Дебютная постановка. Том 1 - Александра Маринина
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Совпало. А жаль, можно было бы поспорить, если бы мы с тобой разошлись во мнениях. Знаешь, мне кажется, на самом деле все было проще и короче. Логунов вызвал судью и сказал: Лаврушенкова надо посадить без шума и пыли, а судья взял под козырек. Единственное место в записках, которое кажется мне достоверным, это то, где Екамасов приводит аргументы насчет репутации коммунистов и всей партии в целом. Вот в эту часть разговора я почему-то верю.
– А насчет того, что с прокурором и адвокатом предварительно поработали?
– Ну, в это тоже верю, само собой. Если судья проглядел несостыковку с отпечатками, то уж адвокат-то всяко должен был обратить внимание. Но Екамасов так скупо описывает сам процесс, что мы с тобой не можем судить, как именно вела себя защита. Может, адвокат и делал все как надо, а в записках об этом деликатно умалчивается. Судье же нужно было в мемуарах делать вид, что он все сделал строго по закону и не имел оснований для сомнений.
– Ты, небось, уже и картинку сконструировала? – спросил Петр. – Рассказывай, не томи.
– Да там все просто, как по мне. Вот смотри: Логунов вызывает к себе судью и говорит, дескать, грядет судебный процесс, обвиняемый – полный псих, может начать рассказывать про жертву всякое нелицеприятное, а жертва у нас такая, что ее порочить никак нельзя, потому как этого человека сильно уважал сам дорогой товарищ Леонид Ильич. Можешь как-то помочь, Василий Сергеевич? И Василий Сергеевич с готовностью отвечает что-то типа: «Никаких проблем, товарищ первый секретарь обкома, все сделаем в лучшем виде, дело из районного суда заберем к себе в область, заседание сделаем закрытым, чтобы ни одна шавка ни ухом ни рылом не просунулась в щель, народных заседателей подберем, только нужно, чтобы вы по партийной линии эту часть организационно поддержали. Пусть компетентные органы прошерстят весь список нарзасов, которые избраны на текущий период от предприятий и организаций, и дадут свои рекомендации. Ну и с прокурором и защитой вы уж по своей линии предварительно проведите работу. Все остальное я беру на себя, сам буду дело слушать». Думаю, что примерно так.
Петр с восхищением слушал.
– Откуда у тебя в голове такие формулировки, скажи на милость? Такое впечатление, что ты долго жила при советской власти. Может, ты меня обманываешь и тебе не двадцать восемь лет, а восемьдесят два?
– Петенька, ты забываешь, что фактчекинг требует постоянно выискивать самую разную информацию, которая оседает у меня в мозгах, а в нужное время вылезает на поверхность. На самом деле я необразованная глупая девчонка, просто у меня голова набита фиг знает чем. Я же с какими только текстами не работала! И про Римскую империю, и про Французскую революцию, и про Первую мировую войну, и про советский период, и про современность. И художка, и нон-фикшен, и мемуаристика. А что за скандал там образовался? О чем это судья пишет?
– В записках больше ничего нет, скандал относится к тому периоду, который интересует мать Холодковой, и она зажала материалы, не показывает. Есть только чуть-чуть, буквально пара фраз из опубликованного интервью.
– Так читай, чего ты таинственность разводишь.
Петр послушно зачитал отрывок из интервью Василия Сергеевича Екамасова.
– Однако… – озадаченно протянула Карина. – Больше ста пятидесяти человек… Уму непостижимо!
Март 1967 года
Михаил Губанов
Сегодня день рождения племянника Юрки. Середина недели, поэтому отмечать будут узким семейным кругом, просто праздничный ужин, а в воскресенье Николай и Лариса поведут сына с несколькими друзьями в кафе-мороженое. Договорились собраться в восемь, но не у Николая, а у матери: Татьяне Степановне нездоровилось. Михаил с привычным раздражением снова подумал, что даже в квартирном вопросе брат его обошел. Квартира, в которой жили Николай с женой и сыном, именовалась Колиной, а та, где проживали Михаил с сестрой и матерью, – маминой. Почему маминой, а не Мишиной или даже Нинкиной? Если уж совсем строго подходить к делу, то и Колькина квартира тоже мамина, ведь давали ее не брату, а Татьяне Степановне как ветерану труда и очереднику. В общем, всегда и всюду сплошная несправедливость.
Походя к дому, он взглянул на окна обеих квартир. Их окна горят, все три, за тонкими шторами мелькают тени. Наверное, накрывают на стол. У Кольки окна темные, значит, семейство брата уже у матери, ждут только его, Михаила. Вот и хорошо, пусть ждут, пусть лишний раз напомнят себе, какая трудная и ответственная у него служба при ненормированном рабочем дне.
Он остановился на противоположной стороне улицы, достал пачку сигарет, закурил. И тут увидел Ларису, торопливо идущую к своему подъезду. «Вот и ладно, – подумал он. – Она быстренько переоденется и выйдет, я ее дождусь, вместе и пойдем».
Михаил курил и посматривал на темные окна квартиры брата. Сейчас зажжется свет, а когда он снова погаснет, можно будет переходить дорогу и идти к подъезду, как раз Ларка спустится. Прошла минута, другая. Три минуты. Пять. Сигарета закончилась, а свет у Кольки так и не загорелся. Чего там Лариса? Куда пропала? Зашла к соседке за какой-нибудь надобностью и застряла? Вот ведь халда! День рождения единственного сына, ее ждут к торжественному ужину, а она лясы точит.
Он решительно двинулся к дому и зашел в подъезд. Из-за дверей квартир на первом этаже доносятся приглушенные звуки телевизоров, радиоприемников и людских разговоров. Не похоже, чтобы Лариса с кем-то общалась, стоя на лестничной площадке, никаких голосов не слышно. Его кольнуло недоброе предчувствие: что-то случилось? Упала и лежит на лестнице? Или стала жертвой нападения? Хотя кто мог на нее напасть? Из подъезда никто не выбегал и даже не выходил.
Михаил как на крыльях пролетел несколько пролетов вверх, Ларису не обнаружил, остановился перед дверью, прислушался. Из квартиры доносились тихие невнятные звуки, больше похожие на стоны. Дверь прикрыта неплотно, значит, не заперта. Он потянул за ручку и вошел. В прихожей темно, но странные звуки стали слышнее. Он включил свет и увидел Ларису, сидящую прямо в пальто на полу на пороге комнаты. Уткнулась лицом в колени, плечи вздрагивают, с коротких зимних сапожек стекает вода, смешанная с комьями грязного снега.
– Что случилось? – встревоженно спросил Михаил. – На тебя напали? Кто? Что он сделал?
Лариса приподняла голову, лицо залито слезами, тушь для ресниц растеклась по щекам, нос покраснел и распух, губы дрожат.
– Не-ет, – простонала она сквозь слезы. – Никто ничего…
И снова расплакалась.
Михаил подошел ближе, присел на корточки, погладил ее по плечам. Все понятно. Лев Ильич Разумовский. Ну что ж, милые бранятся – только тешатся. Пройдет.
– Что, Ларочка? – ласково заговорил он. – На работе неприятности? Тебя кто-то обидел?
Она помотала головой и всхлипнула.
– Грустные мысли одолели? Это бывает, ничего, они пройдут. Не хочешь говорить – не говори, только перестань плакать. Ты же помнишь, что у Юрки день рождения и нас ждут, правда? Там уже стол накрыли, все такое вкусное, я вчера чуть слюной не истек, пока вы с Нинкой салатики резали и пирог пекли. Мама сегодня тоже встала на пару часов и сделала «хворост» и трубочки со сгущенкой. Давай я помогу тебе встать, ты снимешь пальтишко, умоешься, переоденешься, и пойдем, – ворковал Михаил, поглаживая Ларису по голове.
Самое главное – не дать понять, что он в курсе насчет ее романа с Разумовским. Миша терпеть не мог плачущих женщин, испытывая рядом с ними отвращение и брезгливость, и сейчас ему требовалось изрядное усилие воли, чтобы вести себя как и положено заботливому и неравнодушному родственнику. Ларису надо во что бы то ни стало привести в приемлемый вид, чтобы никто ничего не заподозрил и праздничный семейный ужин не оказался испорчен.
– Я сейчас, – пробормотала Лариса, не поднимая головы. – Ты иди, Миш… Иди. Я приведу себя в порядок и скоро приду.
От слез у нее заложило нос, и голос, всегда приятный и мелодичный, стал гундосым и каким-то грубым.
– Ну уж нет, – возразил он. – Придем вместе. Я тебя одну не оставлю в таком состоянии. Давай, моя хорошая, встряхнись. Как бы ни было погано на душе, но перед семьей нужно держать фасон. Если захочешь поделиться, я всегда тебя выслушаю, выйдем после чая на лестницу покурить и поговорим. Но сейчас нужно собраться, умыться и идти. Хорошо?
Лариса послушно дала себя поднять и снять пальто, скинула сапожки и побрела в ванную в одних чулках, даже не надев тапочки. Михаил стоял в тесной прихожей и терпеливо ждал, пока она умоется, переоденется в нарядное платье и заново накрасится. Можно было, конечно, посидеть на кухне,
