Том 2. Стихотворения и поэмы 1891-1931 - Максимилиан Волошин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
«Увядший цветочек…»
Увядший цветочекИз дальней страны!Во мне пробудил онЗабытые сны.Зима удалилась,Исчезли снега,Серебряной пенойБлестят берега.Я вижу: сияетЛазурь надо мной,Всё веет, всё дышитТеплом и весной.Лазурное мореЖивет и горитИ каждой волноюСо мной говорит.О солнце! О моряПростор голубой!С какою любовьюЯ рвусь к вам душой!Туда, где фиалкиЦветут, где «она»Сидит у окошка,Бледна и грустна!
<Февраль 1898
Москва>
«Думы непонятные…»
Думы непонятныеВ глубине таятся.Силы необъятныеК выходу стремятся.Путь далек… Ладья легка…Жизнь, как море, широка…Дышится и веритсяИ легко поётся.Силами померитьсяСердце так и рвётся.Путь далек… ладья легка…Жизнь, как море, широка…
25 июня 1898
Еленкой
Доля русского поэта
В вековом исканьи света,В тине пошлости и злаДоля русского поэтаБесконечно тяжела.Жажда жизни, жажда волиИсстрадавшейся душой –Тяжелее этой доли Не сыскать другой!Не жилица в этом миреНаша муза. Ведь онаВ глубине самой СибириЖгучим горем рождена.Эти песни прилетелиИ родились средь степей,В буйном ропоте метели,Под зловещий звон цепей,Под запорами острога,В душной камере тюрьмы.Боги! Боли слишком много –Счастья здесь не сыщем мы.И с надорванной душою,Исстрадавшийся от мук,Наш поэт с своей тоскоюУмирать идет на юг.Юг служил всегда могилойНашей музы. И поэтЗдесь мечтал собраться с силой,Видя моря блеск и свет.Но, как раненая птица,Мысль подняться не могла…
<До 6 сентября 1898>
«В чем мое горе? – спросил я у ветра ночного…»
В чем мое горе? – спросил я у ветра ночного.Он не ответил… С угрозой суровой,С горьким рыданьем бесследно промчался он мимо,Вечно холодный, унылый и вечно гонимый.
В чем мое горе? – спросил я у сумрака ночи.Он не ответил… И стали корочеТени ночные… И снова они разрасталисьИ в тишине неподвижной о чем-то шептались.
В чем мое горе? – спросил я у снов. И толпоюВстали туманные сны предо мною.Тени забытой любви предо мной промелькнулиИ улыбнулись… И грустно мне в очи взглянули.
16 ноября 1898
<Москва>
«Мой дух широк: он обнимает…»
Мой дух широк: он обнимаетВесь мир, как неба синий свод.Он всё собою отражает,На всё свой отклик подает.Глубоко сердце мое: полноОно сокровищ дорогих.Но только буря, вспенив волны,Наверх выбрасывает их.Мысль – это молния. СверкаетОна внезапно. Горд, могучЕе полет. Громады тучОна зигзагом рассекаетИ озаряет вечный мрак,Объявший всё. Я сам – червяк.
<Апрель 1899>
«Вот парк Монсо. Здесь Мопассана…»
Вот парк Монсо. Здесь МопассанаПоставлен бюст. В тени ветвейНад книгой жгучего романаСклонилась девушка. У нейПечальный вид, распущен локон…На грудь упал увядший лист…Здесь жил Флобер… Из этих оконГлядел великий романистНа плеск толпы, на зелень сада,На этот потемневший пруд,Где ивы старые растут,И возвышается аркада,Плющом обвитая…
Октябрь 1899
Париж
Версальский сыр
В осенний, холодный, но солнечный деньБродил я по парку в Версале.На мраморных старых ступенях дворцовУвядшие листья лежали.И шорох шагов в полумраке аллейТревожил покой сновиденийСтаринного парка и тени былых,Исчезших давно поколений.Всё то же… По-прежнему мрамор статуйРисуется в воздухе чистом…Да! Трудно, бродя по версальским садам,Немного не стать роялистом.Какое величье! Подобный размах,Создавший такие чертоги,Возникнуть мог только, когда на землеЦарили не люди, а боги.Когда всемогущий «Roi le Soleil»Сиял в одиноком сияньи…Тогда на царей не бюджет, не народ –Лишь дамы имели влиянье.Прекрасное время! Madame МентенонСидела в Большом Трианоне,Людовик же в самом Версале сидел,Сияя величьем на троне.Порою, наскучив сияньем своимИ ролью всесильного бога,По этим аллеям в Большой ТрианонОн шел, чтоб развлечься немного.Я видел там старый бильярд… НеужельСлучалось, что здесь, в ТрианонеИграл сам великий Roi le SoleilВ порфире своей и в короне?О, если б придворным поэтом я стал,Я б спеть попросил свою музу,Как он высочайшей рукой отправлялТоржественно «желтого в лузу».Но я, coq le Dieu! – не придворный поэт!Мне нравится это сияньеТогда лишь, когда его больше уж нет –И этому есть основанья:Версальские парки смотреть ведь никтоИз смертных тогда не пускался,Когда здесь единственный солнце-корольОдин, как сыр в масле, катался.О, да! То был истинный лимбургский сыр –И тонкий, и острый: прекрасныйОбразчик сыров, отравляющих мирГниеньем и вонью ужасной.Но эти французы толк знают в сырах –Сыр гнил у них долгие годыИ подан был, наконец, как десертНа пире народной свободы.И съел с аппетитом французский народСвой сыр, и теперь в нетерпеньиСырам своим новым прогнить не дает,А ест, лишь начнется гниенье.В России наш сыр прогнивает давноПо разным дворцам и хоромам.Как жаль, что наш вечно голодный мужикСовсем не рожден гастрономом.Но, впрочем, потребности можно развитьВ нем медленным, мирным процессом,Когда его выжмет сперва капиталФабрично-промышленным прессом.
21 декабря 1899 (2 янв. 1900)
Берлин
«Теперь сижу в Берлине я…»
Теперь сижу в Берлине я,И очень скучно в нем.Густые хлопья инеяПовисли под окном…А выйду ль я на улицу –Мне встретится студентСо шрамом по всему лицу,Стоит как монументС осанкой сверхъестественнойТоржественный жандарм…Гирляндою божественнойИдут ряды казарм.Здесь всё живое прячется,Куда ни поглядишь…«И верится, и плачется»,И хочется в Париж.
9 января 1900
Берлин
«Люблю осенний сон аллей…»
Люблю осенний сон аллей,Старинных парков увяданье,В туман окутанные зданьяИ дымы синие полей.И боль разлуки мне милейПечальных радостей свиданья.
<Февраль-март 1900
Москва>
На Дунае
Свежий ветер. Утро. Рано.Дышит мощная река…В дымке синего туманаДаль прозрачна и легка.
В бесконечных изворотахПуть Дунай прорезал свойИ кипит в водоворотахМутно-желтою волной.
Уплывают вдаль селенья.Церкви старые видны,Будто смутные виденьяНепробудной старины.
И душа из тесных рамокРвется дальше на простор…Вот встает старинный замокНа скалистом кряже гор.
Эти стены, полный ласки,Обвивает виноград…Как глаза античной маскиОкна черные глядят.
И рисуется суровоСтен зловещих силуэт,Точно мертвого былогоСтрашный каменный скелет…
31 мая 1900
Линц
«И бысть в Берлине велий глас…»
