Дебютная постановка. Том 1 - Александра Маринина
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Вот Миша с Ниной, сидят на диване, оба улыбаются. Если не знать – ни за что не поверишь, что брат и сестра. Сколько им здесь? У Нины короткая стрижка, значит, год примерно семидесятый, когда она после неудачного бурного романа пошла в парикмахерскую и с горя отрезала длинные локоны. Получается, ей двадцать четыре, стало быть, Мишке уже тридцать. А по виду и не скажешь, сидит такой хмырь-хмыреныш с детским личиком, узенькими плечиками, да еще и сутулится. Они с Нинкой выглядят практически ровесниками, ярко накрашенные глаза и губы добавляют сестре лет.
Юрка, ему семь, в руках огромный букет гладиолусов, идет в первый класс. А здесь ему уже десять, фотография сделана на даче, это то самое лето, когда случилась беда с Астаховым.
Юрке четырнадцать, стоит рядом со Славиком Лаврушенковым, парни обхватили друг друга за плечи, смотрят в камеру серьезно и напряженно. У их ног послушно и терпеливо сидит, позируя, крупный лохматый пес, одно ухо белое, другое – черное. Славик, молодец, занимался с псом как следует, выдрессировал на пять с плюсом. Но и Юрка внес свой вклад, ходил в библиотеку, брал специальные книги, читал и выписывал в тетрадку советы умных людей, кинологов и дрессировщиков. Даже одно время боялся, что опоздали с обучением собаки, ведь все твердят, что начинать нужно как можно раньше, а псу уже два года. Николай Андреевич как-то посоветовал сыну не ограничиваться книгами, а выходить по вечерам и знакомиться с местными собачниками, выгуливающими своих питомцев. Каждый мог подсказать что-нибудь дельное, такое, чего ни в одной книге не прочитаешь. Юра рос парнем серьезным, вдумчивым, в свои двенадцать лет уже все делал основательно, поэтому к рекомендации отца прислушался и целый месяц ходил по вечерам общаться с владельцами собак. Заветная тетрадка постоянно пополнялась все новыми и новыми сведениями, и каждые выходные парнишка ездил на электричке в Успенское повидаться с другом и вместе с ним позаниматься с псом, добродушным и покладистым «дворянином», которого Славик нарек звучным именем Гром. На фотографии Грому уже четыре года, он знает и безупречно выполняет десятка два разных команд, беспрекословно слушается хозяина и его друга Юру, на чужих не бросается и ведет себя во всех смыслах чрезвычайно достойно.
А вот Юра в милицейской форме со знаками отличия слушателя Высшей школы милиции. Семьдесят третий год, первый курс, Омская школа. В московскую «вышку» поступать можно было только после армии, а в омскую разрешали принимать некоторое количество ребят сразу после десятого класса. Сын готовился к поступлению очень ответственно, выбор сделал еще в восьмом классе и за все три последних школьных года ни разу не выказал сомнений или колебаний.
На следующей странице фотография сына в парадной форме с лейтенантскими погонами. Выпуск. Лицо повзрослевшее, глаза счастливые. Красный диплом. Прекрасное будущее. Сбывшаяся мечта.
А вот они вместе, сын-лейтенант и отец-подполковник, оба в форме, стоят на крыльце Дома культуры МВД после торжественного собрания по случаю Дня милиции, ноябрь 1979 года. Еще ничего не случилось, небо было ясным, душа спокойной…
Николай Андреевич резко захлопнул альбом. Он хорошо знал, какие фотографии находятся на последней странице, и открывать ее не собирался. Ни за что. Никогда.
* * *
Петр Кравченко
– Я поищу. Один экземпляр точно есть, с ним мама работает, она все бумаги деда забрала, но, кажется, на антресолях должны быть еще журналы. Во всяком случае, до последнего ремонта они там точно были.
Сегодня Юлия Холодкова вышла на связь со стационарного компьютера и на экране выглядела так же симпатично, как на фотографиях. Судя по тому, что Петру удалось разглядеть за ее спиной, находилась его собеседница в каком-то офисе. Слова о том, что «мама работает с бумагами деда», сильно озадачивали.
– Видите ли, в девяносто четвертом был большой спрос на такую информацию, которую дед давал в интервью. Мы даже не ожидали, что оно наделает столько шуму. А у нас в семье в те годы было совсем плохо с деньгами, зарплаты не платили, научные институты закрывались, производства вставали. Учреждение, в котором работал мой отец, ликвидировали полностью, он никак не мог найти работу по специальности, устроился водителем, мама подрабатывала всюду, где могла, дед – глубокий пенсионер с копеечной пенсией. То есть пенсия-то была хорошая, большая по тем временам, когда ее назначали, но к девяносто четвертому цены стали уже совсем другими. И вот после того интервью родители стали уговаривать деда быстренько написать мемуары и рассказать про всякие сомнительные ситуации, про злоупотребления, телефонное право, ну, короче, вы понимаете. Дед, как я помню, долго упирался, он был уже старенький, но признавал, что ему есть что рассказать про советскую власть. В общем, мама с папой его уговорили, и он начал потихонечку записывать свои воспоминания. Родители его торопили, предлагали любую помощь. Помню, отец говорил, мол, надо написать как можно скорее, любое издательство сейчас с руками оторвет, на такую литературу огромный спрос, выпустят большим тиражом и заплатят очень хорошие деньги. Дед старался, но не успел. Умер, так и не дописав. Это было в девяносто седьмом, а через год грянул дефолт, деньги сгорели, в общем, стало не до того, нужно было крутиться, искать способы заработать, что-то придумывать. Родителям повезло, у них оказались удачливые и оборотистые знакомые, которые помогли им встать на ноги и открыть собственный бизнес, так что про дедовы бумаги вообще позабыли. А пару лет назад мама вдруг с чего-то взяла, что у народа проснулся интерес к советской власти, и решила вернуться к тем материалам и все-таки написать книгу на основе дедушкиных воспоминаний. Наверное, ей просто стало скучно, от бизнеса она отошла, заняться нечем… В общем, она собрала все бумаги, увезла к себе и что-то там кропает. Но журнал я поищу, их было несколько штук, вряд ли мы все выбросили. В любом случае один-то точно есть, тот, который у мамы. Если не найду у себя дома экземпляр, сделаю у мамы скан и вышлю вам.
– А… другие записи вашего деда? – робко просил Петр.
Не только интервью, но и более полные воспоминания участника и очевидца событий – это же Клондайк! Неслыханная удача, на которую и рассчитывать-то не приходилось.
– Мама ничего не даст, – категорично и не раздумывая ответила Холодкова. – Я с ней разговаривала сегодня утром, рассказала о вашем интересе. Она сказала, что интервью покажет, потому что оно и так было в открытом доступе, пусть и много лет назад, но больше ничего.
– Мне бы только найти что-нибудь по делу Лаврушенкова, – взмолился Петр. – Я понимаю опасения вашей матушки, воровство текстов процветает во всех видах, но, может быть, хоть страничка, хоть полстранички о конкретном деле…
Юлия отрицательно покачала головой:
– Мама сказала твердое «нет». Ни одного слова, кроме того, что уже было опубликовано.
– Ну пожалуйста, Юлия! Можно я сам поговорю с вашей мамой? Мне кажется, я смогу ее убедить. Дело старое совсем, шестьдесят шестого года. Прошу вас, позвоните ей, спросите, можно ли дать мне ее контакты.
Он потратил еще минут пять на уговоры, и Холодкова сдалась. Петр видел, как она взяла в руки телефон, и приготовился слушать и подсказывать аргументы при необходимости, но Юлия предусмотрительно отключила микрофон на компьютере. «Вот зараза!» – беззлобно выругался про себя Петр. Он пристально всматривался в лицо женщины, стараясь хотя бы по губам угадать произносимые слова. Ему удалось разобрать «очень просит» и «шестьдесят шестой год», потом последовала долгая пауза, лицо Юлии стало слегка удивленным, потом расслабилось, и на нем расцвела улыбка. «Хорошо, спасибо, целую» – в этих трех словах Петр не сомневался.
Микрофон снова включился.
– Вам повезло, – сказала Холодкова. – Оказывается, маму интересует в основном период семидесятых годов, которые считаются глубоким застоем, про шестидесятые она не пишет. Говорит, что при Щелокове было намного больше разных интересных кейсов, чем при Тикунове. Это кто вообще такие? Вы в курсе?
– Министры внутренних дел, – радостно отрапортовал Петр. – Сначала был Тикунов, а с шестьдесят шестого года и до конца брежневского периода –
