Моя двойная жизнь - Сара Бернар

Таинственный полумрак, декорации, вздымавшиеся, словно крепостная стена, голые доски пола, несметное количество веревок, противовесов, деревьев, задников, софитов, висевших у меня над головой, черный провал зала, тишина, нарушаемая поскрипыванием пола, холод, подступавший со всех сторон, словно в погребе… все это напугало меня. Я не чувствовала, что вхожу в сияющий мир живых артистов, которые каждый вечер вызывали аплодисменты зала своим смехом или своими рыданиями. Нет. Я очутилась в склепе мертвой славы. И мне показалось, будто сцену заполнили знаменитые тени, только что названные режиссером.

Мое беспокойное, легковозбудимое воображение уже рисовало их, они шли мне навстречу, протягивал руки. Эти призраки хотели увлечь меня за собой… Я закрыла глаза руками и стояла не двигаясь.

— Вам плохо?

— Нет-нет, спасибо… В глазах немного потемнело. Благодарю вас, сударь, все в порядке.

Голос господина Давенна прогнал призраки.

Снова открыв глаза, я внимательно слушала советы этого славного человека, а он, с тетрадкой в руках, показывал мне места, где я должна стоять, мои проходы и т. д. и т. д.

Он как будто остался доволен моем манерой читать. Показал мне несколько традиционных приемов. И, в частности, сказал:

— В этом месте мадемуазель Фавар производила обычно большой эффект.

Вот эти стихи:

Готова к смерти я. Ну, Эврибат, — ведите![22]

Мало-помалу подходили артисты, бросали на меня хмурый взгляд и, не обращая больше внимания, репетировали свою сцену.

Мне хотелось плакать. Но, главное, я была раздосадована. До меня с разных сторон доносились три грубых слова. Я еще не успела привыкнуть к этому довольно резкому языку. У матери все вели себя крайне сдержанно. У тети — манерно. Я уж не говорю о монастыре, где мне ни разу не доводилось слышать ни одного непристойного слова. Правда, я успела кончить Консерваторию, но ведь я ни с кем не соприкасалась, кроме Мари Ллойд и Розы Баретта, старшей сестры Бланш Баретта, ныне «сосьетерки» «Комеди Франсез».

После окончания репетиции было решено, что на следующий день мы будем репетировать в фойе в то же самое время.

За мной пришла костюмерша, надо было примерить костюм. Мадемуазель де Брабанде, которая явилась во время репетиции, поднялась вместе со мной на склад. Ей хотелось, чтобы руки мои были закрыты, но костюмерша осторожно заметила, что в трагедии этого делать нельзя.

Мне примерили белое шерстяное платье, совершенно безобразное, и такую жесткую накидку, что я отказалась. На голову мне водрузили венок из роз, тоже такой некрасивый, что от него пришлось отказаться.

— Ну что ж, — сухо заметила костюмерша, — вам придется покупать самой, мадемуазель, потому что у нас в театре только такие костюмы.

— Хорошо, я куплю, — молвила я, покраснев.

Вернувшись домой, я рассказала маме о своих неудачах с костюмом, и мама, которая всегда была очень щедрой, тут же купила мне белую барежевую накидку, ниспадавшую великолепными, крупными и мягкими складками, и прекрасный венок из роз, которые при вечернем освещении выглядели нежно-белыми и очень скромными. А у сапожника «Комеди Франсез» она заказала для меня котурны.

Кроме того, надо было подумать и о коробке для грима. В этом мама решила положиться на мать Дика-Пети, моей подружки по Консерватории.

Вместе с госпожой Дика-Пети я отправилась к отцу Леонтины Массен, ученицы Консерватории, который мастерил гримировальные коробки.

Мы поднялись на шестой этаж дома, расположенного на улице Реомюра. Остановившись перед жалкой дверью, мы прочитали: Массен, изготовитель гримировальных коробок.

Я постучала в дверь, нам открыла маленькая горбунья. Я сразу же узнала сестру Леонтины: она иногда приходила в Консерваторию.

— Ах! — воскликнула она. — Какой сюрприз! Титина, да это же мадемуазель Сара!

Из соседней комнаты прибежала Леонтина Массен. Ласковая, спокойная, красивая, она заключила меня в объятия.

— Ах, как же я рада тебя видеть! Ты дебютируешь в «Комеди Франсез»! Я читала об этом в газетах.

Я покраснела до самых ушей. Обо мне писали в газетах!..

— А я буду дебютировать в театре «Варьете»!

И она говорила, говорила без умолку — так долго, так быстро, что буквально оглушила меня.

Госпожа Пети оставалась безучастной и делала безуспешные попытки оторвать нас друг от друга. На вопросы Леонтины о здоровье ее дочери она отвечала либо кивком головы, либо словами «Спасибо, неплохо».

Наконец, дождавшись окончания бурных излияний красивой девушки, она смогла сказать:

— Пора заказывать вашу гримировальную коробку, ведь мы за этим сюда пришли.

— Ах вот как! Папа там, за своим станком, и, если ты недолго, я подожду тебя. Я иду на репетицию в «Варьете».

— Ну нет! — не выдержала госпожа Пети. — Это, наконец, невозможно!

Она не любила Леонтину Массен. Та, разобидевшись, пожала плечами и повернулась к ней спиной. Затем, надев шляпку, поцеловала меня и, торжественно раскланявшись с госпожой Пети, сказала на прощанье:

— Надеюсь, госпожа Гро-та[23], что никогда больше не увижу вас!

И она исчезла, хотя ее звонкий, веселый смех долго еще не смолкал. Моя спутница прошептала по-голландски несколько злобных слов, смысл которых я поняла гораздо позже.

Мы вошли в заднюю комнату жилища и увидели там за станком папашу Массена, строгавшего маленькие светлые дощечки. Горбунья сновала взад-вперед, весело напевал; отец выглядел хмурым, озабоченным.

Заказав коробку, мы собрались уходить, госпожа Пети вышла первой, а меня сестра Леонтины удержала за руку:

— Отец был не очень любезен… Он завидует, ему обидно, что Леонтину не взяли в «Комеди Франсез».

Это признание взволновало меня; я смутно угадывала драму и скрытую горечь, столь различно проявлявшуюся у обитателей этого бедного жилища.

11

1 сентября 1862 года, в день моего дебюта, я стояла перед театральными афишами на улице Дюфо. Тогда они занимали довольно большое пространство на углу улиц Дюфо и Сент-Оноре.

На афише «Комеди Франсез» значилось:

«ДЕБЮТ МАДЕМУАЗЕЛЬ САРЫ БЕРНАР»

Не знаю, сколько времени я так простояла завороженная буквами собственного имени, только помню, что каждый раз, как кто-нибудь останавливался, мне казалось, будто, прочитав афишу человек этот смотрел на меня, и я чувствовала что краснею до ушей. Наконец в пять часов я отправилась в «Комеди Франсез». Моя гримерная, которую я занимала вместе с мадемуазель Кобленц, находилась на самом верху. Она была расположена на другой стороне улицы Ришелье, в доме, который снимал театр. Над проезжей частью висел крытый мостик в виде коридора. Через этот мостик мы и ходили в «Комеди Франсез».