Казаки-разбойники - Людмила Григорьевна Матвеева

— Это хорошо, что беретку. — Отец, кажется, понял хитрость. — А настроение у мамы какое? Ты про главное рассказывай, а не про беретку.

— А чего настроение, пап? Разное настроение. — Она не знала, как ответить на этот вопрос, чтобы не огорчить отца.

Она представила себе его лицо. Напряжённое, один глаз немного сощурен. Он заикается — значит, волнуется. Скажешь ему, что у мамы хорошее настроение, — обидно, значит, обходимся и без тебя, не скучаем. Скажешь, плохое настроение, — расстроится, станет маму жалеть: бедная одинокая женщина с ребёнком, вот и сидит грустит. И Любка повторила:

— Разное настроение. Иногда весёлое, иногда — не очень весёлое.

Отец молчал. Потом спросил теперь уж про самое главное:

— Меня она вспоминает?

Любка ни разу не слышала, чтобы мама вспоминала отца. Один только раз был случай. Устинья Ивановна спросила в коридоре:

— Алименты он тебе платит?

— Не мне, а своей дочери, — сухо ответила мама и ушла в комнату. Ещё прикрикнула на Любу: — Уроки делай, что за привычка в коридоре вертеться! Здесь из-под двери дует.

А больше мама ни разу про отца не говорила, и Люба тоже не говорила, хотя про себя думала часто. Но может быть, и мама про себя думала? Не обязательно вспоминать вслух.

— Вспоминает, — сказала Любка. — Часто вспоминает. И я тоже вспоминаю каждый день. Как мы с тобой в цирк ходили, помнишь? А на качелях ты меня качал, помнишь? А собаку обещал купить, помнишь?

Любка больше не могла притворяться. Волна любви к отцу и горя, что его нет так долго, что даже голоса его она не слышала целый год, эта горячая волна захлестнула её и понесла. И она сказала, не раздумывая:

— Пап, возвращайся к нам.

Он ничего не ответил. Может быть, не расслышал? Нет, он слышал, Любка знала, что слышал. Просто не ответил.

— До свиданья, Любка, — сказал отец. — Я позвоню тебе ещё.

— До свиданья, папа, — ответила Любка.

В трубке запищали частые тоненькие гудки. Там уже никого не было.

«Я ходил в торгсин!»

У ворот раскатана длинная ледяная дорожка. Дядя Илья ругается:

— Вот безобразники! Нельзя разве в сторонке кататься? Нет, обязательно на самом ходу!

Дворник посыпает дорожку песком. А к вечеру её опять раскатывают до блеска. И не в сторонке, а на самой дороге. Потому что катаются ребята мимоходом: идут из школы — и каждый разбежится и проедется. И Люба разбегается, раскидывает руки — и покатила по всей длине чёрной, блестящей, как стекло, дорожки. Хорошо! Разбежалась снова и опять покатила, пока носки галош не упёрлись в снег.

— Люба! Люб!

Ну конечно, Слава. Спешит, глаза круглые, и на лице написана важная новость.

— Знаешь что? Я сейчас к метрострою бегал, он опять там стоял. И его забрали. А я стоял. И видел, как его другой дядька повёл в контору. А Гусейн сразу пошёл, не сопротивлялся, не отстреливался, ничего.

— Ой, правда?

Любка только теперь поняла, что Слава рассказывает про Гусейна. И значит, они не зря на него подумали, раз его забрали. И они со Славкой молодцы, что сказали кому надо. Если бы не Славка, она бы и не догадалась нипочём.

Славка скромно смотрел в снег, как будто это и не он поймал шпиона. Молодец всё-таки этот Славка.

— Выйдешь гулять? — спросила Люба.

— Я и так гуляю, — с готовностью откликнулся Славка, — а чего?

— Ну, сначала домой, пообедать, — терпеливо объяснила Любка, — потом уроки, потом гулять.

— Ладно. — Славка не понимал такой жизни по порядку. Но он не спорил. Раз Люба живёт так, значит, так для неё правильно. — Когда выйдешь, я здесь буду.

Люба побежала домой. Хорошо, что они со Славкой разоблачили шпиона. И не пришлось для этого ехать за границу. Прямо в Москве попался, на Смоленской площади.

В коридоре Любке встретилась Устинья Ивановна. Она была в платке и надевала пальто. На Любку даже не взглянула, а вышла, громко хлопнув дверью.

И только тут Любка сообразила, что Устинья Ивановна расстроена, что Гусейна арестовали. Раньше ей не пришло в голову, что Гусейн — это не только сам Гусейн, а и Устинья Ивановна, и маленький Мэкки, и Нина. Они-то его любят, им-то он родственник. Наверное, какой ужас, если родственник — шпион. Что им теперь делать? Разлюбить его сразу? Заступаться за него? А как заступаться за шпиона?

Любка сидела в углу дивана. Она не стала обедать и не стала готовить уроки. Она сидела и думала. Было неспокойно, и радость прошла. Стройность, ясность жизни отступили куда-то, мысли не додумывались до конца.

В коридоре хлопнула дверь. Наверное, вернулась Устинья Ивановна. Любке захотелось увидеть её, и она вышла в коридор. С улицы, красный от мороза, с заиндевевшими усами вдруг вошёл Гусейн. Любка никак не ожидала его увидеть и потому не сразу узнала. А потом поняла: Гусейн!

Он снял пальто и, не обращая внимания на Любу, стал потирать руки. Он плохо говорил по-русски и, чтобы не говорить, не замечал соседей. Наконец Любкино оцепенение прошло:

— Дядя Гусейн! (Он обернулся, посмотрел выпуклыми чёрными глазами.) Дядя Гусейн! Значит, вы не шпион?

— Я? — Глаза Гусейна вытаращились ещё больше.

Он поморгал немного, лицо его вытянулось, как отражение в электрическом чайнике. И вдруг Гусейн захохотал. Он смеялся громко и долго. Он повизгивал и трясся и схватывал себя за сердце, как будто от смеха мог вот-вот умереть.

— Ой! Я — шпион! Ненормальный девошка Любка. Ха-ха-ха!.. Я нет шпион!

Как хорошо, когда человек окажется не шпионом. Любка улыбалась, стало легко и весело. И всё-таки она спросила:

— А зачем вы там около метростроя стоите? Каждый день. Зачем? И куда вас сегодня водили? Разве не в милицию?

— Я не ходил на шахту метро, нет! Я ходил в торгсин! Торговля с иностранцами, понимаешь? Сокращённое слово. Я иностранец, покупал покупки в