Кукольник - Генри Олди

— А-а…

Вехден замолчал и обмяк.

«Королева Боль справедлива, — всплыли в памяти слова Гишера Добряка. — Когда она уходит, она дарит минуты райского блаженства. Баш на баш. Не все монархи платят истинным счастьем за свой уход».

«Убирайся! — мысленно огрызнулся Лючано в ответ на нравоучения старого философа. — Пей отвары, потей, набирайся сил и отстань от меня со своими нравоучениями!» Не хватало еще, чтобы Гишер пошел по стопам маэстро Карла, со временем превратясь во второй внутренний голос — назойливый и на свободе во многом бесполезный.

До конца работы, по прикидкам Лючано, оставался час, не меньше.

Он вздохнул и повернулся к человеку в пыточном кресле.

Звали вехдена Фаруд Сагзи. Родился он, если верить пометке в личном деле, на Тире, одном из обитаемых миров в созвездии Дикого Жеребца, а тянул «двушку» за оскорбление действием, приведшее к тяжким последствиям. Париться бедняге оставалось семь месяцев, и в допросное кресло он угодил по воле слепого случая.

Федеральному агенту Халлухского Доминиона понадобилась информация о каком-то Бижане Трубаче, предположительно родственнике или знакомом Фаруда. Пять дней назад агент с этой целью прилетел на Кемчугу.

В Мей-Гиле допрос заключенных, согласно инструкции, проводился под пыткой. Инструкция успешно соединяла в себе древние традиции аримов, часть их религиозного культа, желание сэкономить казенные средства на гонорарах пси-сканеров и лабораторном ментоскопировании, а также своеобразный гуманизм по отношению к заключенным. Считалось, что боль, не влекущая за собой телесных или психических нарушений выше III степени, — чудесный стимул для дачи правдивых показаний.

«Пытуемый, страдая, сам выбирает, что ему душеспасительней: сказать правду или запираться до последнего, — гласил раздел „Допрос и проведение очной ставки“. — Это первый шаг для желающих выйти на свободу с чистой совестью».

— Итак, вы утверждаете, что видели Бижана в позапрошлом году на Аббаре?

— Да, — устало подтвердил вехден.

— Где?

— В баре «Belle Epoque».

— Что он там делал?

— Играл на трубе. Паршиво играл, надо заметить. Все время лажался на «Campanario». Парни хотели его побить, но он сыграл им «Милашку Сью». Под «Милашку» хорошо танцевать…

Фаруд поймал себя на неконтролируемом словоизвержении, характерном для допроса с пристрастием, и замолчал.

— Бижан играл один?

— Нет, в составе трио. Бас, гитара и труба.

— Вы говорите правду?

— Я с самого начала говорю правду.

— Хотелось бы верить…

Повинуясь знаку агента, Лючано восстановил рабочий настрой и трижды прикоснулся к зафиксированному в кресле Фаруду. В разных местах. Сейчас, после длительного периода работы, он очень хорошо чувствовал пытуемого — и имел возможность точно дозировать боль, не причиняя вехдену лишних страданий.

Резкий всплеск и отдых.

Так Гишер учил завершать допрос.

Когда Лючано впервые присутствовал при допросе с пристрастием в качестве ученика, он позже признался старику, что иногда легче терпеть боль, чем причинять. «Возможно, — сухо отрезал Гишер, словно говорил с идиотом. — Но ты, дружок, будешь причинять. Прими это как должное, подбери сопли и иди за мной». В скором времени Лючано оценил сухость Гишера по достоинству и был благодарен за то, что старик не стал сочувствовать или пускаться в длинные морализаторства.

На Кемчуге жизнь следовало принимать такой, какой ее подкладывают тебе в постель. И не мечтать о красотке с арбузными грудями и дипломом магистра изящных искусств.

— Как назывался бар, в котором вы видели Бижана?

— «Belle Epoque». — Вехден попытался сесть ровно, но у него не получилось. Мышцы спины отказывались сохранять осанку. — Я вам уже говорил. Вы зря стараетесь подловить меня на противоречиях.

— Кто играл на гитаре?

— Я не знаю. Смуглый, с усами. Да, кажется, с усами.

— Вы разговаривали с Бижаном?

— Да.

— О чем?

— О пустяках. О том, что у него нет денег на новую трубу. О женщинах. Его бросила подружка. Он много раз сказал, что она — стерва и нимфоманка.

— Бижан интересовался служебными кодами лабораторий?

— Каких еще лабораторий?

— Химических лабораторий Аббарского национального университета.

— Нет.

— Вы уверены?

Лючано перестал слушать. Во-первых, еще будучи подмастерьем у Гишера, он дал подписку о неразглашении. Во-вторых, плевать он хотел на трубу Бижана и коды лабораторий. В-третьих, агент, настырный человечек, похожий на клерка средней руки, был ему неприятен. Если космопорт закрыт из-за хищных флуктуации континуума и ты надолго застрял на гиблой, малокомфортабельной планетке — глуши литрами слабоалкогольный «Танъёй», закусывай паштетом из ящерицы пху и жди, пока патрули расчистят трассу. Допрос ты уже провел в первый день прилета, и незачем мучить Фаруда Сагзи ежедневно, пользуясь согласием властей.

Агент притворялся, будто желает удостовериться, проверить заново, вымучить крупицу новых сведений…

Лючано видел, что он врет самому себе.

Столкнувшись с допросом под пыткой, агент вдруг выяснил, что получает от этого зрелища удовольствие. Чувственное, физиологическое наслаждение. И старался выжать максимум, прежде чем покинет Кемчугу, вернувшись в цивилизованные миры, где пытку заменяют современные, менее зрелищные методы.

«Королева Боль презирает таких ублюдков, — говорил Гишер. — Дружок, если мы не радуемся, когда болит у нас, мы не должны радоваться, когда болит у них, иначе Королева Боль оставит нас своей милостью. Ты видел прокаженных? У них ничего не болит. Поэтому они разлагаются заживо. Когда проказой страдает не тело, а душа, Королева Боль плачет, уединившись в тайных покоях…»

Лючано все собирался спросить у старика, за что его уважают местные шаманы, если он — всего лишь тюремный экзекутор. И не спрашивал. В последний момент прикусывал язык.

— Кем вам приходится Бижар?

— Двоюродный брат мужа моей сестры Тахмины.

— Вы говорили с ним о Джоне Мереке?

— Кто это?

— Капитан ракетного эсминца «Мчади».

— Нет.

— Вы уверены?

Еще два прикосновения. Еще один спазм боли. Здоровье вехдена от этого не пострадает. И психика выдержит. Возможно, на психике останутся шрамы. Но эти рубцы — жесткие и грубые — хорошо защищены от инфекций особого рода. Они не превратятся в неврозы, комплексы и мании.

Пройдя обучение у Гишера, Лючано знал такие вещи наверняка.

Сердцем чуял.

Встав, агент налил себе стакан кисловатого сока, выжатого из плодов дерева гамода, и выпил залпом. Он разрывался между желанием задержаться на Кемчуге — задавать Фаруду Сагзи бессмысленные, никому не нужные вопросы, получая, кроме ответов, темную радость, о какой раньше ничего не знал! — и приказом начальства продолжить розыск Бижана Трубача, межпланетного террориста.

— Когда наконец расчистят трассу?

— Вы спрашиваете у заключенного? — поинтересовался Лючано.

— Нет.

— У меня?

— Нет, чтоб вас!… — Агент достал платок и вытер мокрый лоб. Лицо его покрыла маслянистая пленка, смазывая черты. — Я просто не понимаю, почему чистильщики так долго возятся?

— Потому что это фаги, — объяснил Лючано, хотя ему ясно дали понять, что мнением младшего экзекутора не очень-то интересуются. — Пожиратели. Тупые и агрессивные гидры. Буквально на входе в сектор орбитальных рейсов. Вы видели, что они сделали со шхуной «Мамочка»?

Флуктуации континуума класса 1Н-12+ по реестру Шмеера-Полански, они же — «гидры», жрали все подряд. Излучение звезд, выбросы плазмы, реликтовый фон космоса, полевые искажения, гравитационные волны… Материальные объекты доступного размера вроде мелких астероидов и комет «гидры» обычно игнорировали. Другое дело — космические корабли. Нападение пожирателя высасывало досуха энергетические системы корабля, а заодно экипаж и пассажиров — если, конечно, звездолет не успевал уйти от фага, совершив РПТ-маневр.

«Осушив» корабль и переварив полезные составляющие, «гидра» фиксировала в своей структуре часть сознания людей, их памяти и личностных особенностей. Этого требовал малоизученный закон эволюции фага.

Шхуна «Мамочка», которую молоденькая «гидра» частично употребила в пищу, свалилась на космодром Кемчуги буквально сразу после прибытия челнока с агентом. «Мамочке» повезло — посадочную гематрицу ввели в автопилот незадолго до атаки голодного фага. Лючано до сих пор тошнило, когда он вспоминал, как выглядел спасшийся экипаж шхуны. Мычание капитана, конвульсии дистрофика-старпома, хохот механика, разучившегося говорить по-человечески, пять живых мумий в трюме…

Слово «спасение» в данном случае обретало издевательский оттенок. А боевые корабли, способные управиться с кублом «гидр», были заняты в других местах Галактики — и не спешили на зачистку трассы в захолустье, где мало кто летает.