Годы - Вирджиния Вулф

— Потом мы вошли в дом, — продолжила Сара. — Там были люди — множество людей. И я спросила себя… — Она сделала паузу.

— Собрание? — спросила Мэгги. — Где?

— В каком-то зале, — ответила Сара. — Там был бледный зеленоватый свет. Во дворе женщина развешивала одежду на веревке. А еще кто-то прошел, гремя палкой по ограде.

— Понятно, — сказала Мэгги. Она стала шить быстрее.

— И я спросила себя, — вернулась к своей мысли Сара, — чьи это головы?

— Собрание, — перебила ее Мэгги. — А что за собрание? О чем там шла речь?

— Голуби ворковали, — продолжила Сара. — «Только ты, крошка. Только ты, кро…» А потом крыло заслонило свет, в воздухе потемнело, и вошла Китти, облаченная в звездное сияние, и села на стул.

Сара замолчала. Молчала и Мэгги. Она шила.

— Кто вошел? — наконец переспросила она.

— Красавица, облаченная в звездное сияние, с зелеными блестками в волосах, — сказала Сара. — После чего… — тут она изменила интонацию и стала говорить голосом буржуа, приветствующего роскошную даму, — мистер Пикфорд вскакивает и говорит: «О! Леди Лaссуэйд, не угодно ли на этот стул?»

Сара выдвинула стул перед собой.

— А потом, — продолжила она, жестикулируя, — Леди Лaссуэйд садится, кладет на стол перчатки, — Сара хлопнула ладонью по сиденью, — вот так.

Мэгги посмотрела на нее поверх шитья. У нее возникло ощущение, будто комната полна народу, по оградам гремят палками, развешивают сушиться одежду и кто-то входит с крылышками жуков в волосах.

— А что было потом? — спросила она.

— Потом увядшая Роза, колючая Роза, огненная Роза, шипастая Роза, — Сара расхохоталась, — пролила слезу.

— Ну, нет, — сказала Мэгги. В рассказе было что-то не так, в нем заключалось нечто невозможное. Она подняла голову.

По потолку скользнули лучи от проезжающей машины. Уже стемнело настолько, что без света ничего не было видно. Фонарь пивной напротив озарял комнату желтым сиянием. Свет на потолке трепетал, будто отраженный от воды. С улицы послышались злые возгласы, топот и шарканье, как будто полиция тащила кого-то против его воли.

— Опять драка? — сказала Мэгги, втыкая иглу в материю.

Сара встала и подошла к окну. У пивной собралась толпа. Оттуда вышвырнули человека. Он поковылял прочь, наткнулся на фонарный столб, схватился за него. Сцена освещалась фонарем над дверью пивной. Сара постояла у окна, наблюдая, а затем повернулась. Ее лицо в смешанном свете выглядело мертвенным и усталым, как будто она была не девушкой, но старухой, изможденной деторождением, пороками и преступлениями. Она стояла сгорбившись, сцепив руки.

— Когда-нибудь, — проговорила она, глядя на сестру, — люди при виде этой комнаты, этой пещеры, этой берлоги, вырытой в грязи и навозе, будут зажимать носы, — она сжала нос пальцами, — и говорить: «Фу! Какая вонь!»

Сара рухнула в кресло.

Мэгги посмотрела на нее. Ее сестра, съежившаяся, обхватившая себя руками, с волосами, упавшими на лицо, походила на обезьяну, которая забралась в свою навозную пещерку.

— Фу! — сказала Мэгги. — Какая вонь.

Она вонзила иглу в материю с отвращением. Это правда, подумала она, они — гадкие ничтожные создания во власти низменных желаний. Вечер был полон рычания и проклятий, насилия и тревоги, но также — красоты и радости. Мэгги встала, держа платье. Складки шелка упали на пол, и она провела по ним рукой.

— Готово. Я закончила, — сказала она, кладя платье на стол. Работы для рук у нее больше не было. Она сложила платье и убрала его. Спавшая до этого кошка медленно встала, выгнула спину и потянулась.

— Тебе пора ужинать, да? — сказала Мэгги.

Она принесла из кухни блюдце молока.

— Ну вот, маленькая. — Мэгги поставила блюдце на пол и стала смотреть, как кошка лакает молоко. Закончив, зверек опять с необычайным изяществом потянулся.

Сара, стоявшая поодаль, наблюдала за сестрой.

— «Ну вот, маленькая! Ну вот, маленькая!» — передразнила она. — Ты будто ребенка нянчишь, Мэгги.

Мэгги подняла руки, точно защищаясь от безжалостного удара судьбы, а потом уронила их. Сара улыбалась, глядя на нее, но вскоре слезы собрались в ее глазах и медленно потекли по щекам. Когда она подняла руку, чтобы утереть их, послышался стук. Кто-то колотил в дверь соседнего дома. Стук прекратился и начался опять: «Бум, бум, бум».

Сестры прислушались.

— Апчер пришел домой пьяный и ломится в дверь, — сказала Мэгги. Стук затих. Затем возобновился.

Сара энергичным и размашистым движением вытерла глаза.

— Отвезите детей своих на необитаемый остров, куда корабли пристают лишь в полнолуние! — воскликнула она.

— Или не заводите их вообще, — добавила Мэгги.

В соседнем доме распахнулось окно. Женщина пронзительно закричала на мужчину. Он огрызнулся в ответ пьяным голосом. Хлопнула дверь.

Сестры слушали.

— Сейчас он потащится наверх, держась за стену, и его стошнит, — сказала Мэгги.

Они услышали тяжелые шаги на лестнице в соседнем доме. Затем воцарилась тишина.

Мэгги пересекла комнату, чтобы закрыть окно. Огромные окна завода на той стороне улицы были все освещены. Он был похож на стеклянный дворец, расчерченный черными линиями. Желтый свет озарял нижние части домов напротив. Шиферные крыши блестели синевой, а небо над ними висело тяжелым желтым куполом. По мостовой стучали шаги: люди все еще проходили по улице. Вдалеке кто-то хрипло закричал. Мэгги высунулась из окна. Вечер был ветреный и теплый.

— Что он кричит? — сказала она.

Голос приближался.

— Умер? — сказала Мэгги.

— Умер? — повторила Сара. Она тоже высунулась рядом с сестрой. Но они не могли расслышать остальных слов. Затем человек, кативший по улице тележку, выкрикнул им в лицо:

— Король умер!

1911

Вставало солнце. Очень медленно оно поднималось над горизонтом, разбрасывая свет. Но небо было столь обширно, на нем было так мало облаков, что оно заполнилось светом отнюдь не сразу. Постепенно редкие облачка уступили место голубизне, листья на лесных деревьях засверкали, под ними засветились цветы, заблестели глаза животных — тигров, обезьян, птиц. Мир неторопливо вышел из тьмы. Море будто вызолотилось чешуйчатыми спинами бесчисленных рыб. Здесь, на юге Франции, озарились светом исчерченные бороздами виноградники, маленькие грозди стали пурпурными и желтыми. Солнечные лучи, проникшие сквозь жалюзи, исполосовали белые стены. Мэгги, стоя у окна, смотрела во двор дома и видела книгу в руках своего мужа, перечеркнутую тенью лозы. Бокал, стоявший рядом с ним, блестел желтизной. Сквозь открытое окно доносились голоса работающих крестьян.

Пересекая пролив, солнце тщетно пыталось пробить плотный покров морского тумана. Лучи медленно проникали и сквозь лондонскую дымку, падали на статуи Парламентской площади и на Дворец[38], над которым развевался флаг, хотя король, пронесенный под бело-синим «Юнион-Джеком», лежал во Фрогморском склепе[39]. Было жарче обычного. Лошади с сопением пили воду из корыт, их копыта крошили хрупкую, как гипс, засохшую глину на сельских дорогах. Языки огня проносились по пустошам, оставляя за собой угольные пятна. Стоял август, время отпусков. Стеклянные купола вокзалов лучились светом. Поглядывая на стрелки больших желтых часов, путешественники шли за носильщиками, катили чемоданы, вели собак на поводках. На всех вокзалах поезда готовились вбуравиться в просторы Англии по всем направлениям: на север, на юг, на запад. Кондуктор, стоявший с поднятой рукой, опускал флажок, и водогрей на платформе начинал скользить назад. Поезда, раскачиваясь, оставляли позади заводы, парки с асфальтовыми дорожками и вырывались на сельские просторы. Мужчины, стоявшие с удочками на мостах, поднимали головы, лошади пускались в галоп, женщины подходили к окнам, загораживая глаза от солнца; дымные тени плыли над нивами, опускались к земле, цеплялись за деревья. А поезда ехали дальше.

На станции в Уиттеринге[40] в ожидании поезда стояла старая виктория миссис Чиннери. Поезд опаздывал. Было очень жарко. Садовник Уильям в светло-коричневом сюртуке с блестящими пуговицами сидел на козлах и отгонял назойливых мух. Они облепили конские уши бурыми бляшками. Уильям щелкнул кнутом, старая кобыла переступила копытами и тряхнула ушами, отгоняя мух. Было очень жарко. Солнце пропекало станционный двор, телеги, наемные пролетки и одноколки, ждавшие поезд. Наконец флажок семафора упал, над изгородью пролетел клок дыма, а через минуту во двор устремился поток людей, и среди них — мисс Парджитер с сумкой и белым зонтиком. Уильям прикоснулся к шляпе.

— Извините за опоздание, — сказала Элинор, улыбнувшись ему как старому знакомому: она приезжала каждый год.

Она поставила сумку на сиденье и устроилась сзади, закрывшись от солнца своим белым зонтиком. Кожаная обивка под ее спиной была горячей. Было очень жарко — жарче даже, чем в Толедо. Они выехали на Хай-стрит. От жары все казалось сонным и притихшим. Широкая улица была заполнена двуколками и телегами, поводья висели свободно, лошади поникли головами. Но как тихо тут было по сравнению с гомоном заграничных базаров! Мужчины в гетрах стояли, прислонившись спинами к стенам домов, над витринами магазинов были расставлены тенты, тени пересекали мостовую. Элинор надо было собрать заказанные покупки. Они остановились у рыбной лавки, где им вручили влажный белый сверток. Затем — у скобяной лавки; Уильям вышел оттуда с косой. У аптеки им пришлось подождать, потому что лосьон еще не приготовили.