, такого предательства со времен Каина и Иуды никто не совершал!

А узнал бы о проступке Смирного царь Иван, он бы, конечно, так не горячился, а спокойно, устало послал Федьку на Болото. И остался бы наш герой «без главы».

История Фединого грехопадения такова.

Князь Константин Острожский вцепился в труд грека Аристотеля, который естественным, алфавитным образом угодил в самое начало списка книг, предлагаемых на обмен. Феде не жаль было этого грека, потому что он имелся вдвойне. Два толстенных тома прекрасной телячьей кожи и толстой папирусной бумаги стояли на самой верхней полке книгохранилища, безопасные от мышей. Ясное дело, это был не оригинал. Греки не переплетали своих книг. Но и копия казалась очень ценной. По крайней мере, она была полной, да вот еще и двойной. Можно было ее отдавать. А кое-кому очень хотелось ее взять!

Князь Константин прямо сказал Головину во второй приезд:

— Вот ЭТО беру непременно! Об остальном можно торговаться, а нету ЭТОГО — нету торга!

Довольно быстро определили, какие книги из списка возьмет Острожский. Он не наглел, — пометил только половину. Несколько раз, — особенно после выпивки, — порывался ехать в Москву инкогнито, «добирать телегу доверху» и смотреть «Перипатетику».

Головин имел указание, ни под каким видом Острожского не привозить. И так с Европой трудности, а тут еще в шпионаже обвинят. Сам же Острожский головы не сносит.

Князь обвинений в шпионаже не боялся. Он наездил по разным странам на несколько приговоров. Захотят, и без вины повесят.

Тогда Головин выложил Константину сказ собственного сочинения, достойный печатного воспроизводства не менее апостольских книг. Вот что сочинил Головин в седле своей кобылки среди бескрайних русских снегов. Соавторство сказа принадлежит подьячему Смирному. Он определил центральный сюжет.

— Ты, Боря, наври чего-нибудь пострашнее. Про ведьм, медведей, вурдалаков. Лишь бы его от Москвы отбить.

Однажды темной осенней ночью, когда за окнами Острожского замка носилось не пойми что, — то ли осенние листья, то ли перепончатые твари, князь Константин снова заговорил о желании лично осмотреть двойные своды московской великокняжеской библиотеки. Желание было обострено парами горячей имбирной настойки.

Головин поставил нетронутый стакан, стал неопределенно вращать и перемещать его по полированному столу. Такое дикое поведение русского насторожило князя.

— Ты что, сударь, не здоров? Так подлечись!

— Тут, знаешь, Константин Константинович… такое дело… ты не подумай, что мы волыним, мы для тебя все готовы сделать. Подобных истинно-русских по эту сторону Днепра больше нет…

Последний оборот испугал князя совершенно. «Не будет книг!» — помрачнел он.

Головин сделал паузу.

— Уж мы тебе, Константиныч, любые книги загрузим. С верхом положим… но есть опасение…

— Боитесь продешевить? Так я за прибор отвечаю шляхетским словом! — Острожский вздыбил усы.