Черный Август - Тимоти Уилльямз

– Да?

– Я не знал, что делать. Народу на вокзале было немного, но уж очень странно она себя вела. Среди бела дня…

– Что?

– Схватила меня за ремень, сказала, что хочет заняться любовью. Еще – что любит меня. Называла меня какими-то странными именами – именами других мужчин. В общем, все было ужасно. Еще сказала, что без меня умрет.

– И что вы сделали?

– Я не знал, что делать. В толпе были и мои знакомые.

– Действительно, ситуация неловкая.

– Мне удалось вывести ее на площадь… Там слева, около камеры хранения, есть фонтанчик, фонтанчик с водой. Я отвел ее туда и вдруг разозлился. Сказал ей, что больше так не могу, что между нами все кончено. Сообщил, что помолвлен с другой.

– И?

– Она начала визжать и орать и вдруг упала в обморок. Господи, как я испугался! Подумал, что она умерла. Я плеснул на нее водой, и когда она пришла в себя, передо мной был вроде как другой человек. Тихонькая маленькая девочка. Она заплакала. Сказала, что хочет домой. Что ей страшно. Якобы она знает, что скоро умрет и что в этом я виноват, потому что я ее не люблю. Потому что не хочу ее защищать. Так и сказала. Но не в истерике. Говорила очень спокойно. И все время моргала, как будто только проснулась после долгого сна.

– Она просилась домой в Гарласко?

– Я усадил ее в машину и отвез домой.

– Куда – домой?

– Не помню название улицы. – Лука Понтевико снова пожал плечами. – Помню, что удивился, потому что считал, что она живет в Милане. Так она мне сама сказала. Я и понятия не имел, что у нее есть прибежище в этом городе.

– Сан-Теодоро?

Лука покачал головой и улыбнулся:

– Нет, Сан-Теодоро я знаю.

– Улица Мантуи? – спросил Тротти.

– Да, верно. – Лука живо закивал головой. – Улица Мантуи. Мне пришлось тащить ее по лестнице. Она жила на втором этаже.

– Вы привезли ее домой на улицу Мантуи и там ее трахнули. Не самый плохой способ скоротать день.

– У вас злой язык, комиссар.

– Ведь мы, профессионалы, своего никогда не упустим.

Рука Луки вновь непроизвольно потянулась к распятию на шее.

– Вы привезли ее домой, синьор Понтевико. И что потом?

Лука замялся.

– Ну?

– Она была очень бледной, дрожала. Я испугался. Еще она сильно потела. – Он закусил губу.

– И вы на цыпочках вышли из комнаты, предоставив ей возможность хорошенько пропотеть?

Лука промолчал и перевел взгляд с Тротти на Майокки.

– Ну?

– Я позвал приятеля. Спустился к машине и позвал приятеля. – Он смотрел вниз на свои руки.

– Какого приятеля?

– Врача.

Майокки нахмурил брови:

– Почему вы это скрывали?

– Что я скрывал?

– Прежде вы никогда не упоминали врача. Почему?

Тротти вздохнул, пытаясь подавить раздражение. Он повернулся к своему сослуживцу и печально покачал головой:

– Майокки, что вы из себя дурака строите?

– Дурака?

– На девицу ему было наплевать. Но вы что, не поняли, что она его шантажировала? С броней, без брони, а она разыгрывала из себя беременную. Старо как мир. Поэтому ему и врач понадобился. Чтобы убедиться, нужен ли аборт. Довольно обычный риск при его-то профессии.

– Я ухожу домой, – сказал Тротти.

– Нужно бы еще взглянуть на результаты вскрытия. – Майокки шел с ним по коридору третьего этажа. Блондинка на коммутаторе куда-то исчезла.

– Чтобы выяснить, была ли она беременна?

– Ты правда думаешь, что она его шантажировала, Тротти?

Было семь часов с минутами. Стало гораздо прохладнее. Тротти устал, голова болела от слишком долгого напряжения. Холодный душ, а потом ужин с юными влюбленными. Он посмотрел на стенные часы.

– Ты думаешь, что Мария-Кристина его шантажировала? Но беременной-то она не была, как по-твоему?

– Какая разница, была она беременной или нет? Я знаю одно: климакс у нее уже прошел. И при вскрытии, естественно, ничего не обнаружилось. Главное в том, что он испугался. И позвал своего приятеля врача. Что-то с ней было не в порядке, и он испугался. Не за нее, конечно, а за себя. Как, он сказал, зовут этого врача?

– Думаешь, Луку стоит арестовать прямо сейчас?

– А разве у нас против него что-нибудь есть? – Тротти улыбнулся воспоминаниям. – Помнишь Джино?

– Старого слепого телефониста?

– Джино постоянно мне твердил, что я слишком давлю на своих людей. Он считал, что поэтому я и Маганью потерял.

– Ты хочешь, чтобы я арестовал Луку? – спросил Майокки.

– И говорил, что я и Пизанелли потеряю.

– Как по-твоему, Лука виновен?

– Думаю ли я, что твоя молодая кинозвезда – Лука Понтевико – убил сестру Розанны? – Тротти остановился перед открытой дверью в свой кабинет. – Возможно, все возможно. Но и в этом случае непонятна вся эта неразбериха со Снупи, с адресованным ему письмом. Если он действительно ее убил, зачем ему понадобилось привлекать к себе внимание? И как она попала на Сан-Теодоро?

– Может, все-таки сейчас его арестовать?

– Поговори с врачом.

– Его зовут Сильвио Сильви.

– Сначала поговори с врачом. Выясни, что там у них произошло. Может, он-то тебе и объяснит, каким образом тело переместилось с улицы Мантуи на Сан-Теодоро. А до тех пор, пока не повидаешься с врачом, глаз с Луки не спускай. Скорее всего окажется, что доктор специализируется на абортах по дешевке. – Тротти взялся за дверную ручку. Другую руку он положил Майокки на плечо. – Тебе, Майокки, тоже не помешает отдохнуть. Вырвись отсюда на несколько дней. Побудь хоть немного с женой. И с детьми.

Майокки дернул плечами:

– Моя жена сама не хочет моей компании. Она мной по горло сыта. Ее тошнит от мужа-полицейского.

– Не верю.

– А теперь она еще и нашла кого-то.

– Все дело в этой проклятой квестуре. – Тротти вздохнул и показал рукой на безобразные стены коридора. – Мужей и отцов эта квестура превращает в чудовищ. В бесчувственных чудовищ.

– Это моя работа. Квестура – мой дом.

– Твой дом – семья, Майокки.

Майокки улыбнулся:

– Мне кажется, ты не понимаешь, Тротти.

– Я все понимаю.

– Нет, – сказал Майокки и затряс головой. – Ты, может, и был все время женат на своей работе. Но в моем случае – в нашем с женой случае – все иначе. Жена попросту меня не любит. Иногда мне даже кажется, что и мои собственные дети меня не любят. И что мне, по-твоему, делать? – Он шлепнул рукой по уродливой стене. – Все, что у меня есть, – это квестура, моя работа. Так что уж буду за нее держаться. Потому что ничего другого не осталось.

Пахло цветущей жимолостью и выхлопными газами автобусов.

На протянутых поперек улицы проводах расселись хвостами в разные стороны ласточки. Время близилось к восьми вечера, и в воздухе установилась приятная прохлада. Временами ощущалось нечто напоминавшее легкий ветерок. Взглянув на красноватое небо, Тротти понял, что дождя опять не будет.

Тротти вышел из дверей квестуры и спустился по ступенькам на улицу.

У него болела голова. Он чувствовал усталость, но, как ни странно, ему было очень весело. Теперь, говорил он себе, будем отдыхать. Интересно, ждет ли его еще дома, на улице Милано, Ева? Ему неожиданно стало приятно, когда он вспомнил, что накануне вечером она приготовила для него еду. Может, и сегодня она что-нибудь приготовит. Но лучше всетаки взять ее вместе с Анной и Пизанелли в ресторан. Он повернул на север и пошел вверх по Новой улице, наслаждаясь вечером и испытывая острое удовольствие от того чувства, что, чем больше он отдаляется от квестуры, тем меньше остается в голове забот. Вся беда, говорил он себе, что все свое существование он подчинил работе. Теперь нужно расслабиться. Он представил себе ужин в компании двух молодых людей. Возможно, по-своему Пизанелли и подходит Анне. «Пьеранджело»? – Тротти усмехнулся и пообещал себе, что изо всех сил постарается быть любезным.

– Комиссар Тротти?

Мужчина сидел на велосипеде – на английском велосипеде с высоким рулем, сверкающим звоночком, кожаным седлом и белой отражательной полосой на заднем брызговике. Когда велосипед остановился около Тротти, его желтый фонарь потух.

– Я синьор Беллони. Мы познакомились сегодня утром.

Тротти улыбнулся:

– Да, на вскрытии.

– Не могли бы вы уделить мне минуту? – Он прислонил велосипед к стене старой аптеки. (Еще несколько лет назад эта стена была сплошь расписана политическими лозунгами. Теперь часть их была закрашена охрой.) – Мне бы хотелось поговорить с вами о племяннице. Точнее, о племянницах. Если, конечно, вы не заняты.

– Сожалею, но сейчас я действительно очень занят. Я иду домой. А завтра уезжаю в отпуск.

На синьоре Беллони была хорошая одежда: костюм кремового цвета, голубая рубашка и темно-синий галстук-бабочка. Седые волосы красиво подстрижены. Лет семьдесят пять, подумал Тротти и поймал себя на мысли: а будет ли он, Пьеро Тротти, через десять лет в такой же форме?

Через десять лет, когда маленькому Пьеро Солароли исполнится десять. Пятый класс.