Полоний на завтрак Шпионские тайны XX века - Соколов Борис Вадимович

Апофеоз лжи — это конец письма. Мне жалко по-видимому честного, но дезинформированного журналиста Хуана Кобо. Вызывает удивление осведомленность о письме из Испании А.Афиногенова и его соавторов, рождается мысль о скоординированных действиях группы людей, пытающихся создать культ не просто выдающегося писателя, а святого человека Богомолова, создать путем оскорблений и унизительных клеветнических измышлений, направленных против друзей детства, юности и молодости Владимира Богомолова, пытающихся помешать читателям узнать новые факты, связанные с его биографией, и вопреки тезиса о моменте истины, опорочить талантливого и честного журналиста, писателя, драматурга Ольгу Кучкину, унизить трех замечательных пожилых женщин, оболгать и унизить писателя, художника и фронтовика, меня «накануне 60-летнего юбилея победы…» якобы «бросившего камень в нашу святыню, в праздник Великой победы!» Не дико ли рассматривать биографию писателя как святыню? Господа, авторы писем в «Литературную газету»! Одного Вы добились несомненно — Вы оскорбили меня накануне действительно святого для меня дня 60-летия Победы!»

Отмечу, что в беседах со мной в феврале 2008 года Леонид Николаевич точно назвал диагноз, указанный в справке Богомолова — шизофрения, и уточнил, что писатель его не скрывал, а наоборот, использовал для получения разного рода льгот, в частности, комнаты. Но при этом Рабичев подтвердил, что шизофрения у него была без галлюцинаций, бреда и раздвоения сознания, а выражалась только в сильных головных болях. Не верил Рабичев и тому, что за анекдот Володю Войтинского могли посадить в тюрьму. За такое солдату была прямая дорога в штрафную роту, а не в тюрьму. Другое дело, если вскоре после призыва проявилась его болезнь. Тогда его должны были бы госпитализировать в психиатрическую лечебницу. Быть может, это и произошло после февраля 1944 года.

По словам Рабичева и Холодовской, Богомолов был болен шизофренией, причем болезнь была диагностирована еще до войны. У будущего писателя была соответствующая справка, которую он довольно успешно использовал для получения различных льгот и, в частности, комнаты. Шизофрения у него была без галлюцинаций, без раздвоения сознания и выражалась только в сильнейших головных болях, из-за которых он не мог работать. По воспоминаниям Рабичева и Холодовской, Войтинский нередко бил свою мать, Надежду Павловну, урожденную Тобиас, дочь адвоката из Вильно Пинхуса Тобиаса, а также сестру Екатерину, а позднее — свою гражданскую жену Инну Селезневу, которые со слезами жаловались на побои Наталье Холодовской и ее подругам. О ссорах Богомолова с Селезневой вспоминает и редактор «Вопросов литературы» Лазарь Лазарев: «Оба они были людьми, выражусь так, очень высокой внутренней энергетики, и, когда бывали вместе, сразу же возникало поле предельного напряжения, беспрерывно сверкали шаровые молнии — казалось, что какая-нибудь ненароком может шарахнуть и в тебя. Я довольно быстро понял, что брак этот вряд ли будет долговечным… После Инны Селезневой Володя женился на враче-пульмонологе Раисе Александровне Глушко. Она была из иного теста, чем Инна. Ему не перечила, смиренно подчинялась. Он ей давал указания, которые должны были беспрекословно выполняться, заведенный им порядок не мог никак и ничем нарушаться», (http://magazines.russ.ru/ znamia/2007/5/1112.html). Хотя мать Володя любил, и когда получил первый приличный гонорар за «Ивана» купил ей кооперативную квартиру. Напомню, что в автобиографии «Автор о себе» Богомолов утверждал, что его воспитал дед с материнской стороны, полный Георгиевский кавалер. Этот мифический дед якобы «когда… в четырехлетием возрасте я, по глупости, сорвал с клумбы в соседском палисаде одну или две розы, дед солдатским ремнем выпорол меня так, что я потерял сознание и потом неделю пролежал на животе. С пяти лет он порол меня систематически, без какой-либо причины и весьма жестоко, чтобы, как он говорил, «добавить ума»; при этом мне категорически запрещалось плакать». Дед, по словам Богомолова, был «главным для меня человеком и то, что он постоянно, год за годом вбивал в мое сознание, безусловно, осталось и живет в памяти по сей день». И вот эти постулаты: «Ты пришел в эту жизнь, где ты никому не нужен. Не жди милости от людей или от Бога, — тебе никто ничего не должен! Надейся только на самого себя, вкалывай в поте лица, выживай!.. Делай все добросовестно, хорошо и, по возможности, лучше других. Власть — зло. Держась подальше от начальства! У них своя жизнь, а у тебя своя!.. Не угодничай, не подлаживайся и никого не бойся. Не давай себя в обиду. Пусть лучше тебя убьют, чем унизят!» Можно предположить, что побои родных и близких, если они действительно имели место, были следствием болезни писателя. Таким образом он «воспитывал» их, думая, что тем самым помогает им и себе утверждаться в мире. Позднее писатель Владимир Богомолов смог утвердить себя своими книгами.

Рабичев сообщил мне также, что «Холодовская и другие соседи и одноклассницы обиделись на Володю. Они в эвакуации помогали ему и матери, и сестре, можно сказать, спасли, а он их потом забыл». Это же подтвердили мне в беседах сама Наталья Георгиевна Холодовская и Анна Борисовна Пахомова. Еще Рабичев подтвердил, что Володя рассказывал ему историю про мобилизацию и последующий арест за антисоветский анекдот, но Рабичев, по его словам, никогда в нее не верил. Был твердо убежден, что Войтинский-Богомолов никогда не воевал. Неоднократно с завистью говорил: «Вот ты воевал». По словам Рабичева и Пахомовой, Володя Войтинский был труслив, боялся темноты. Когда возвращался в темноте на дачу, говорил: «К ноге», чтобы казалось, что идет с собакой, и тогда хулиганы или грабители побоялись бы на него напасть.

Рабичев вспоминал, что Богомолов всегда ходил в штатском, тогда как фронтовики донашивали гимнастерки, никогда не носил боевых наград, тогда как другие фронтовики носили. И в романе отражен во многом боевой путь Рабичева. Именно он воевал в тех местах, где капитан Алехин со своими товарищами ловит немецкую разведгруппу «Неман», и его рассказы подтолкнули Богомолова к мысли выбрать именно эту местность местом действия романа.

Несомненно, Богомолов очень переживал, что не попал на войну. И всю жизнь испытывал огромное влечение к истории Великой Отечественной войны, собрал уникальную коллекцию опубликованных документов и материалов, освещающих почти каждый день войны. И когда решил стать писателем военной темы, то придумал себе подходящую биографию, как бы сроднился со своими героями. И взял себе другую фамилию и отчество, превратившись во Владимира Осиповича Богомолова. Так, в его первой военной повести «Иван» речь идет о мальчике-сироте, ставшим бесстрашным разведчиком. И Богомолов утверждал в автобиографии, что при разошедшихся родителях дед-крестьянин считал его сиротой.

А в «Моменте истине» Богомолов наиболее близким себе персонажем считал храбреца-разведчика Евгения Та-манцева, имевшего на счету десятки задержанных вражеских агентов. В романе писатель как бы изживал свои комплексы (страха, подсознательной вины, что не воевал). И уверовал в придуманную военную биографию, уверовал в то, что такой роман о героях-контрразведчиках, и такую повесть о юном разведчике, детство у которого отняла война, мог быть только такой человек, еще мальчишкой убежавший на войну и прошедший ее с первых самых тяжелых месяцев и до победного мая, неоднократно раненый и контуженый, награжденный боевыми орденами.

По словам Рабичева, в романе Богомолова его письма сильно изменены, прямых цитат оттуда нет. Наверное, писателю они потрбовались, чтобы проникнуть в атмосферу войны, в психологию человека, который воевал. Сам Рабичев правил в текстах Богомолова лишь орфографию и синтаксис. Раньше очень восхищался «Августом». Недавно перечитал — не понравилось, что генералиссимус — жестокий, но мудрый. И есть неточности. Все-таки это детектив. Много придумано». Неслучайно, в свое время этот образ вполне одобрил отдел культуры ЦК КПСС. Ведь репрессии, по Богомолову, вполне можно было частично переложить на слишком усердных исполнителей сталинской воли — наркомов внутренних дел и госбезопасности.