Годы - Вирджиния Вулф

— Не сегодня, — сказала она и слегка махнула рукой, будто отталкивая столик. — Я уверена, что сэру Уильяму это наскучит. — Она кивнула в сторону дородного гостя, который стоял как бы немного вне семейной компании.

— Напротив, напротив, — с готовностью откликнулся он. — Ничто не доставит мне такого удовольствия.

Ты хороший малый, Даббин, подумала Элинор. И стулья были придвинуты к столику, карты розданы, Моррис принялся подшучивать над тещей, крича ей в трубку, игра пошла — роббер за роббером. Норт читал книгу, Пегги перебирала клавиши пианино, а Силия, задремывая над вышиваньем, то и дело вздрагивала и закрывала рот ладонью. Наконец дверь тихо отворилась, Эллен, молчаливая чернокожая горничная, встала в ожидании за креслом миссис Чиннери. Та сделала вид, что не замечает ее, но остальные были рады прекратить игру. Эллен сделала шаг вперед, миссис Чиннери пришлось сдаться, и она была отвезена в таинственные верхние покои, обиталище старости. Ее удовольствие закончилось.

Силия откровенно зевнула.

— Базар утомил меня, — проговорила она, скатывая вышивку. — Пойду спать. Идем, Пегги. Идем, Элинор.

Норт с готовностью вскочил, чтобы открыть дверь. Силия зажгла свечи на бронзовых подсвечниках и начала тяжело взбираться по лестнице. Элинор последовала за ней, а Пегги задержалась внизу. Элинор услышала, как они с братом шепчутся в передней.

— Идем же, Пегги, — крикнула Силия через перила. Добравшись до площадки, она остановилась под групповым портретом малолетних Чиннери и позвала опять, довольно сердито: — Идем, Пегги!

Через некоторое время Пегги нехотя поднялась. Она покорно поцеловала мать, но в ней не было заметно ни малейшей сонливости. Наоборот, она выглядела особенно хорошенькой, на щеках пылал румянец. Спать она не собирается, в этом Элинор была уверена.

Элинор зашла в свою комнату и разделась. Все окна были открыты, она слышала шорох ветвей в саду. Было так жарко, что она легла в ночной сорочке прямо на покрывало и укрылась лишь простыней. Свеча, стоявшая на столике у кровати, чуть освещала спальню своим каплевидным огоньком. Элинор лежала, слушая шелест деревьев за окном и следя за тенью ночной бабочки, которая металась по комнате. Надо либо встать и закрыть окно, либо задуть свечу, сонно подумала она. Не хотелось делать ни того, ни другого. Хотелось лежать, не шевелясь. Лежать в полутьме было облегчением после разговоров, после карт. Перед глазами Элинор они все еще падали на зеленый стол: черные, красные, желтые; короли, дамы, валеты… Она сонно огляделась. На туалетном столике стояла красивая ваза с цветами. Рядом с кроватью — полированный шкафчик и круглая шкатулка. Элинор приподняла крышку. Ну, конечно: четыре кусочка печенья и плитка молочного шоколада — на случай, если она ночью проголодается. Силия снабдила ее и книгами, это были: «Дневник маленького человека», «Путешествие Раффа по Нортумберленду»[42] и случайный том Данте, если вдруг ей захочется почитать на сон грядущий. Она взяла одну из книг и положила рядом с собой на покрывало. Вероятно, из-за того, что она только что вернулась из путешествия, ей казалось, будто корабль все еще мягко разрезает волны, будто поезд все еще едет по Франции, раскачиваясь из стороны в сторону. Она лежала на кровати, вытянувшись под простыней, а все вокруг неслось назад. Но это уже не пейзажи, подумала она. Это судьбы людей, переменчивые судьбы.

Стукнула дверь Розовой комнаты. За стеной кашлянул Уильям Уотни. Элинор услышала, как он прошел через комнату. Теперь он стоит у окна и курит последнюю сигару. О чем он думает, интересно? Об Индии? Вспоминает, как стоял под павлиньим опахалом? Затем он начал ходить по комнате, раздеваясь. Элинор слышала, как он взял щетку для волос, а потом положил ее обратно на туалетный столик. И это именно ему, подумала она, вспоминая его массивный подбородок, желтые и красные пятна на шее, — именно ему я обязана тем мгновением, наполненным радостью — нет, больше, чем радостью, — когда она сидела в углу вагона третьего класса, закрыв лицо газетой.

Под потолком летали уже три ночных бабочки. Носясь из угла в угол, они громко хлопали крылышками. Если оставить окно открытым надолго, то комната будет полна бабочек. В коридоре скрипнула половица. Элинор прислушалась. Не Пегги ли это улизнула из своей спальни, чтобы присоединиться к брату? Тут какой-то заговор, Элинор в этом не сомневалась. Однако до нее доносились только шорох тяжелых ветвей, качавшихся за окном, мычание коровы, щебет птицы, и, наконец — к ее удовольствию, — протяжный крик совы, которая перелетала с дерева на дерево, обводя их серебристыми кругами.

Элинор лежала, глядя в потолок. Нам нем виднелось едва заметное пятно влаги. Оно было похоже на гору и напомнило ей какую-то гору в Греции или в Испании, которая выглядела так, будто на нее от начала времен не ступала нога человека.

Элинор открыла книгу, лежавшую на покрывале. Она надеялась, что это окажется «Путешествие Раффа» или «Дневник маленького человека», но это был Данте, а взять другую книгу ей было лень. Она прочла несколько строк наугад. Но ее итальянский был слабоват, поэтому смысл ускользал от нее. А смысл был, он как будто царапал поверхность ее сознания.

Ché, per quanti si dice più li ‘nostro’,tanto possiede pim di ben ciascuno…

Что это значит? Она прочла перевод:

Ведь там — чем больше говорящих «наше»,Тем большей долей каждый наделен…[43]

Элинор отвлекали бабочки под потолком, протяжный крик совы, перелетавшей с дерева на дерево, и слова лишь коснулись ее сознания, не открыв своего смысла, который точно был свернут и заключен в твердую скорлупу староитальянского языка. Прочту на днях, подумала Элинор и закрыла книгу. Когда я отправлю Кросби на пенсию, когда… Что тогда сделать, купить другой дом? Или попутешествовать? Наконец-то съездить в Индию? За стеной сэр Уильям улегся в постель. У него жизнь закончилась, а у нее — только начинается. Нет, другой дом я покупать не собираюсь, только не дом, думала она, рассматривая пятно на потолке. И опять ей показалось, будто корабль мягко скользит по волнам, будто поезд раскачивается с боку на бок, стуча колесами по рельсам. Ничто не вечно, думала Элинор. Все проходит, все меняется, говорила она себе, глядя в потолок. И что нас ждет? Что? Что?.. Бабочки метались под потолком; книга соскользнула на пол. Поросенка выиграл Крастер, но кому достался серебряный поднос? Элинор сделала над собой усилие, перевернулась на бок и задула свечу. Воцарилась тьма.

1913

Стоял январь. Падал снег, падал целый день. Небо походило на серое гусиное крыло, из которого на всю Англию сыпались перья. Точнее, неба вовсе не было, вместо него была кутерьма снежных хлопьев. Дороги выровнялись, ямы заполнились, снег завалил ручьи, залепил окна, скопился белыми накатами у дверей. Воздух был наполнен едва слышным шорохом, легким потрескиванием, как будто сам воздух превращался в снег. Больше звуков не было, тишину лишь изредка нарушали сопение овцы, хлопок снега, упавшего с ветки или съехавшего маленькой лавиной с какой-нибудь лондонской крыши. Время от времени лучи света медленно проползали по небу — их бросали фары автомобилей, кативших по мягким дорогам. Но чем ближе к ночи, тем настойчивее снег заносил колеи, стирал все следы движения, укрывал памятники, дворцы и статуи.

Снегопад еще продолжался, когда из агентства по продаже недвижимости в дом на Эберкорн-Террас с целью осмотра явился молодой человек. Снег отбрасывал сплошной белый отсвет на стены ванной комнаты, отчего особенно явно проступали трещины в эмали ванны и пятна на стене. Элинор стояла, глядя в окно. Все крыши были мягко облиты снегом, он падал и падал. Элинор обернулась. Молодой человек — тоже. Свет не красил их обоих, и все-таки снег — она видела его через окно в конце коридора, — падающий снег был прекрасен.

Они стали спускаться по лестнице, и мистер Грайс обернулся к ней.

— Видите ли, наши клиенты теперь более требовательны к санитарным удобствам, — сказал он, остановившись у двери спальни.

Почему нельзя сказать просто «к ванным комнатам»? — подумала Элинор. Она медленно спускалась. Теперь падающий снег был виден ей через стеклянную дверь передней. Элинор заметила, что у молодого человека красные уши, торчащие над высоким воротником и шеей, которую он не слишком тщательно вымыл над какой-нибудь раковиной в Уондзуорте. Она была раздражена: он ходил по дому, вынюхивал и выглядывал, оценивая чистоплотность бывших обитателей, их привычки; а еще он использовал нелепые длинные слова. С помощью длинных слов он пытается перебраться в более высокий социальный слой, предположила Элинор. Вот он осторожно переступил через спящую собаку, взял шляпу со стола в передней и спустился по ступеням парадной, — при этом его ботинки на пуговицах, какие носят дельцы, оставляли желтые следы на толстом белом ковре. У дома ждал экипаж.