Что-то… (сборник) - Павел Чибряков

«А ты помнишь Наташку, внучку Ерофеевых, соседей наших, что гостила у них, когда ты ещё пацаном приезжал к нам со своей матерью? Ты ещё всё норовил то ущипнуть её, то догнать и обнять. Помнишь?». – Никита утвердительно кивнул и весело улыбнулся, вспомнив сегодняшнюю приятную встречу.

Дед Егор отвернулся, и какое-то время переводил взгляд от поплавка к поплавку. Потом, не отрывая глаз от снастей, тихо произнёс:

«Так вот, умерла она в прошлом году».

Никита схватил старика за плечо и резко повернул к себе. Лицо Никиты выражало недоверчивое удивление. На лице старика была искренняя печаль. Никита понял, что дед и не думает шутить. Было ясно, что он уверен в смерти Натальи точно так же, как Никита уверен в том, что виделся с ней днём. Никиту охватило ощущение, что он спит. Окружающий мир потерял реалистичность, став каким-то жухлым по восприятию всеми пятью чувствами.

Повернувшись снова к воде, старик глубоко вздохнул:

«Представляешь, приехала погостить к бабке, и ни с того ни с сего умерла. Когда ложились спать, всё нормально было; а на следующий день старуха спохватилась – время уже к обеду было – а девчонка мертва. – Старик опять вздохнул. – Ты бы видел, какой она ладной стала; даром, что в детстве была щепка щепкой. Знаешь, я в жизни немало баб повидал, всяких и всяко. Но когда я смотрел на мёртвую Наташку, лежащую на постели в задравшийся выше пупа майчонке, мне вдруг совестно стало; понимаешь, она лежит полуголая и такая беззащитная, а я, хрен старый, пялюсь на неё бесстыдно. Не поверишь, но перед уходом я даже мысленно попросил у неё прощения за это. А когда вышел из дома, у меня слёзы сами собой потекли в два ручья».

Дед, кряхтя, встал, вытащил одну удочку, и, поправив наживку на крючке и грузило на леске, закинул её обратно.

Постояв немного, разминая ноги, старик снова присел на специально приспособленную доску и взглянул на Никиту. Лицо Никиты потеряло всякое выражение и ощущалось им самим как мышечная маска, потерявшая всякую чувствительность и подвижность.

«Вот почему так устроено, – обратился к нему старик, – молоденькая славная девушка внезапно умирает, не весть от чего, а какая-нибудь старая оторва живёт себе припеваючи и не берёт её ничто? Неправильно это как-то», – пробормотал он, оборачиваясь к удочкам.

Всё остальное время дед Егор молчал, лишь изредка тихо матюгаясь, если рыба срывалась с крючка или умудрялась обглодать с него наживку, не зацепившись. Никита же потерял всякий интерес к рыбалке, и был поглощён размышлениями о явном противоречии между его уверенностью в реальности их с Наташей встречи и убеждённости деда Егора в её смерти. Сделать какой-либо здравый вывод из сложившихся, равноценно реальных, обстоятельств не получалось. Только в глубине сознания пульсировала, с явной претензией на истину, мысль о безумии.

Они вернулись с рыбалки затемно, и после ужина Никита, подойдя к окну, долго смотрел на чуть видимый тёмный силуэт соседнего дома. Заметив это, баба Катя сказала:

«Пустует нынче дом. После того, как Наташенька умерла, бабка Степанида совсем плохая стала, и младшая дочь забрала её к себе в город. Говорили, будто дом под дачу будет, но в этом году так никто и не появлялся. А ты помнишь Наташу?», – спросила она с грустной улыбкой. Никита кивнул, невольно вздохнув.

«Я ему рассказал про Наталью», – сказал вошедший в комнату дед. Баба Катя кивнула каким-то своим мыслям и ушла на кухню.

Вскоре они легли спать, и лёжа в настоящей ночной темноте, возможной только в деревне – когда даже квадрат окна можно увидеть только боковым зрением, поскольку темнота в помещении, всё-таки, немного гуще уличной, – Никита несколько раз подносил ладонь к лицу, пытаясь увидеть хотя бы неясную тень. Бесполезно. Тогда ему подумалось, что его настоящее положение в этом мире такое же двоякое – определённо, он существует, как и его рука в темноте, но как-то это не очень очевидно на данный, текущий момент. Конечно, мыслить – значит существовать, но ведь существовать – ещё не значит жить. В конце концов он уснул, убедившись в бессмысленности поисков каких-либо здравых объяснений произошедшему с ним.

Следующие два дня были пусты и по ощущениям и по состоянию сознания. Никита целыми днями бродил по лесу, заходя дальше обычного, а потом упорно концентрируясь на том, чтобы отыскать путь назад. Утомление от ходьбы приглушало мысли и гасило эмоции. Отсутствие резких переживаний воспринималось сознанием с облегчением, как признак того, что всё в порядке.

Наталья появилась вновь на третий день, когда Никита сидел на берегу деревенского пруда в состоянии спокойного бездумья. Одета она была так же, как и в прошлый раз. Тихо и нежно поздоровавшись, она на траву рядом с Никитой, вытянув ноги и скрестив их в щиколотках. Никиту снова охватило чувство раздвоенности. Он ощущал живое тепло, исходившее от Наташи. Он слышал её дыхание, от которого вздымалась её грудь, слегка натягивая, а потом отпуская ткань майки. И запах. Запах женского, живого тела. Это всё оттесняло знание о её смерти в область абсолютного неприятия.

Некоторое время они молча смотрели на гладь пруда. Потом она обернулась к Никите и робко и немного жалобно спросила:

«Ты знаешь, что я умерла?».

Никита резко вздрогнул, и посмотрел в её печальные глаза. На его лице подвижно отражалась вся внутренняя мешанина противоречивых мыслей и чувств.

«Знаешь», – грустно кивнула Наташа, и глубоко вздохнула. Вдруг, она порывисто обняла его за плечи своими тёплыми руками и прижалась к нему всем телом.

«Я ничего не понимаю, Никита, – зашептала она ему в самое ухо, – это так странно. Я вдруг стала снова живой, но точно знаю, что уже умерла. Я внезапно как бы появляюсь, ощущая себя совершенно живой, а потом так же внезапно просто перестаю быть. Это так пугает. Но сейчас ведь я живая и для тебя, а не только для себя, правда? Так как же так?».

В ответ Никита обнял её покрепче. Даже если бы он мог говорить, ему нечего было бы ответить. Он слушал не только её голос, но и звук, с которым она вдыхала воздух между фразами, и влажный шелест её губ и языка, и шорох её волос, к которым он прижимался правой стороной лица. Всё это было слишком полно жизни, чтобы хоть в малейшей степени иметь отношение к смерти.