Высоцкий. Спасибо, что живой. - Никита Высоцкий

Из раздумий Михалыча вывел треск раскрывшейся двери. В комнату не вошел, а ворвался Фридман. Он прижимал к груди мусорную урну, из которой валил черный дым. Он вломился с ней, как с горящим самоваром, водрузил прямо на полированный стол перед Михалычем и с криком «Вот так, начальник!» сунул туда пачку корешков-билетов.

—    Ничего он тебе не сделает, Володя! Ничего теперь у него нет!—кричал Леня, приплясывая вокруг урны. — Ничего у тебя на него нет!

Из урны вырывались языки пламени. Обжигаясь, Фридман все подсовывал бумаги в огонь. Глаза у него горели демоническим огнем. Комната наполнилась дымом, когда вбежали капитан и сержант милиции.

—    Вынесите это на улицу, — приказал Михалыч.

Сержант схватил со стола графин, оттолкнул в сторону Фридмана, вылил в урну воду. Вдвоем с капитаном они подхватили сосуд с развевающимся густым белым шлейфом дыма и исчезли за дверью.

—    Прометей, твою мать. — Михалыч пытался откашляться. — Идите регистрируйтесь. — Он указал Фридману на лежащий на столе паспорт Татьяны и вышел через заднюю дверь. Володя с нежностью посмотрел на Фридмана:

—    Леня, ты настоящий Фри-мэн. Свободный человек!

Он крепко обнял Фридмана, который едва сдерживал слезы.

—    Володя, Володя... Ну, не время... Надо идти... Ну все, все...

В обнимку они двинулись в зал вылета. На столе остались лежать разбросанные ампулы вокруг чистого листа бумаги.

* * *

В самолете Татьяна заняла место возле окна. Володя сидел рядом. Было жарко и душно. Пассажиры обмахивались газетами, вертели направленные вентиляторы, затягивали и застегивали ремни безопасности, запихивали вещи под сиденья, дети орали, двигатели ревели. Володя застыл как сфинкс, глядя перед собой. Его задевали сумками, мешками, толстыми задницами, но он не реагировал. Пальцы его аккуратно расправляли пачку «Мальборо», разрывая склеенные места, разглаживая швы. Сделав из нее небольшой чистый лист, он спросил:

—    Ручка есть?

Татьяна достала из сумки ручку, сплетенную из больничных трубочек.

Самолет выруливал на взлетную полосу.

—    За удачный перелет, — послышалось сзади. Это Кулагин и Нефедов по очереди приложились.

Самолет, закончив маневрировать, замер на полосе. Двигатели взревели еще громче.

* * *

Михалыч стоял рядом со зданием аэропорта и смотрел на готовый к взлету самолет, когда к нему подошел Серый пиджак.

—    Весело тут у вас.

—    Провинция...

—    Может быть, но главное сделано. Он за нее впишется. Не в Америку летят. Едем в управление?

—    Зачем? — удивился Михалыч.

—    Ну, бумаги-то по Ивлевой я возьму?

—    Все у меня с собой.

—    Оформить надо.

—    Не надо...

Михалыч достал из папки бумаги, которые только что показывал Высоцкому.

—    «В чужбине свято наблюдаю родной обычай старины...» — Михалыч демонстративно разорвал на мелкие куски документы, бросил кусочки вверх, и они полетели на летное поле.

—    Можешь вместе с Фридманом в цирке выступать, — сквозь зубы процедил Серый.

—    Ах, ну да, еще Фридман.

Михалыч достал из папки еще несколько листов, порвал и их.

Мой черный человек в костюме сером,Он был министром, домуправом, офицером,Как злобный клоун он менял личиныИ бил под дых, внезапно, без причины.

И, улыбаясь, мне ломали крылья,Мой хрип порой похожим был на вой,И я немел от боли и бессильяИ лишь шептал: «Спасибо, что живой».

Я суеверен был, искал приметы,Что, мол, пройдет, терпи, все ерунда...Я даже прорывался в кабинетыИ зарекался: «Больше — никогда!»

Вокруг меня кликуши голосили:«В Париж мотает, словно мы в Тюмень,Пора такого выгнать из России».Давно пора, — видать, начальству лень.

Судачили про дачу и зарплату:Мол, денег прорва, по ночам кую.Я все отдам, берите без доплатыТрехкомнатную камеру мою.

И мне давали добрые советы,Чуть свысока похлопав по плечу,Мои друзья — известные поэты:Не стоит рифмовать «кричу — торчу».

И лопнула во мне терпенья жила,И я со смертью перешел на ты,Она давно возле меня кружила,Побаивалась только хрипоты.

Я от суда скрываться не намерен,Коль призовут — отвечу на вопрос.Я до секунд всю жизнь свою измерилИ худо-бедно, но тащил свой воз.

Но знаю я, что лживо, а что свято, —Я это понял все-таки давно.Мой путь один, всего один, ребята, —Мне выбора, по счастью, не дано.

Михалыч и его помощник Кибиров готовили очную ставку между кассиром Нуртузой Векмамбстовой и знаменитым организатором «левых» концертов Леонидом Фридманом. На столе лежала папка уголовного дела, билетные корешки, деньги, афиши.

— Паспорт, между прочим, тебе не отдают. — не унимался чиновник. — Анкету и заявление твое я приложу к делу прямо сейчас, но нужны еще визы и МВД, и комитета. А будут они теперь визировать? Я не знаю.

—    Старшина, ну что ты. в самом деле? Мне же завтра права вернут. А над тобой все смеяться будут...

—    Смеяться будут не надо мной, а над законом. Я выполняю свою работу. — Улыбкин достал из планшетки пачку протоколов и стал заполнять один из них.

Таня наконец поняла: происходит что-то неладное.

— Мы же опаздываем! — Леонидов энергично развернулся к Нефедову.

Лайнер «Ил-18» был готов к взлету. Высоцкий сидел, глядя перед собой, кресло рядом с ним пустовало.

—    Толя, скажи, он может работать? — Сева указал на курящего на улице Володю.

Толя досадливо выключил камеру...

—    Что ты психуешь? Что вы сами себя путаете? «Толя, скажи. Толя, покажи». Ну скажу, и что ты сделаешь?

У стойки администратора гостиницы «Зарафшан» Леонидов заполнил анкеты.

Среди ночи Татьяне позвонил Леонидов, кричал в телефонную трубку:

— Танюша! Слушай меня внимательно! Под кроватью в кабинете коробка. Бери ее и вылетай... Давай, голубушка, а то случится что-то страшное...

Леня начал выдергивать длинные ленты билетных корешков из стопок, которые лежали на столе Нуртузы Музафаровны. Сгреб стопку корешков, сунул в портфель...

—    Я боюсь,—произнесла Нуртуза.—Вдруг москвичи считать будут?

—    Дура. Не тех боишься...

Из гримерной Сева и Паша слышали, как в зале публика неистовствовала. Со всех сторон неслось: «Володя, еще!». «Володя, „Ваньку“!». Только что Володя закончил третий концерт. Оставалось еще два.

Сева запел: «Если друг оказался вдруг / И не друг, и не враг, атак...»

Зал загудел, послышались крики:

—    Халтура!

—    Высоцкого давай!

Кулагин заметил Фридмана, окруженного какими-то важными персонами, и бросился к нему:

—    Леня! Леня!..

—    Невозможно сейчас. Севочка! — Фридман недобро зыркнул на Кулагина: — После, после... все после.

Михалыч резко схватил Алимхана за горло и крепко сжал ему кадык.

—    Ну что, джигит, яйца тебе отрезать?..

Али беспомощно дернулся в жилистых руках и еле слышно просипел:

—    Я... Э... Э... Мил-ис-ия!

Татьяна осталась одна на остановке в неизвестном ей пыльном кишлаке... По трассе в сторону кишлака направлялся автобус.

Фридман залпом проглотил стакан коньяка. Бросил буфетчице на стойку пять рублей, несколько секунд постоял, успокаивая дрожь в руках...

—    Лень, у тебя здесь знакомые в милиции есть? — спросил Леонидов.

Леня вздрогнул.

—    Зачем ты спрашиваешь? Я никогда... Почему у меня должны быть знакомые там?

— Я не поеду, Володь. — сказал Сева. — Я. знаешь, домой, в Москву. Что мне тут делать? Смотреть, как ты себя гробишь?

Татьяна зажмурилась от солнца, которое вдруг наполнило комнату. Это Володя раздвинул занавески и открыл окно.

Татьяна была счастлива: она ехала верхом на ослике, заливаясь смехом от восторга и хлопая в ладоши... За ослом двигалась вся уставшая от жары компания.