Кукольных дел мастер - Генри Олди

Генри Лайон Олди

Кукольных дел мастер

Пролог

«Рыбы вышли из воды на сушу. Птицы поднялись с земли в небо.

Обезьяна спустилась с дерева, потеряла хвост и стала человеком. Люди выбрались в космос и, задрав носы до небес, насладились собственным величием.

Ничего подобного.

Мы солгали себе, и с радостью поверили в ложь.

Рыба вышла на сушу не заключенной в тюрьме аквариума. Птица поднялась в небо не бескрылой пленницей в клетке самолета. Обезьяна стала человеком не потому, что чесала свою красную бесхвостую задницу, ожидая банана, как милости судьбы. Полагаю, однажды и мы с вами выйдем в космос так, как это нас достойно. Родимся заново, оставив утробу косной материи.

А сейчас давайте хотя бы перестанем лгать.

Это будет наш первый шаг в будущее».

Представить себе бесконечность?

Элементарно.

Движение по кругу — и всех трудов. Планета летит по орбите вокруг звезды. Лошадь тащит ворот маслобойки. Танцоры ведут хоровод. Вертится грязь, налипшая на колесо. Человек тащится по жизни: дом-работа-дом-работа-сквер-пиво-дом-работа… Чистая, незамутненная бесконечность. Правда, в ней нет ничего общего с вечностью. Но, к счастью, остановка в определенной точке круга — это не конец. Это просто остановка. К чему отягощать факт лишними смыслами?

Представить себе вечность?

Проще простого.

Спросите не у разума, а у чувств, и получите ответ. Влюбленный парень ждет девушку у входа в кинотеатр. Ночью разболелся зуб, болеутолитель не помогает, и до утра — мириады веков. Сколько будет жить ребенок? — вечность. Он в этом глубоко убежден. Как долго мы не виделись? — целую вечность. Правда, в ней нет ничего общего с бесконечностью. Но, к счастью, неограниченное множество времени в ограниченном пространстве бытия — это в большинстве случаев абстракция. Образ, символ. И оставим его в покое. К чему отягощать смысл лишними фактами?

Представить себе кого-то, кому интересны эти заковыристые материи?

Увольте, не могу.

Так или примерно так рассуждал один лысый щеголь в шортах и рубахе навыпуск. Он наслаждался дивной ночью, запрокинув голову к двум лунам, прихлебывал из стакана, и время от времени делал многозначительные паузы, словно ждал, что луны ему возразят.

— Ты прав, — ответили ему. — Никому не интересно. Абсолютно. Думаю, это единственный абсолют, который возможен в нашей Вселенной. Запиши, а то забудешь.

И собеседник лысого, седой первооткрыватель абсолюта, скорчил обезьянью гримасу, с ужасающей точностью копируя макаку в состоянии удовлетворения.

Так он смеялся.

Минут на пять оба старика замолчали. Тутовая водка согревала кровь, остывающую с возрастом. Аромат орхидей навевал приятные мысли о чем-то мягком, добродушном и благосклонном к твоим мелким слабостям. Свет лун тихо лился, подобно слезам радости. Сентиментальность торчала за спинкой кресла, хихикая вполголоса.

Ну и ожидание, куда денешься…

Бездеятельность стариков резко контрастировала с неугомонной хлопотливостью женщины за столиком. Казалось, полк десантников вот-вот нагрянет в гости — столько еды она заготовила, и не собиралась останавливаться на достигнутом. В данный момент хозяйка заворачивала острый фарш в листья винограда, вымоченные особым образом. Вся лужайка насквозь пропахла уксусом, чесноком, гвоздикой, лавровым листом и мускатным орехом. Сложный букет дразнил обоняние. Лысый даже чихнул и с тоской развел руками: дескать, пока жду, слюной захлебнусь!

Седой оказался терпеливее щеголя. Он дымил самокруткой, как если бы желал дешевым табаком заглушить ароматы кулинарии, и кольца сложной формы поднимались над его головой. Дым, вначале сизый, в лучах Розетты с Сунандари окрашивался желтым, потом — зеленоватым, и наконец расточался без следа.

— Хочу есть, — не выдержал лысый.

Хозяйка показала ему кулак и вернулась к работе.

— Очень хочу есть, — настаивал лысый.

Ему показали разделочный нож.

— Очень хочу есть, — сдался лысый, — но не буду. Потому что очень хочу жить. Фелиция, радость моя, у тебя не найдется черствой корочки хлеба? Для любимого мужчины?

— Не найдется, — отрезала радость. — Ты и так толстый. Пей на голодный желудок. Может быть, ты тогда напьешься до поросячьего визга. И отправишься спать, оставив нас с Гишером в покое. Как только прилетят наши, я тебя разбужу.

Ее слова были услышаны небом. В облаках, стаей птиц висящих над домом, раздалось жужжание. Оно приближалось, делалось отчетливей; минута, другая — и крошечный моноплан опустился на лужайку, вспугнув спящего тапира. Это была дорогая машина: «Molnier-Sorane» с вертикальным взлетом и посадкой, кабина «люкс», четыре двигуна, автопилот-мультирежимник… Лишь человек с высоким, а главное, стабильным уровнем доходов мог позволить себе такую игрушку.

Из кабины выбрался худой мужчина средних лет, похожий на хищную птицу. Он с некоторым удивлением огляделся. Его смутила тишина — гость ожидал найти развеселую компанию, проводящую время за дружеской пирушкой. Тапир с возмущением хрюкнул в адрес нахала, и мужчина очнулся, быстрым шагом направившись к веранде.

— Добрый вечер, — поздоровался он, делая вид, что сейчас и впрямь вечер, а не ночь. — Ричард Монтелье, режиссер. Надеюсь, вас предупредили о моем… э-э… визите?

— Да, конечно! — с гостем хозяйка была не в пример обходительней, чем с лысым щеголем. Когда в дом является звезда арт-транса галактического масштаба, да еще и телепат, мигом сделаешься приветливей информателлы. — Располагайтесь, прошу вас! Мы думали, вы прибудете все вместе…

Мужчина развел руками:

— А прибыл я один. Мы договорились встретиться прямо здесь. Извините, я готов обождать в машине…

— Глупости! — безапелляционно возразил лысый. — Какая машина? Сейчас я вынесу для вас шезлонг. Малыш скоро будет. Он всегда опаздывает, с младых ногтей. Мы же с вами выпьем по глоточку, и хорошенько познакомимся. Разрешите представиться: Карл Эмерих, невропаст в отставке. Мы с вами переписывались. Помните?

— Разумеется! Присланные вами голомодели кукол были чудесны. Вся студия восхищалась, а это дорогого стоит. Богема редко проявляет восторг за глаза. Скорее наоборот. Уж я-то знаю!

Лысый ухмыльнулся.

— Характер богемы, молодой человек, я знаю не хуже вас. Наелся досыта. Уж извините старика за прямоту.

— Да, я забыл, с кем имею дело… Ваш коллега, — Монтелье отвесил вежливый поклон в адрес седого, который не спешил вступать в разговор, — тоже невропаст?

— Нет, — кратко ответил седой. — Я экзекутор. Зовите меня Гишер.

— Просто Гишер?

— Проще некуда. Меня все так зовут. Иногда добавляют: Добряк Гишер. Если мы подружимся, я вам тоже разрешу прибавлять к имени Добряка.

— А вдруг мы не подружимся? — Монтелье сощурился, ведя беседу на грани конфликта. Лишь очень чувствительный к тонкостям зритель сумел бы подметить, что оба собеседника наслаждаются легкой пикировкой, как два мастера-рапириста — сериями выпадов и защит. — Вдруг я вам не понравлюсь?

— Тогда вам придется звать меня так, как записано в паспорте.

— Э-э… Как именно?

— Гишерианнан Ахаханаврак из семьи Йинувье.

— Нет, лучше уж мы подружимся, — вздохнул режиссер, доставая футляр с курительными палочками. Ноздри его трепетали, ожидая порции дыма. — Готов ради этого подвергнуться экзекуции.

— Вы, кажется, телепат? Прочитайте мои мысли.

— Увы, я не читаю мысли каждого встречного.

— А я не подвергаю первого встречного экзекуции. Эту честь надо заслужить. Вы мне понравились, Ричард. Зовите меня Гишером. А там посмотрим. Глядишь, и до экзекуции доберемся…

— Черные небеса! Какая прелесть! — режиссер мигом забыл о словесном фехтовании, во все глаза уставясь на куклы, развешанные вдоль веранды. — Я подозревал, но в реальности… Это чудо. Голомодель не передает простоты и изящества натуры! Вы даже не представляете, как мы, телепаты, воспринимаем опосредованные символы… Впрочем, я увлекся. Можете что-нибудь показать?

Лысый прошел на веранду и снял со стены марионетку, изображавшую голема в дорогом костюме от Танелли. Почему-то сразу делалось понятно, что это голем. Даже когда кукловод провел марионетку вдоль перил, нарочито подчеркивая утрированную, балетную пластичность красавчика, это мало что добавило к первому впечатлению.

— Не бою-ю-юсь, — запел лысый приятным, хотя и слабым тенором, воспроизводя мелодию из увертюры к балету «Милая Элеонора». — Ничего я не бою-юсь! Я бегаю стометровку-у-у…

Аплодисменты гостя прервали его вокализ.

— Чудесно!

— Ужасно! — с чувством добавила хозяйка.

— Я уверен, — гость сделал вид, что не расслышал комментария. Телепат, не телепат, а гиблое дело: лезть в семейные разборки, — «Zen-Tai» придет в восторг от новой технологии. Хотя разве это новинка? Я читал, в древности были театры, где живой актер играл на одной сцене с куклой… Это правда?